— Ах, какая красота! — умилилась Эвелина. И подошла поближе.

— Чудные конфетки, — облизнулась Марион. — И, наверное, вкусные.

В этом сомневаться не приходилось. Они были такие кругленькие, нарядненькие, сверху обсыпанные сахаром…

Дело в том, что в те далекие времена девочки не каждый день ели конфеты. И даже не каждую неделю и не каждый год. А если уж говорить об Эвелине и Марион, то не забудьте, что еще вчера одна жила в приюте, а другая — у злой мачехи. Сами подумайте: какие тут могли быть конфеты?

Хотя, если честно, то Эвелина однажды попробовала настоящую конфету. Да-да, это было в тот день, когда в город приезжала принцесса Розалия. Со своей роскошной свитой она посетила монастырь и каждой девочке вручила по конфете. Ах, какая она была вкусная, эта конфета! Вкуснее, наверное, чем все конфеты на свете!

Но вот девочки ходили вокруг стола — так и эдак, чтобы получше разглядеть нарядную коробочку — и похоже было… Да, ничего не попишешь: похоже было на то, что вот эти самые конфетки были еще вкуснее, чем те, которыми принцесса угощала приютских девочек.

Кроме того, разглядев хорошенько коробочку, девочки, представьте, обнаружили, что конфет — неравное количество. То есть, например, желтеньких было две, красненьких — две, а вот зелененьких… целых три! Выходило, что одна зелененькая — лишняя.

Дальше — хуже. Потоптавшись еще немного вокруг стола, девочки с тревогой установили, что не только зелененьких было три. Но также и голубеньких!

Крути не крути, но выходило, что две конфетки были лишние.

Что делать? Как быть?

— Граф, наверное, очень расстроится, если вздумает подсчитать, — взволновалась Эвелина.

— Но, может быть, мы сможем как-то помочь? Как-то исправить положение? — задалась вопросом Марион.

Они задумались. Крепко-крепко. И наверняка бы до чего-нибудь додумались, не сомневайтесь, если бы…

Если бы в кабинете за дверью не раздались тяжелые шаги. В том самом, из которого они только что вышли.

Бимм! — стукнул со звоном канделябр за стеной.

От неожиданности обе замерли.

— …И как я тебе уже говорил, действуй бесшумно.

То был голос графа.

Эвелина хотела выйти и извиниться, что забрела не туда, и рассказать о том, как ей понравился ее замок, и кукла, и попросить свечу… И она как раз обдумывала, что сказать сначала, а что потом, когда из соседней комнаты проскрипел незнакомый голос:

— Да девчонка спит как сурок. Я нарочно постучался в ее комнату. Никто не ответил.

— Тем не менее, — ответил граф. — Мне не хватало еще визгов и криков о помощи. Замок, правда, пустынен — это хорошо. Но есть управляющий, сторож… и прочая бестолочь. Лучше всего — действуй, пока она не проснулась. Раз, раз — и… Да, это самое верное: убей ее прямо во сне.

Чего-то они еще говорили: деловито и довольно громко. Но ни Эвелина, ни Марион не слышали. Они стояли за дверью «графской спальни» — ни живы, ни мертвы от страха. О к-какой т-такой «девчонке» шел разговор?.. Обе одновременно поглядели друг на друга.

«Бедняжка ее сиятельство!» — навернулись слезы на глаза Марион.

«Бедная славная Марион!» — сжалось сердце у Эвелины.

— …а не жалко ли вашему сиятельству убивать собственную дочь?

Вот! Вот что расслышали они из графского кабинета!

В ответ раздался жуткий хохот.

— «Собственную дочь»? — Скрипели стулья — так граф умирал со смеху. — «Собственную дочь»? Ха-ха-ха-ха. Друг мой, у меня никогда не было собственной дочери!

Больше всего на свете им хотелось убежать. Сейчас же, немедленно, далеко-далеко — в объятия мачехи или в сиротский приют при монастыре Пигалиц. Но чтобы убежать, нужно было пройти через кабинет. А в кабинете сидели: во-первых, страшный-престрашный граф Шлавино, а во-вторых… Эвелина глянула в щелку…

Боже, что за мерзкий тип! Не тип, а расплывшийся в кресле кусок жира. Широкое как шар лицо… а зубы!.. Они были длиннющие и острые, как у сатаны с монастырской фрески — и торчали изо рта наподобие сабель!

— Упырь! — прошептала Марион. — Ей-богу, упырь!

