Он встал, снял со спинки стула серый пиджак и с присущей ему мужской грацией облачился в него. Клео тоже поднялась, страстно желая подойти к нему, скользнуть руками под элегантный пиджак и ощутить сквозь жесткую белизну сорочки тепло его упругого тела.

Этого она, разумеется, не сделала. Такой роскоши она не могла себе позволить. Их брак существовал лишь в стенах дома, а Джуд был мыслями уже в банке. Он не одобрит несвоевременное выражение ее физической потребности в нем. Оно лишь раздосадует его и к тому же обнаружит всю глубину ее чувства.

Он взял кейс, и Клео подняла лицо, чтобы получить на прощанье поцелуй – безвкусное прикосновение губ, как она ожидала; но он помедлил, с улыбкой глядя на нее сверху вниз, и сердце ее чуть не выпрыгнуло из груди.

Характерные линии в уголках его губ резко обозначились. Клео только смотрела в его глаза: она не могла потянуться к нему и поцеловать его красиво очерченный рот. Она знала, что должна быть осмотрительной, если хотела, чтобы их странный, но уже такой прекрасный брак выжил и обогатился. Их взаимоотношения были так новы, так хрупки, что пока она не могла даже намекнуть ему о своих истинных чувствах. Вовлечь его в свои переживания значило отпугнуть его.

Нежно глядя на нее, он медленно провел рукой по ее лицу.

– Пообедаем в Глейдсе. В час.

Когда Клео закончила одеваться и спускалась по лестнице, из кухни вышла Мег.

– Вас к телефону, мадам. Люк Слейд.

– Благодарю, Мег. Я возьму трубку в кабинете.

Клео тепло улыбнулась ей в ответ. Преданность Мег Джуду распространилась и на нее. Экономка спросила:

– Принести ваш завтрак, мадам? Как насчет свежего яичка всмятку? – соблазняла она.

Клео, покачав головой, призналась:

– Спасибо, но я доела тост, который Джуд оставил.

Мег неодобрительно покачала головой, и Клео пошла к телефону, недоумевая, с чего бы это Люк взял на себя труд звонить. Разумеется, не для того, чтобы спрашивать ее о здоровье, – они никогда особенно не ладили.

– Клео? – раздался резкий металлический голос. – Слава Богу, вернулась. А то я боялся, как бы Джуд не отстегнул вам еще неделю. Как скоро ты можешь приехать?

Его безотлагательный тон напугал Клео, и она быстро спросила:

– Что случилось? Дядя Джон?

Но Люк только огрызнулся:

– Нет, успокойся. С ним все в порядке. Приезжай. Здесь был Фентон, у него какие‑то отвратительные претензии. Это не телефонный разговор. Приезжай.

В управление банка «Фонды Слейдов» в Истчипе Клео приехала в подавленном состоянии, но, когда она, отпустив Торнвуда, шла через тротуар, мысли словно очнулись и заметались в голове.

Очарованная восхитительным открытием в себе любви к Джуду, закружившаяся в упоительном восторге долгих золотых дней и алмазных ночей, проведенных с ним, она позабыла о Фентоне и о первой, главной причине своего замужества. В тонком, вдохновенном, страстном акте рождения любви нет места подобной грязи.

Она сказала Фентону, что вернется через неделю. А вернулась через две. Фентон, разумеется, ждать не мог. И вот жадность привела его к Люку, и он разбрызгивал там свой яд, угрожал, торопил.

Поднимаясь на лифте в кабинет Люка, Клео почувствовала, что ладони ее увлажнились. Секретарь пригласила ее немедленно войти и удивленно проводила ее взглядом, почувствовав недоброе. Люк ходил взад и вперед по кабинету; завидев Клео, бросился к ней, захлопнул за нею дверь и заорал:

– Во что, черт побери, ты нас втянула?!

Его узкое лицо побагровело; трясущимися руками он достал из шкафа виски и плеснул себе в бокал.

– Он притащился сюда в четверг со своими мерзкими угрозами, и с тех пор я места себе не нахожу!

Он глотнул чистого спирта и продолжал:

– Он сказал, ты обещала передать ему на прошлой неделе двадцать пять тысяч фунтов за сокрытие некоей информации. В четверг он решил, что ты намерена увильнуть, и пришел ко мне.

– Прости. Мне жаль, что ты оказался замешан. – Клео без сил упала на стул. – Я забыла. Мы вернулись в Лондон только вчера вечером.

