Итак, ответ на вопрос «Что мне делать?» заключается в следующем: вам надо привыкнуть к мысли, что запутывают, порождают неудовлетворенность или вызывают неуверенность не материалы, не школы, не люди или что-то там еще, а столкновение материалов (и тому подобное) с личностью, ощущающей во всем этом угрозу для себя.

Если вы сможете усвоить сказанное, затруднения исчезнут, потому что вторичная личность поймет, что ей не угрожает опасность наказания или исчезновения. «Потребность возражать», присущая столь многим людям и всегда именуемая как-нибудь иначе (например, «желанием понять» или «трудностью понимания»), необходимо поставить на свое место. Никто не сделает этого за вас — в конце концов есть вещи, которые вы должны сделать для себя сами. Однако такая постановка вопроса — «Что мне делать?» — правильна.

Запомните: «Когда вы сами не создаете себе трудности, никто вам их не создаст».

Конечно, если вы решили, что не в состоянии избежать реакций, о которых рассказали, то и сделать ничего не сможете, пока действительно не возьметесь за эту проблему. Это, так сказать, плата за вход.

ВРЕМЯ И СЛУЧАЙ

В.: Чем же мы занимаемся, когда не выполняем реальную «работу»? Можно ли сказать, что мы готовим себя для «работы»?

О.: Это зависит от того, о ком мы говорим. Отвечу вам с точки зрения группы, выполняющей реальную работу. Под этим подразумевается группа, отвечающая следующим критериям.

1. Необходимость в работе вызывает появление человека, которому она поручается.

2. Этот индивидуум способен или подготовлен к выполнению работы.

3. Наличие группы таких людей.

Когда эти условия соблюдены, и индивидуальная, и совместная деятельность, осуществляемая подобными людьми, является работой, в случае если она «спроектирована» быть таковой.

Подобная деятельность может быть только фрагментом чего-то, прелюдией, но это не подготовка к работе, это на самом деле и ЕСТЬ работа.

Лишь о группе людей, которым НЕ вверена миссия работы, можно сказать, что они готовят себя к ней. И даже в этом случае они только надеются, что готовят себя к работе, так как у них нет гарантии, что их «работа» будет принята. Когда я говорю принята, то имею в виду, что положительный результат, реальный аспект или «барака» того, что они делают, притом на более, чем одном из глубоких уровней, может стать доступными для них — они смогут получить «плату» за работу, если будут достаточно удачливы, чтобы войти в рабочую ситуацию. То есть эти люди в какой-то момент, а он наступает после того, как они накопили необходимый потенциал, вовлекаются в школу работы.

ПОДХОДЫ К ВОСТОЧНЫМ УЧЕНИЯМ

В.: Почему у нас, на Западе, возникает столько трудностей при попытках овладеть мистическим мышлением Востока, несмотря на то, что многие люди положили свои жизни, изучая восточный мистицизм, и действительно стали великими учителями?

О.: Вдохните глубже, так как сейчас я, в интересах истины, начну сокрушать идолов, хотя отвечу на ваш вопрос лишь частично. Прежде всего на Западе очень смутно догадываются о том, насколько широк диапазон учения, существующего на Востоке, и каковы качества этого учения.

Проблема исследователя, собирающего о нем информацию, заключается в том, что он не знает, как приступить к узнаванию. Он простой собиратель фактов, или опыта. Будучи собирателем, он организует и передает информацию, полученную, как ему кажется, из единого источника, тогда как на самом деле имеет дело с разными внешними формулировками некоего центрального факта или деятельности. Эти искажения он передает вам, иногда с дальнейшим усложнением. Если он академический ученый, возможно санскритолог, то в этом процессе он передаст «холодный» материал. Но если это человек эмоционального склада, то он сам будет сопричастен той убежденности в истине, которую исповедают его учителя. Он не осознает, что сами они обладают лишь ослабленной, неполной или искаженной традицией.

