– Клео…

Ее имя неожиданно прозвучало столь невыносимо нежно, что она нехотя обернулась, надеясь, что он не заметит, как дрожит ее рука, держащая бокал.

– Подойди сюда, сядь. Я хочу поговорить с тобой.

– О чем?

Нарочито внимательный взгляд на часы.

– Мне пора переодеваться.

Ее голос так спокоен, на губах легкая беззаботная улыбка. Ей бы следовало присудить Оскара! Меньше всего ей сейчас хотелось сидеть радом с ним и выслушивать его разговоры. Слишком свежи воспоминания о ласках его рук, лишь раздразнивших ее взволнованное тело.

– Ты и так выглядишь изумительно.

Тягучий синий взгляд медленно скользил по ее пылающему лицу, тонкому, как паутина, пеньюару, длинным загорелым ногам. Этим взглядом все было сказано: чувственный интерес, к которому, однако, примешивалось легкое удовольствие, потому что все это он уже видел. Даже больше. Он прикоснулся к ней и мог взять ее, если б пожелал. Но желания в нем не было ни тогда, ни, очевидно, теперь, и смятение, порожденное этим долгим, так много знающим взглядом, переросло в глубокое, мучительное унижение, когда Джуд в свою очередь посмотрел на часы. Словно, поразмыслив, отверг ее.

– До ужина еще больше получаса. – Он горько усмехнулся. – Неужели я должен умолять собственную жену уделить мне пять минут?

– Прости.

Смутившись, Клео села. Разве можно отказать, если тебя так просят, и она, потягивая мартини, ждала, о чем он будет говорить.

– Я решил, что нам стоит подумать о покупке загородного дома. Где‑нибудь недалеко, чтобы можно было выезжать на уик‑энд. Он нам особенно пригодится, когда появятся дети.

Его взгляд блуждал по ней, вызывая жаркий румянец.

– Что ты на это скажешь?

«Скажу, что напрасно ты все время твердишь о детях!» – пронеслось у нее в голове. Но этого она не могла ему сказать. Вертя бокал за ножку, она смотрела, как плещется его содержимое, не решаясь встретиться с умным, слегка улыбающимся взглядом Джуда.

– К чему такая спешка? – холодно ответила она. – Кроме того, – пусть эти слова будут уступкой его замечанию о детях, которых он от нее ждал, – я пока не намерена бросать свою любимую работу.

Она не представляла его семьянином, устраивающим качели между яблонь, играющим в футбол или разжигающим костер; не видела она и себя с ворохом незаштопанных носочков или колдующей над пирогами, вареньями и соленьями на какой‑нибудь деревенской кухне. И, Боже праведный, сколько детей он хочет иметь? Неужели он ждет, что она начнет немедленно их производить, одного за другим, как крольчиха? В горле у нее пересохло, она почувствовала, что впадает в истерику, и, не будь она так занята борьбой с этим постыдным и до недавнего времени чуждым ей состоянием, она, возможно, приняла бы его двусмысленное замечание за честное предупреждение:

– Не все намерения сбываются, Клео…

Она залпом опустошила бокал, метнула взгляд на Джуда и тут же отвела его в сторону: выражение его глаз было непонятно ей, а может быть, она не была готова его понять. Она встала, стараясь сохранить самообладание.

– Мне в самом деле нужно переодеться, – натянуто улыбаясь, бросила она через плечо. – Нам, конечно, следует присматриваться к рынку недвижимости, чтобы быть в курсе, если мы действительно решим покупать – когда‑нибудь.

«Если он решил покорить меня своим очарованием, он, несомненно, преуспел», – подумала Клео, вставая из‑за стола. Комната была уютно освещена лампой, ужин, приготовленный горничной‑гречанкой, был восхитителен.

Вся беда в том, что он мог с такой легкостью ее обезоружить, догадалась она, выходя на облитую лунным светом террасу. Джуд вышел за ней с графином бренди и двумя бокалами в руках.

Позволив себя обезоружить, она погубит себя. Она не хотела, чтобы в ее отношение к нему вмешивались чувства, кроме страданий, это ни к чему не приведет, потому что сам он ничего к ней не чувствовал; насколько она знала, он вообще никогда ни к кому ничего не чувствовал. А она себе не враг. Она продержится до конца срока. Потом она будет бессильна.

