Уилли Мэй повела их к мотелю. И на полпути, увидев тигра и стоящего над ним отца с ружьём в руках, Роб почувствовал, как его распирает гнев, огромный и могучий, как сам тигр. Даже больше чем тигр.

— Ты его убил, — сказал Роб отцу.

— Другого выхода не было, — ответил отец.

— Но это был мой тигр! — закричал Роб. — А ты убил его! Убил моего тигра!

Роб набросился на отца с кулаками. Колотил, бил, разил, лягался. Отец стоял непоколебимо. Как стена. Поднял ружьё над головой и, широко открыв глаза, стоически, не мигая, принимал удары.

Роб понял, что кулаки не помогут. И тогда он сделал то, чего даже сам от себя не ожидал. Он открыл чемодан. И слова, напружинившись, начали вылетать из-под крышки, раскручиваясь в воздухе:

— Почему умерла она, а не ты?! — кричал Роб. — Почему? Я тебя ненавижу! Ты мне не нужен! Мне нужна она! Только она!

Мир замер, и всё внутри мира тоже замерло.

Роб смотрел на отца.

Отец смотрел на Роба.

— Как её звали?! — крикнул Роб в тишину. — Произнеси её имя!

— Каролайн, — прошептал отец, по-прежнему не моргая и держа ружьё над головой.

И от этого слова, от этих звуков, от маминого имени мир снова ожил и стал потихоньку набирать скорость, словно старая скрипучая карусель. Отец опустил ружьё и притянул к себе Роба.

— Каролайн, — шептал он, — Каролайн, Каролайн, Каролайн…

Роб уткнулся в отцовский живот. От его рубашки пахло потом, скипидаром и зелёными листьями.

— Мне без неё так плохо, — произнёс Роб.

— Мне тоже, сынок. — Отец прижал Роба к себе ещё крепче. — Но её больше нет. Нет ни у тебя, ни у меня. У меня есть только ты, а у тебя — только я. Будем обходиться тем, что есть. Надо научиться жить друг с другом…

— Я не буду плакать, — сказал Роб и крепко зажмурился, но слёзы всё равно просачивались наружу, а потом вдруг хлынули потоком, неостановимо, откуда-то из самого нутра, из того места, где раньше была мама и был тигр, а теперь никого уже нет.

Роб поднял голову и увидел, что у отца тоже текут слёзы.

— Ну всё, сынок, всё. — Отец отвернул голову и снова прижал к себе Роба. — Всё у нас будет хорошо.

Когда Роб снова открыл глаза, он увидел, что Уилли Мэй прижимает к себе Сикстину, укачивает её, точно младенца, и шепчет:

— Ш-ш-ш-ш…

Уилли Мэй посмотрела на Роба и сказала:

— Не вздумай меня тоже поколотить.

— Не буду, мэм. — Роб провел ладонью под шмыгающим носом и вывернулся из отцовских рук.

— Да, это я позвала твоего папку, — продолжала Уилли Мэй, не переставая качаться взад-вперёд вместе с Сикстиной. — Я же поняла, что вы задумали. Этот тигр мог таких бед натворить! Как представлю — жуть берёт. Вот я и позвала твоего папку. Спасать вас надо было, вот что.

— Да, мэм, — согласился Роб и подошёл к тигру.

Глаза у тигра были открыты. Дырочка от пули в голове была красная и совсем маленькая. Даже странно, что он умер.

— Ну же, погладь его, — сказала Сикстина.

Роб поднял голову. Сикстина стояла рядом в мятом, точно жёваном платье. Глаза у неё были красные, вспухшие. Она ободряюще кивнула Робу, и он, встав на колени, положил руку на лоб тигра. И почувствовал, что внутри снова вскипают слёзы.

Сикстина присела на корточки. И тоже дотронулась до тигра.

— Он был такой красивый, — проговорила она. — Я такой красоты в жизни не видела.

Роб молча кивнул.

— Надо устроить ему похороны, — сказала Сикстина. — Достойные похороны. Как павшему в бою воину.

Роб сел, прижался к тигру и зарылся пальцами в жёсткую густую шерсть. Он гладил и гладил тигра, а слёзы всё катились и катились по его щекам и капали на землю.

