Клоуны Толстый и Тощий не узнавали прежнего милого мальчугана.

— С тобой что-то происходит, — как-то осторожно, чтоб не обидеть, сказал ему толстяк. — Высоко берёшь…

— Мне жаль, что ты себя принижаешь, — вздохнул другой.

— Ещё чего! — грубо отрезал Пальчик, не заметив, как тут же уменьшился на сантиметр. — Вы все завидуете моей славе!

И они отступились. Деньги, полученные от Магнума, Пальчик складывал в чулок и прятал его под матрасом. Он завёл себе ширму и, скрываясь за ней от соседей-клоунов, порой пересчитывал на постели свои монетки. А клоуны, услышав за ширмой позванивание, только покачивали головами.

— Какой был мальчик, — сокрушался Толстый. — Мы так интересно с ним играли.

— Не аптека, улица, фонарь, — передразнивал его Тощий, — а деньги, золото, серебро.

Однажды поздно вечером из-за ширмы раздался истошный вопль. Клоуны бросились к Пальчику. Он ошеломлённо держал в руках пустой чулок.

— Украли! Свистнули! Слямзили! — вскричал он. Подозрение его пало на Гука.

— Больше некому! — плакал он, опять уменьшаясь в росте. Допрос слуги вёл сам хозяин Магнум.

— Куда ты дел сто монет?

— Сто две! — поспешно уточнил Пальчик.

— Сто, — возразил хозяин цирка и дипломатично добавил: — Две — ему, если вернёт остальные.

— Я не брал, — всхлипнул Гук.

— Но ты же знал, где они лежали? — наседал Магнум.

— Знал…

— И после этого утверждаешь, что не брал? Знал и не взял?!

— Не взял. Они не мои…

— Кто же берёт свои? Свои хранят, берут чужие! Позвать полицию?

— Не надо! — ещё больше испугался Гук.

— Что, сам вернешь? — подступил к нему и Пальчик.

— Клянусь, я к ним и не прикасался!

— Может, ты видел, как кто-нибудь заходил в фургон, когда тут никого не было? — прищурился Магнум.

— Честное слово! Кроме вас, никого, — наивно ответил Гук.

— М-меня?! — поперхнулся Магнум. — Во-о-он из моего цирка! — проревел он.

— А как же мои деньги? — оторопел Пальчик.

— Все сюда! — рявкнул хозяин. — Глядите все! Раз такое дело — плевать, — я отдаю свои сто монет!

— Сто две, — снова поспешно вставил Пальчик.

— Сто, — опять подчеркнул Магнум. — Две — мне, за благородство! Я отдаю свои сто монет, — зычно повторил он, — нашему несчастному маленькому артисту, которого обокрал этот преступный тип, — и грозно указал на Гука.

Тот бросился прочь из шатра.

— Подозревать — меня? — бушевал Магнум, отсчитывая деньги. — Вот вам доказательство моей честности! Разве свои я бы отдал? То есть разве чужие я бы вернул? — спохватился он. — Пусть даже будут сто две монеты, — щедро заявил он, ссыпая их в чулок, — пусть я разорюсь, но для настоящего таланта мне ничего не жаль!

С тех пор Пальчик стал хранить свой драгоценный чулок в сейфе у Магнума, а Гук насовсем исчез из цирка. И когда Толстый и Тощий укорили Пальчика за то, что его слуга вновь стал несчастным бездомным, он пренебрежительно сказал:

— А чего ж тогда он удрал? — И сам себе ответил: — Совесть замучила.

— Зато тебя не мучает, — буркнул толстяк.

Клоуны не верили, что Гук мог кого-то обокрасть. А убежал он, конечно, от обиды. Да тем более грозили полицией. Полицейские, те поверят любой напраслине, чтоб погреть руки.

Но Пальчику теперь было всё равно. Деньги появились вновь, они в надёжном месте. А из-за какого-то Гука чего волноваться?..

В этот раз Пальчик сам был зрителем.

Дневное представление в цирке отменили, потому что город готовился к торжественной встрече посла могущественного Двадцать седьмого, по-нашему, Тридевятого, государства — генерала Пафа. Парадный кортеж должен был проследовать в пять часов пополудни от вокзала до замка Правителя города на Центральной площади. Пальчику заранее предоставили место на украшенном ковром балконе того самого кафе, где он обычно лакомился мороженым.