Не все восточные мистики находятся в контакте со всей реальностью или чем-то подобным. Своей отстраненной святостью или оргиастическими ритуалами они, возможно, затрагивают какие-то внутренние струны западного ученика, но вовсе не обязательно подают истину как процесс или деятельность, назначение которых развивать человека. Эта последняя фраза является ключевой во всей теме: «Чем мы в конце концов занимаемся?»

Письменные и другие материалы, доступные на Западе (и часто на Востоке, в кругах не претерпевшего духовного возрождения), изучают, над ними ломают голову или принимают их, и они становятся основой для поиска истины в том экспериментальном духе, который в определенных сферах дает хорошие результаты, но не применим в данной области. Часто здесь отсутствует существенная связь между материалом, учителем и обучаемым. В итоге — свалка квазимистических усилий. «C’est magnifique, mais се n’est pas la guerre!» Прежде всего это надо понять.

Купаться в грязи — занятие для гиппопотама. Человек, имеющий правильное представление о том, как использовать грязь, может изготовить из нее строительные блоки. Оба, и человек, и гиппопотам, великолепно используют данный материал. Но если гиппопотам думает, что он человек…

Тем не менее речи в таком духе вовсе не прибавляют популярности, так как по социальным причинам, которые в настоящее время лежат в самой основе общественного поведения, мы должны позволить любому человеку считать, что у него есть все необходимое для понимания. Предположение, что ему нужно научиться, как учиться, социально неприемлемо. В лучшем случае вас обвинят, открыто или в какой-то иной форме, в попытке главенствовать над другими.

МЕДИТАЦИЯ И ДРУГИЕ ТЕМЫ

В.: Почему настоящие суфии не обучают медитации и другим духовным практикам, как само собой разумеющимся ценным дисциплинам? Ведь из этого каждый может извлечь пользу?

О.: По той же причине, по которой хорошие садовники не сажают полезные растения среди сорняков.

В.: Может ли молитва «препятствовать прогрессу», как говорили известные классические суфии?

О.: Пробка, пусть даже золотая, которой заткнут водопроводный кран, может быть препятствием для воды. И золото, и вода — ценны и существенны. Вопрос в том, как надо их использовать.

В.: Как может разумный человек позволить кому-то, даже суфию, которого он уважает, говорить ему, что правильно, а что нет?

О.: Действительно, разумному человеку нет нужды говорить это, так что подобный вопрос и не возникает. В любом случае у суфия иная роль. Суфию приходится помогать другому человеку устранять внутренние барьеры, которые снижают чувствительность.

В.: Когда человек начинает получать духовное удовлетворение от суфийской работы?

О.: Когда он перестает ждать эмоциональных стимулов и поэтому «перестает желать духовного удовлетворения».

В.: Почему мне бывает трудно поверить в некоторые заявления суфиев, и еще, почему мне кажется, что написаное суфиями часто слишком высокопарно?

О.: Ответ на первый вопрос вот в чем: что вы ищете нечто, способное заставить вас поверить, будь то человек или другое явление, но суфии не занимаются подобными вещами. Следовательно, вы должны сами чувствовать проблемы подобного рода. Не зная этого, вы ищете систему убеждения, которой в суфизме не существует. Примерно в том же духе можно объяснить кажущуюся высокопарность письменных материалов — ваша оценка основана на несоответствии ожиданий и фактов. Всем нам нравится вода помокрее.

В.: Я заглянул в книгу, принадлежавшую одному дервишу, и обнаружил, что многие отрывки были зачеркнуты. Еще я нашел там список шести копий этой же самой книги, и против каждой упомянутой копии стояло число. Что он делал?

О.: Нечто противоположное тому, что люди обычно делают с книгами. Они помечают впечатляющие отрывки, чтобы вернуться к ним впоследствии. Этот дервиш вычеркивал те отрывки, которые произвели на него впечатление, чтобы сосредоточиться на не менее важном содержании оставшейся части книги. Обычно люди покупают лишь один экземпляр книги. Однако дервиш может купить шесть копий. Он прорабатывает по очереди каждый экземпляр, помечая отрывки и датируя свою работу. Затем, окончив весь цикл, он может увидеть свой прогресс и, таким образом, сделать его постоянным.