Но когда она подошла к балюстраде взглянуть на сверкающее звездами небо, Джуд приблизился к ней и обнял за открытые плечи. И на этот раз она не отшатнулась, хотя от его прикосновения по коже словно пробежали тысячи маленьких иголочек.

– Тебе холодно? – спросил он. – Может, принести плед?

Клео обернулась просто затем, чтобы сказать

«нет», ибо почему‑то почувствовала неведомое прежде тепло. Джуд стоял близко, так близко, что даже сквозь ночные сумерки было заметно, что он совсем не так безжалостно холоден, как хотел казаться.

– Нет, спасибо. Все хорошо.

Она вернулась к бамбуковым креслам, поставленным полубоком к столику, и села, поигрывая приготовленным для нее бокалом.

Что‑то зарождалось между ними, что‑то очень важное, неизвестное, однако ей всегда следовало помнить, что их брак был сделкой. И в эту минуту Клео с досадой подумала, что мотивы брака наверняка вызывали подозрение с самого начала.

Решение ее проблемы зависело от того, найдет ли она мужа, которого дядя и тетя, ее опекуны, одобрили бы. Но стала ли бы она просить Джуда жениться на ней, будь он лысым и толстым, с приплюснутым носом и глупым как бревно? Это был вопрос, на который Клео предпочла бы не отвечать.

Клео шла по берегу у самой кромки воды, волны с приятной прохладой плескались у ее ног, а глубокая темнота ночи скрывала ее. В этот неурочный час ее никто не увидит. При мысли об этом она немного успокоилась и даже улыбнулась одними уголками рта, когда теплый ветер подхватил ее ночную рубашку и облепил прозрачным батистом ее тело.

Она не могла уснуть: ночь была жаркая, мысли путались в голове, вызывая боль.

Весь долгий вечер напряженность между Джудом и ею росла, оба чувствовали это, и Клео совсем смешалась. Ее «доброй ночи» прозвучало коротко и резко, гораздо суше, чем бывало. Она покинула террасу и побежала в комнату, чтобы побыть одной.

Но покой к ней не шел, и она выскользнула из дома на берег. В окне Джуда горел свет, и Клео задумалась, неужели и для него их брак, в который оба так расчетливо вступили, обнаружил странные и пугающие глубины, только сейчас выходящие на поверхность.

Ей никогда не приходилось думать о браке как союзе любящих. С тех пор как она потеряла родителей, она училась обходиться без любви и привыкла к мысли, что даже само это понятие ей чуждо. На краткий миг она вообразила, что влюблена в Фентона, – и влюбленность обернулась для нее страшной катастрофой. Очнувшись от мимолетного увлечения, она поняла, что ее переживания были естественной реакцией на годы самоотверженной учебы, отсутствие родительской любви, отсутствие в ее жизни легкомысленных развлечений. Они были необходимой, пусть и неприятной, ступенью ее взросления.

Но если бы она искала любви, искала человека, которого бы уважала, с которым хотела бы соединить жизнь, тогда в Джуде она нашла бы все, что желала видеть в мужчине. Он обладал блестящим умом, был выдержан – почти всегда, – и это был сильный человек, не лишенный, однако, нежности, человечности. Он уважал ее и обращался с ней как с равной – это было очень важно, гораздо важнее, чем его мужская привлекательность, богатство и положение, вместе взятые.

Да, если бы она искала такого человека, искала любви…

Небольшая волна, чуть повыше остальных, застала ее врасплох и окатила до колен; она потеряла равновесие и чуть не упала, но удержалась на ногах и, обернувшись, увидела его всего в двух ярдах позади себя. Сердце в ее груди остановилось и тут же бешено забилось снова, кровь гулко застучала в висках.

– Джуд… – глухо простонала она, и его имя сорвалось с ее губ вместе со вздохом безнадежности, ибо в тот миг, когда время для нее остановилось, когда она не дышала, почти не жила, она поняла, что любит этого человека, любит, возможно, с того самого дня, как впервые увидела. Как все до смешного просто! Это было неизбежно.

Серебристый свет луны лениво коснулся его лица, подобно осторожным пальцам ваятеля очертил его величественную фигуру, и у Клео перехватило дыхание.