И вот забили барабаны, затрубили трубы, загремели литавры!.. По улице с криком побежали мальчишки. Возбуждённые зрители ещё теснее запрудили тротуары, зеваки на балконах привстали и вытянули шеи, а из дымовых труб, торчащих над черепичными крышами, с любопытством высунулись чумазые трубочисты.

— Дорогу! Дорогу! — зычно кричали глашатаи. — Дорогу высокочтимому послу Двадцать седьмого государства — генералу Пафу.

Послышалось рычание мотоциклов и цокот копыт — в конце улицы показался всадник на белом коне. По бокам посла, тормозя ногами о мостовую, медленно ехали на мотоциклах рослые стражники в касках с кистями. Посол был остроносый и длинный, как два составленных вместе бильярдных кия. Узкую грудь перехлёстывали чёрные скрипучие ремни. Он улыбался и раскланивался.

За ним, сдержанно урча, двигались большие крытые грузовики.

— Смотрите! Смотрите! — кричали в толпе. — Он везёт богатые дары!.. Восемь машин! Нет, десять машин!.. Смотрите!

А затем, когда следом вдруг показалось ещё и стадо могучих оленей с раскидистыми рогами, все умолкли от изумления. Плечистые егеря с трудом удерживали за шёлковые верёвки фыркающих, мотающих головами лесных исполинов, и звонкие колокольчики, повешенные у них на шеях, наполняли улицу прекрасным перезвоном.

Генерал Паф лихо гарцевал на белом коне, черпал из сумки у седла серебряные монетки и искристой россыпью бросал их в толпу. Это был загримированный под генерала ловкий молодой актёр. А сам посол, старик-ревматик, ехал на мягких, удобных подушках в машине с зашторенными окнами по пустынной соседней улице.

О подмене знал разве что только Правитель города. В то самое время он стоял у заднего входа в замок, куда и должна была подрулить машина. Он готовился незаметно провести посла в здание, а затем уж выскочить на ступеньки парадного входа, застеленные ковром, и торжественно встретить «посла» — актёра.

Так вот, всадник швырял монеты, люди давились, охрана сдерживала напор. Пальчик случайно увидел бывшего слугу: оборванный Гук, проскользнув между ног зевак, кинулся было за упавшей монеткой. Но к ней мгновенно протянулась длинная загребущая пятерня охранника. Он сгрёб монетку в кулак, а другим замахнулся на мальчишку.

И тут неожиданно для всех, и для себя тоже, на его кулаке вдруг оказался Пальчик, спрыгнувший с балкона на помощь Гуку! Полицейский остановил свою руку, выпучив глаза на свалившегося откуда-то сверху коротышку, и Гук успел улизнуть обратно в толпу. Пальчик перескочил на шлем охранника, а оттуда — раз, два, три… — побежал прямо по шляпам зевак, высматривая Гука внизу.

Они столкнулись друг с другом, когда Гук, наконец, выбрался из толпы, а Пальчик спрыгнул с последней шляпы.

— Держи, — бывший слуга поднял пуговицу, внезапно отскочившую от пиджачка «лилипута».

— Спасибо…

— Нет, тебе спасибо. Выручил!

— Чепуха, — Пальчик не заметил, что пуговица у него отскочила потому, что он сразу вырос на несколько сантиметров.

— А ты подрос, — приглядывался Гук к своему спасителю.

— Шутишь, — отмахнулся тот. — Где ты пропадал?

— Везде, — вздохнул бродяжка.

— Слушай, — Пальчик схватил его за рукав и потащил за собой. — У меня, когда я сидел на балконе, возникла гениальная мысль! Ты только представь себе такой цирковой номер: мы будем бродягами, а Толстый и Тощий — полицейскими. Они будут гоняться за нами по арене — масса трюков, — все со смеху лопнут!

— Так ты только из-за этого спрыгнул? — потускнел Гук.

— Ну да! — воскликнул Пальчик. — А-а, вон ты о чём… Какая тебе разница, если тебя всё равно спасли? — И пожал плечами.

Интересно, что после этих слов он не вырос и, главное, не укоротился. Очевидно, для судьбы важны не намерения, а поступки.

— Правда, — рассмеялся Гук. — Хотя мне было бы приятней, если б ты меня спас без всяких задних мыслей, — важничая, произнёс он поучительным тоном, точно взрослый.

— Кончай ты! Если б охранник двинул тебя кулачищем по башке, у тебя вообще бы не было никаких мыслей: ни задних, ни передних.