– Тебе жаль, вот как? – Люк в гримасе обнажил зубы, недоверчиво глядя на Клео. – Как ты, черт возьми, могла забыть такое? Тебя так много шантажируют, что эта угроза просто вылетела у тебя из головы? Я бы и не удивился, – презрительно усмехнулся он, – ты всегда казалась чересчур хорошей.

Ей хотелось встать и уйти, хлопнув дверью, но она не могла позволить себе такой роскоши, поэтому процедила сквозь зубы:

– Дальше этого он не зашел? Только пытался получить с тебя деньги?

– Так я ему и дал! – Люк злобно искривил губы. – По‑твоему, он недостаточно далеко зашел? Ты представляешь, чего будет стоить компании та шумиха, которой он угрожает? Доверие к банку будет подорвано, я не могу этого допустить. Мы сейчас в таком положении, что нас это погубит.

Люк тяжело опустился на стул.

– Он пригрозил, что, если ему не передадут деньги завтра, он пойдет к отцу, а если и там их не получит, то отправится к какому‑нибудь газетному писаке – с его настырностью в этом не приходится сомневаться. Я бы вышвырнул его за дверь, если б не понимал, что все, что он рассказал о ваших отношениях, правда – иначе ты бы не согласилась платить ему.

– Он все тебе рассказал? – Клео стало плохо, и она была готова просить Люка налить ей виски, когда он встал, чтобы заново наполнить свой бокал. Но ей была нужна ясная голова, чтобы связаться со своим банком, отдать распоряжение приготовить к следующему утру деньги и договориться о месте встречи с Фентоном.

Люк снова сел, на его лице читалось отвращение.

– Все про вашу связь, долги, в которые он влезал, чтобы ублажать тебя, твое обещание выйти за него замуж, ночь, проведенную в гостинице, – все, что происходило между вами до того, как ты его бросила.

Клео устало ответила:

– Все было совсем не так. Мы действительно встречались, но ничего серьезного между нами не было, а вскоре мне стало ясно, что от меня ему нужна была только доля в «миллионах Слейцов».

– Так зачем же ты согласилась платить? – ухмыльнулся Люк. – Если ваши отношения были столь невинны, он бы не посмел и пальцем тебя тронуть. Значит, вся эта позорная история – правда. Не то чтобы меня это особенно трогало, – злорадно прибавил он, – мне безразлично, хоть ты всю жизнь ему плати, чтобы он держал язык за зубами. Но лично я не собираюсь терпеть притязания такого подонка, как Фентон. Кстати, – его глаза победоносно блеснули, – если вы столь чисты, как ты объяснишь ту ночь, что вы провели вместе в «Рыжем льве»? По его словам, он может доказать, что вы сняли комнату на двоих, как муж и жена.

– Может, – утомленно произнесла Клео. – Мы поехали гулять за город. Он предложил тайно пожениться, но я отказала, потому что к тому времени поняла, что его интересует только мое будущее наследство. С виду он воспринял мой отказ легко, сказал, что надеется сохранить дружеские отношения. Боже, как я была глупа!

Серые глаза Клео затуманились, между бровей пролегла морщинка.

– Что он обманщик, я уже знала, но не могла предположить, что он окажется злодеем. Не знаю, зачем я рассказываю тебе это. Всю историю с гостиницей он сам подстроил. Он записал нас как мужа и жену, а когда я это обнаружила, было поздно что‑либо делать. Ночь я провела в кресле, Фентон и я никогда не были любовниками…

– Тем не менее ты намерена выплатить ему такие деньги!

Клео видела в его глазах недоверчивую усмешку и произнесла:

– Я не могу доказать, что мы не были любовниками. А он может доказать, что мы ночевали в одной комнате в гостинице. Мне нечем опровергнуть его ложь – что я обещала за него выйти, заставила тратить на себя деньги, которых у него не было, а потом, когда он залез в долги, прогнала. К тому же я теперь знаю, – она хлестнула Люка презрительным взглядом, – что большинство людей предпочитают думать о других как можно хуже.

«Даже бровью не повел», – с горечью отметила Клео нанесла ответный удар:

– Если бы дело касалось меня одной, я бы сказала, что не дам ему ни цента, пусть убирается к черту. Не сомневаюсь, что он бы вылил весь поток лжи в какой‑нибудь грязной шумливой газетке; это не принесло бы ничего хорошего моей карьере, но я бы пережила. А твой отец не переживет. Он стар, он болен, и этот скандал его прикончит. Он не в силах принять такой удар, да он и не должен, если его можно предотвратить. Дядя всегда был добр ко мне, и от него я получала больше тепла и понимания, чем от тебя или твоей матери.