Этот старинный, пожелтевший от времени манускрипт всегда можно увидеть под стеклом в витрине Старой Ратуши Альтбурга. Может быть, он сохранился до нашего времени, потому что запись велась на пергаменте — тонкой, особым образом выделанной телячьей коже (хотя в те времена уже вовсю пользовались бумагой), а отчасти и благодаря тому обстоятельству, что был замурован в стену.

Его нашли в стене старого замка, название которого — Нахолме — дошло до нас из хроник города Альтбурга. Кусок стены ветхого, полуразрушенного временем замка отвалился и упал. А ударившись о скалу, развалился на куски. Выпавшие же из тайника в стене вещи оказались настолько удивительными, что, конечно же, тут же привлекли внимание археологов и историков.

Не будем делать тайны из того, что всем и так известно: вместе со старинным манускриптом в стене были замурованы еще три десятка человеческих черепов и непонятного назначения стеклянный сосуд с плотной крышкой.

О том, откуда взялись черепа и каково назначение сосуда, мы гадали бы и по сию пору, если бы не вышеупомянутый манускрипт. Исписанный красивым витиеватым почерком и снабженный собственноручными картинками автора, он был тщательно замурован в стену вместе с пустым сосудом и тремя десятками… нет, не черепов, конечно. На момент замуровывания то были настоящие человеческие головы.

Мы не станем приводить здесь текст самого манускрипта Написанный старинным языком и украшенный цветистыми выражениями того времени, он был бы во многом непонятен нашему читателю и быстро отвратил бы его от дальнейшего чтения. Но постараемся своими словами, вспомнив мелодию той эпохи, рассказать о приключениях, записанных столетия назад — волнующих приключениях маленькой девочки, владелицы замка и о мрачной фигуре ее постоянного сопровождающего, Монстра Без Головы.

Смеем надеяться, что, используя текст манускрипта с картинками автора, кое-какие сведения из хроники города Альтбурга, а также сохранившиеся в старой части городского собора фрески с изображением «святой Эвелины», нам удастся более или менее достоверно воспроизвести события, описанные в манускрипте, и сорвать покров с ужасной, прикрытой столетиями тайны — тайны графа Эдельмута.

В слабом свете свечи на медном блюдце искрилась горстка порошка. Красивого. Зеленого, как изумруд.

Жуткое снадобье. Достаточно одной щепотки — и человека больше нет.

Узловатые пальцы взяли щепотку.

— Сколько девчонке лет — одиннадцать? Для такой крохи щепотки будет более чем достаточно.

Пламя свечи всколыхнулось — рука выудила из темноты перстень. Тцык! — отскочила крышечка, открыв в перстне полость. Щепотка просыпалась внутрь.

— Скоро все встанет на свои места. Да, скоро. Это ошибка, что девчонка существует!

Эвелина стояла на крыльце сиротского приюта, что при монастыре Святых Пигалиц и, вся дрожа от волнения, смотрела в сторону ворот. Прохладный ветерок раздувал полы алого платья.

Алое бархатное платье и расшитая жемчугом шляпка… Ее первая светская одежда Сама настоятельница, матушка Молотильник, помогала ей в это утро надевать обновки.

«Жемчуг вам очень к лицу, — говорила она, улыбаясь и пожирая ее глазами. — А красный — ваш цвет, носите его всегда. Вы должны понравиться вашему отцу».

Отец… Тот сказочный герой, о котором она всегда мечтала. Высокий, красивый и сильный. Он придет к ней однажды ясным утром и заберет навсегда из сиротского приюта. Невероятно, но мечта сбылась…

Конский топот раздался за увитой плющом оградой монастыря. Сердце девочки отчаянно забилось в груди.

В ворота въехал некий господин. Он был важный и представительный, у него был длинный нос и шапочка с перышками, и весь он сиял — от раззолоченного пояса до шпор на сапогах.

— Это вы, господин управляющий? — помахала с крыльца дородная настоятельница.

О, нет, не отец — всего лишь «господин управляющий».. Девочка медленно перевела дыхание.

А всадник соскочил с коня. Передал поводья слуге. Взбежал по пыльным ступеням сиротского приюта. Приблизившись к настоятельнице, почтительно поцеловал ее руку.

И тотчас перевел взгляд на Эвелину.

— Это она?

Сияя улыбкой, настоятельница кивнула.

Опустившись перед девочкой на одно колено, «господин управляющий» взял ее худенькую обветренную руку.

— Большая честь для меня — служить вашему сиятельству. Я ваш слуга, вы моя госпожа. По велению графа Шлавино я должен увезти вас из этого монастыря.

Губы управляющего коснулись руки девочки…

Вот так. Не больше и не меньше. Это выяснилось совсем недавно. То, что Эвелина — не просто девочка. И отнюдь не безвестная сирота. А дочь графа Шлавино, похищенная десять лет назад.

Граф искал ее долго — все десять лет. Но никак — ну никак не мог найти. И вот один старик, бывший графский слуга, умирая, признался, что украл господского младенца и подкинул его на порог сиротского дома.

Зачем украл? Просто так украл? Нет, не просто. Дело было так. Явился некий злодей в маске и сказал: «Вот тебе тридцать сребренников, за них украдешь ребенка». «За тридцать сребренников не продаюсь», — гордо ответствовал слуга.

Итак, за сто сребренников маленькую Эвелину похитили. Нехорошее было дело, плохое. Перед смертью старый слуга не забыл покаяться, указав место, где оставил ребенка. Оказалось, графу не надо было далеко искать: в ближайшем городе, на первой же улице, поверни за угол, и жила все эти десять лет его дочь.

…Музыка, солнце, монастырский двор увешан ленточками. Хор воспитанниц сиротского дома исполнял «Боже, храни Эвелину». Матушка Молотильник подпевала:

«Как великодушно было бы со стороны вашего сиятельства пожертвовать маленькую, хорошенькую, кругленькую сумму дому, в котором вас взрастили с такой любовью, с такой…»

Тут настоятельница замолкла и принялась искать платок, чтобы вытереть слезы. Но никак не могла найти. А слезы текли и текли — и капали на подкованные железом боты.

Глядя на эту часть туалета матушки, Эвелина невольно вспомнила, с какой именно любовью ее растили. Как с воспитательной целью запирали в комнате, если не успевала вовремя одеться. Как справедливо привязали к койке в то утро, когда не проснулась по свистку. Как секли розгами за дурную привычку разговаривать со старшими вызывающе-тихим голосом. Самое последнее проявление любви Эвелина испытала совсем недавно — на прошлой неделе: кусая губы от избытка чувств, матушка Молотильник приковывала ее цепью к стене в комнате, где обедали воспитанницы. А в руки сунула отшлифованную сотнями рук дощечку «Самая испорченная девица недели».

…Конечно же, Эвелина не прочь пожертвовать что-то в пользу сиротского приюта. Поскольку денег ей пока не дали, она сняла с себя большую сапфировую брошку. И протянула матушке Молотильник. Благодарно сияя, настоятельница нацепила брошь себе на воротничок.

Под звуки рожков и рукоплескания девочек в серых одинаковых платках, Эвелина села на коня. В бархатное седло, украшенное золотыми геральдическими ящерами.

На другого коня вскочил управляющий графского замка. Рукой в желтой кожаной перчатке он взял лошадь девочки за поводья и заставил идти рядышком со своей. И слава Богу, потому что Эвелина боялась пошевелиться, ибо в жизни никогда не сидела в седле.

Управляющий пришпорил лошадь — вороные тронули с места. Впереди двое слуг, сзади — четверо. Кавалькада с грохотом пронеслась по мостовой.