Нас разбирает любопытство, что же это, смех или плач. Учительница отнимает руки, и мы видим, что она смеется. Смеется над нами? Ну этого мы ей ни за что не простим. Пусть бы лучше ругалась!
Мы, надув губы, смотрим на учительницу и ждем, когда она поймет свою педагогическую ошибку и начнет просить у нас… прощения. В конце концов, мы ей не шуты гороховые, а вполне серьезные пятиклассники. И смеяться над собой мы никогда, никому…
— Ой, ребята, это я не над вами… — Ну вот, так мы и знали: не над нами! Поняла, что сделала, и раскаивается. — Это я над ними, над пятым «А»… — У нас ушки на макушке: пятый «А» наш враг. Во-первых, потому что он «А», первый по алфавиту, а мы, как ни крути, на вторых ролях, с чем наш гордый класс никак на может согласиться; во-вторых, потому что, сколько ни стараемся, не можем выбить пятый «А» с первого места. Он, как нарочно, всегда и во всем впереди! Что же смешного нашла в нем наша классная руководительница? Слушаем и ушам своим не верим: зазнайка пятый «А» грозился нас побить! Галина Андреевна услышала это случайно, проходя через раздевалку, и, не дослушав, что еще там про нас говорилось, поспешила к своим, то есть к нам. Но помнится — или ей послышалось? — будто пятый «А» поклялся не только побить пятый «Б», но и живого места на «букашке» не оставить. И еще…
— Подумать только, — сказала Галина Андреевна, — вы, по их словам, мокрые курицы!
Мы угрожающе загудели.
— Да, да, — Галина Андреевна встала, — мокрые курицы! Это они про вас. А я услышала и засмеялась: хвастуны! Еще неизвестно, кто кого побьет!..
— Чего неизвестно? — гудит, вставая, Витя Груша, самый сильный человек в классе. — Известно! Мы их, а не они нас. — Сказав это, он, как гиря, плюхается на скамью, и скамья под ним жалобно пищит, взывая о пощаде. Кулаки у Вити всегда чешутся. Нам ли не знать этого!
— Чего же вы сидите сложа руки? — выслушав Витю, спрашивает Галина Андреевна. — Идите и побейте их!
Я с опаской смотрю на учительницу: шутит она, что ли? Если шутит, то это опасная шутка. Таким, как Витя Груша, только дай волю… Вот он, уже готов, засучивает рукава, идет к двери и, не переступив порога, останавливается. У него, оказывается, вопрос:
— А мне за это… — Витя Груша боксирует… — Когда я побью их, ничего?
Вот он, оказывается, какой, Груша?! Ему не только в силе, но и в предусмотрительности не откажешь. Спросят, почему поколотил? «Учительница велела».
Интересно, что ответит учительница? Может быть, поймет, что зашла далеко, и прекратит игру? Как бы не так. Пообещав Груше, что всю ответственность берет на себя, она насмешливо смотрит на остальных, сидящих в оцепенении. Им, как и мне, все еще трудно поверить в серьезность происходящего.
— Так! — роняет учительница… — Ну, если вам не дорога честь класса, тогда… Тогда вот что, — обращается она к Груше, — иди и скажи им, нет, пойдем вместе. Пойдем и скажем, что мы сдаемся без боя.
Она берет Грушу за руку и выходит из класса. Нас, как серпантин из хлопушки, выбрасывает следом. Драться так драться! Мы готовы и идем!
По коридору школы мы течем тихо, как река по равнине. Но уже с лестницы, ведущей на первый, неучебный этаж, скатываемся, как бурный поток, а в спортивный зал, куда нас почему-то приводит Галина Андреевна, влетаем, как гудящий пчелиный рой. Нам и то самих себя страшно. А каково будет им, нашим противникам, когда мы, тридцать пять рассерженных пчел, налетим на них и…
— Физкульт-привет! — выстреливает нам в лицо спортивный зал, и мы, опешив, замираем на пороге, высовываясь друг из-за друга, как подлесок из-за леса. Справа от нас, возле шведской стенки, бьет копытцами табунок пятого класса «А». Лица у наших врагов пасмурные и решительные. Ясно, им, как и нам, тоже не терпится кинуться в драку. Ну что ж, драться так драться! Самые храбрые из нас высовываются вперед, робкие с видимой неохотой уступают место храбрецам. Но я-то знаю: они рады, что их оттеснили назад. Ну а где мое место: на фронте или в тылу драки? Я — староста, я — Лешка, рабочий класс, а рабочий класс, как известно, всегда в авангарде. Поэтому я лезу вперед. Драться? Нет, драться я не буду. Даже если этого почему-то хочет Галина Андреевна. И другим не дам. Пойду против всех — и своих и чужих!