— …И вот что, Упырь, — сказал граф, перестав смеяться. — Чтоб никаких там ваших упырских штучек: с нападением из-за угла, питьем крови и прочее. Мне это глубоко противно. Все должно быть прилично. Скажем… э-э…

Поднявшись со стула, он задумчиво прошелся взад-вперед.

— Скажем, так: не пережив выпавшего на ее долю счастья, девчонка скончалась от сердечного удара. — Граф радостно потер руки: — Да, это очень логично.

— Жаль, — вздохнул Упырь. — А я, по правде, надеялся. Кровь ребенка, как известно, омолаживает на десять лет. И была у меня мыслишка, — похлопал он себя по колышущемуся животу, — чуток помолодеть. Однако ж в толк не возьму, чем же она не угодила вашему сиятельству, эта кроха?

Не ответив, граф подошел к окну.

— Какая полная сегодня луна, — молвил он. — Круглая, как блюдо… Как то блюдо, на котором я смешал утром два порошка — синий и желтый. И что получилось, как ты думаешь? — обернулся он к Упырю.

— Вовек не догадаться!

— Зеленый. Зеленый порошок. Такой зеленый, как трава, на которую упал отец этой девчонки. Раненый моим мечом десять лет назад.

— Дуэль чести? — понимающе закивал Упырь. — Перчатка, брошенная в лицо?

— Нет, чести тут не было. Я напал на него из-за угла, и удар пришелся в спину.

— Ага, месть! — догадался Упырь.

— Месть? Нет. За что мне мстить графу? Он ничего мне не сделал. Нет, то была не месть, то была мечта. Я страстно мечтал жениться на его супруге, матери Эвелины.

— Ну, теперь все ясно, — заулыбался Упырь, обнажив длинные зубищи. — Несчастная любовь. Она была красива? Хороша собой?

— Не так чтобы красива. И не больно хороша. Но она была богата!

Стоя возле окна, граф разглядывал маленькую красную звездочку в темном-претемном небе.

— Ты знаешь меня с детских лет, Упырь. Мой отец был жалкий, совсем нечестолюбивый колдун. Жил в лесу, водил дружбу с лешими, любезничал с русалками. Такая жизнь ему нравилась. Мне — нет. Я всегда думал: мы, колдуны, обладая магическим даром, можем достичь многого. Больше, чем обычные люди. Я чувствовал себя полным сил, я готов был свернуть горы. Всю жизнь провести в хижине? Нет, ни за что. Потому, едва повзрослев, я тут же надел шляпу, сказал «адью» — и покинул отцовскую хижину.

Граф оперся ладонями о подоконник и так напряженно воззрился на красную звездочку, что та стала тускнеть.

— Итак, я пришел в город и поселился среди людей. Пылая желанием выковать свое счастье собственными руками, я взялся за дело, засучив рукава. Прежде всего, нужно было чем-то платить за чердак, что я снимал. Я устроился ловить бродячих кошек. Это было для меня совсем нетрудно. Ты же знаешь, я чую кошек за версту. Я стал грозой кошек. У-у, как они меня боялись! Наловив их с дюжину и обменяв на деньги, парочку-другую я уносил к себе домой. Для опытов. Потому что вечерами упражнялся в магии.

Отвернувшись от окна, к облегчению красной звездочки, граф сложил руки на груди.

— Ты думаешь, колдунами рождаются? Нет, колдуны — это просто талантливые люди. Надо трудиться до седьмого пота, чтобы достигнуть чего-то. Я трудился до восьмого. Ты меня знаешь, я отмечен особой звездой. Я талантлив и удачлив, моя воля тверже алмаза. Если я поставлю себе цель, то добьюсь во что бы то ни стало. Ничто меня не остановит: ни человеческие жизни, ни божьи законы. Я трудился днями и ночами, я упражнялся во многих областях — в астрологии, в алхимии — и кое-чего твердо добился. Но лучше всего у меня выходило готовить волшебные порошки. На то у меня открылся дар. Я стал яро изучать это дело и даже поступил на медицинский факультет университета в Салерно.

Для учебы мне нужны были деньги. Больше, чем приносила ловля кошек. И я быстро нашел их источник. Я пробавлялся тем, что заходил иными вечерами на постоялый двор, где останавливались состоятельные путешественники. Подсаживался к ним — и незаметно, за беседой, подсыпал им в вино мой «соглашательный порошок». Ты знаешь: кто проглотит этот порошок, начинает со всем соглашаться. Так вот, я подсыпал порошок, а потом требовал у бедняги денег. Много требовал, — ухмыльнулся колдун, — бесстыдно много…