Роб с отцом взяли лопаты и выкопали яму — достаточно глубокую, достаточно широкую и достаточно тёмную, чтобы похоронить в ней тигра. Всё это время не переставая шёл дождь.

— Надо ему слова на прощание сказать, — предложила Уилли Мэй, когда яма была готова и в неё опустили тигра. — Негоже тварь божью просто так в землю закапывать.

— Я могу стих прочитать, — откликнулась Сикстина и сосредоточилась, прижав руки к груди. — «Тигр, тигр, слепящий свет, ты во мрак лесов одет…»

Роб закрыл глаза.

— «Кто бессмертною рукой создал страшный образ твой? — продолжала Сикстина. — Кто создал и для чего ярость сердца твоего…»

Слова казались Робу музыкой, нет, даже лучше музыки. И на глазах у него снова выступили слёзы. Роба эти слёзы уже начали тревожить. А вдруг он никогда не перестанет плакать?

— Дальше не помню, — сказала Сикстина. — Там ещё много, но я забыла. Теперь твоя очередь, Роб. Говори.

— Да чего?.. Нечего мне говорить. Любил я его. Очень.

— Что ж, теперь я, — задумчиво начала Уилли Мэй. — Я так скажу: не складывается у меня в голове, чтобы тварей в клетке держать, не складывается по жизни, и всё тут. — Пошарив в кармане передника, она достала маленькую деревянную фигурку и, наклонившись, положила её на тигра. — Это так, безделушка, — сказала она тигру. — Тебе с этой пташкой веселее будет. — Она выпрямилась и отошла от могилы.

Отец откашлялся. И начал что-то напевать себе под нос — Роб подумал, что он репетирует и сейчас запоёт громко. Но вместо этого отец тряхнул головой и произнёс:

— Мне пришлось его убить. Другого выхода не было. Ради Роба.

Роб прижался к отцу, отец к Робу — всего на миг, а потом оба они снова взялись за лопаты. Роб закидывал тигра землёй и вдруг почувствовал, что на локте у него что-то пляшет и поблёскивает. Он смотрел и разом верил и не верил. Это было солнце. Видно, оно всегда приходит на похороны.

— Прости, что я заставила тебя его выпустить, — сказала Сикстина, когда над могилой вырос холмик. — Это из-за меня получилось.

— Не жалей, — ответил Роб. — Я не жалею о том, что сделал.

— Можно соорудить для него могильный камень, — предложила Сикстина. — И класть на него цветы, каждый день свежие. — Она взяла Роба за руку. — Ты мне не верь, ты не трус. Прости, что я так сказала. И что я тебя ненавижу — всё вранье. Ты мой лучший друг.

Всю дорогу до мотеля «Звезда Кентукки» Роб с Сикстиной шли, взявшись за руки. И он всё удивлялся, какая же у неё маленькая ладошка и как хорошо на душе, когда за неё держишься.

А ещё он удивлялся тому, что внутри у него стало как-то по-другому, легче стало, намного легче, точно он сбросил с плеч тяжкий груз и пошёл дальше — даже не оборачиваясь.

В тот вечер отец мазал Робу ноги и пел песенку. Ту самую, про золотоискателей, которую он пел когда-то вместе с мамой. А допев песню и домазав ноги, он прокашлялся и сказал:

— Каролайн любила эту песенку.

— Я её тоже люблю, — отозвался Роб.

Отец встал.

— Ты уж сам скажи Бошану, что отпустил тигра.

— Хорошо, пап.

— Я признаюсь, что застрелил, а ты — что выпустил из клетки.

— Хорошо, пап, — повторил Роб.

— А то я могу без работы остаться, — добавил отец.

— Знаю, — ответил Роб.

Он не боялся Бошана. Бошан сам трус, Роб был в этом уверен. У Бошана руки трясутся от страха.

— Я скажу ему, что отработаю, — произнёс Роб.

— Да, предложи ему какой-нибудь здравый выход из положения. Но это не значит, что он согласится. Бошан непредсказуем. Кроме того, он наверняка взбесится. Так что готовься.

Роб кивнул.

— А в понедельник, — продолжил отец, — я позвоню твоему директору и скажу, что ты возвращаешься в школу. И ни к каким врачам я тебя больше не потащу. Будешь ходить в школу и точка.