Но задние напирают на передних, и мы, как два поезда, вышедших из пункта А и пункта Б, медленно сближаемся, чтобы сойтись в пункте Д (драка).
«Пора!» — командую я самому себе, ускоряю шаг, чтобы обогнать и остановить класс, но меня опережает староста пятого «А», щеголеватый Саша Морозов. В руках у него какая-то бумага, вид насмешливый и заносчивый. Он выходит вперед, мне навстречу, и поднимает руку: стоп!
Поезда замирают в отдалении друг от друга.
Морозов читает:
— Хвастуны и задаваки!.. — наш пятый «Б» ропщет, но слушает. — Хвастуны и задаваки! — с наслаждением повторяет Морозов. — Заслушав и обсудив сон пятого класса «Б»… — Морозов делает паузу, словно заранее зная, что мы прервем его, и угадывает.
— Какой сон? — растерянно и не в лад гудим мы.
— Сон? — ехидно усмехается Морозов, отрываясь от бумажки. — Обыкновенный сон. Будто ваш класс побил наш класс и вы стали пятым «А», а мы — пятым «Б»!
— Хороший сон! — вступаю я.
— Но только сон, — отбивает Морозов и снова ныряет в бумажку: — «Заслушав и обсудив сон пятого класса «Б», общее собрание пятого класса «А» постановляет: «Голодной курице просо снится».
Я знал, что за этим может последовать. На всякий случай растопырил руки, удерживая своих, и в тот же миг ощутил, что лечу, как городок с кона. Это, отпихнув меня, вперед высунулся силач Груша.
— А это твой «А» нюхал? — сказал он, поднося крепенький кулачок к изящному носику Морозова.
— Это? — Морозов изогнулся, намереваясь определить, чем же таким пахнет кулачок Вити Груши, и непременно уж съязвить что-нибудь по этому поводу, но не успел сделать ни того, ни другого. Он вдруг так же, как и я, слетел с кона, и перед Грушей предстал главный силач пятого «А» Ильгис Аксанов.
— А это? — сказал он и предложил Груше понюхать свой кулачок.
Они стояли друг против друга, два разномастных бычка, один белобрысый, другой черноволосый, готовые вот-вот боднуть друг друга, и наши, торопя события, уже шелестели губами: «Шай-бу… шай-бу…» — как вдруг откуда-то сверху упало:
— Отставить!
Мы задрали головы и увидели на судейской лесенке преподавателя физкультуры Кима Семеновича. Худой и длинный, он стоял, расставив ноги на лестничной площадке, и салатовый, в обтяжку, спортивный костюм делал его похожим на кузнечика.
— Нет-нет… так не пойдет! — крикнул он и с легкостью кузнечика соскочил с лестницы на пол. Взял «бычков» под руки, куда-то увел и тут же вывел обратно неузнаваемыми, в борцовских куртках. Прошелся пальчиками по тому и другому и выпихнул на борцовский ковер выяснять отношения. Мы, пятый «А» и пятый «Б», со всех сторон обступили ковер, подбадривая богатырей. А тех и понукать не надо было. Раз подножка, два подножка, и непобедимый Груша наверху, а его противник под ним, лежит приклеенный к ковру, как марка к конверту.
Нашему ликованию нет предела.
— Один ноль в пользу пятого «Б»! — оповещает Ким Семенович, подходит к доске и в разделе «Пятый «Б», против рубрики «Борьба» ставит нашему классу единичку.
Борцовский ковер… Классная доска, каким-то чудом занесенная в спортивный зал и заранее разграфленная… Сам Ким Семенович, как-то очень кстати подоспевший, чтобы разнять забияк и тут же свести их в борцовском поединке, — уж не было ли все это заранее подстроено? Было, догадываюсь я, конечно, было! Всех нас, весь пятый «Б», просто-напросто провели, как дурачков. Понимают ли это остальные? Какой там! Охают, ахают, свистят, улюлюкают, охваченные азартом боя, — идет бокс! — и думать не думают, что попались на удочку. Да и была ли сама удочка? «Идите и побейте пятый «А»!» — сказала нам Галина Андреевна. Мы и пошли, восприняв ее слова в прямом смысле и как бы вдруг забыв, что у слов есть еще и другой смысл, переносный! И победили задаваку «А» по борьбе, боксу и брусьям, уступив противнику лишь канат и коня. А наша Галина Андреевна оказалась победительницей и в прямом и в переносном смысле. В прямом тем, что помогла нам утереть нос непобедимому «А», хотя бы в спорте, а в переносном тем, что победила нас, заставив уважать себя, как интересного человека.