Пока они так припирались, не уступая один другому, чудо-юдо показался на лесной опушке. Воинственно приклонив морду к дороге, принялся он яро рыть передним копытом землю, да пускать вихри ноздрями, готовясь ринуться к городу.

На городскую стену полез народ с вилами, топорами, там ощетинился кольями. На мост через ров перед большими воротами шестеро стрельцов в красных кафтанах выкатили пушку, уже заряженную. Другие стрельцы с пищалями выстроились в проходе меж распахнутыми створками ворот. Пушкарь живо нацелил пушку вдоль дороги в сторону леса и подпалил жгут.

Пушка надрывно рявкнула, выплюнула чугунное ядро. Пролетев за дубы опушки, ядро разорвалось там позади чудо-юды. Бык трубно взревел, задрал хвост стягом и помчался на город.

Неукротимым вихрем он налетел, смёл в ров с моста пушку, пушкаря и стрельца при них. Остальные стрельцы успели кинуться к воротам, мешая выпалить из пищалей товарищам. Вмиг сопротивление было сломлено. Побросав ружья, стрельцы и горожане бросились наутёк и врассыпную.

– Братцы!  – завопил в панике один из стрельцов, на бегу снимая и отбрасывая кафтан и шапку. – Он на красное кидается!

Ворвавшись в город, бык захватчиком принялся злобно гоняться за всеми, кто попадался ему на глаза, крушил рогами и копытами препятствия и бесчинствовал хуже татарина. Стрельцы и народ спасались, кто где мог. Один горожанин нырнул в бочку с дождевой водой, другие лезли на деревья и на крыши домов, прятались в подвалы, прихватывая, что удавалось нести при таком бедствии: перину, сковороду, кричащее дитя.

Наконец чудо-юдо оказался на городской площади, а оттуда выбежал к царскому дворцу. Ярость его удесятерилась, когда он загнал в дворцовое подворье ошалелых кур и стал гонять собак, часовых в красных кафтанах. Три курицы, одна за другой, влетели в окно тронной палаты, где препирался Антип с царём.

– Куд-куд-куда?!  – в испуге налетела большая курица на царскую голову и сбила корону.

На звон покатившейся по полу золотой короны распахнулись дверные створки и появились часовые стрельцы.

– В тюрьму его! – отбиваясь рукой от курицы, другой указал царь Гаврила на Антипа.

– Э-э, нет! – возразил Антип и отступил от стрельцов к окну. – Мы ещё не договорились

Часовые кинулись к нему, а он от них сиганул через подоконник.

С лёту стрелок опустился прямо на хребет чудо-юде, спиной к его рогам. От неожиданности бык с красными от ярости глазами приостановился, задрал хвостище, и Антип, не долго думая, ухватился за хвост, намотал хвост на кулак.

Бык рассвирепел пуще прежнего. Запрыгал, забрыкался с явным намерением сбросить и примерно наказать наглеца. Да не тут-то было. Свободной рукой Антип сорвал с пояса ремень и давай охаживать медной пряжкой то, что достал ею под хвостом чудо-юды. Бык осатанел. Что только не вытворял от бессильного неистовства. Воткнул рог в землю и пропахал двор бороздами. Затем ударами лба сотрясал дворец, из которого никто не смел выглянуть от страха. А Антип, знай, стегает его под хвост и по яйцам.

Обессилел чудо-юдо, потерял гонор и бросился вон от дворца на площадь, с площади улицей понёсся к воротам. Из бочек и подвалов, с деревьев и крыш народ, разинув рты, глазел, как Антип задом наперёд проносился верхом на неприятеле, который оставлял город как будто за ним гнались тысяча чертей из преисподней.

Вылетел бык из ворот, копыта гулко простучали по настилу моста, и топот стал удаляться. Из-под моста выбрались пушкарь и седовласый стрелец. Задрав головы над обрывом рва, они долго смотрели в облако пыли, которое растянулось до лесной опушки.

– А, положим, загонит он его за Можай? – обратился рассудительный пушкарь к стрельцу. – Как полагаешь?

Седовласый стрелец озадачено повёл головой, прежде чем ответить.

– Так нрав у Антипа склочный. Может и загнать.

Но бык рухнул на колени среди леса, где разогнал царя с охотниками. Ткнул мордой дорожную пыль, захрипел в полном изнеможении. Антип прекратил охаживать его ремнём, обернулся к рогатой голове.

– Уже? – удивился он. И предложил: – А то, давай, пробежим ещё.

Однако чудо-юдо мотнул грозными рогами, сдаваясь на милость победителя.

В горнице царевны Марфы было невесело. Царевна лежала на постели, слабая и готовая провалиться в обморок после недавних потрясений. Мамка то кружилась возле кровати, то засматривалась в окно. Из окна, вдали, за городской стеной был виден пригорок леса, где исчезли Антип с чудо-юдой.

Царь Гаврила как забрался на трон, так и сидел, и видеть никого не желал, кроме любимой гончей Охапки и своего главного советника – дворецкого. Охапка притихла у него в ногах, отходила от пережитого, а дворецкий беспокойно расхаживал по палате, время от времени приближался к окну и всматривался, прислушивался.

В сторону леса, где скрылись Антип и чудо-юдо, с верха смотровой башни дворца глядел и остроглазый молодой стрелец с горном в руке. Вдруг от полосы опушки вырвался комаром всадник. Лошадь под ним мчалась, словно за ней гналась волчья стая. Всмотревшись в необычный вид всадника, стрелец протрубил успокаивающую весть о приближении гонца, а не изгнанного неприятеля.

Дворецкий перегнулся в окно, чтобы лучше слышать звуки горна, и воскликнул для царя:

– Гонец! Иностранный! Не знает, видать, какая война у нас.

В горнице царевны мамка тоже навалилась на подоконник, разглядывая суматоху во дворе.

– Может жених едет? – высказала она предположение.

Царевна приподнялась с постели, забывая о намерении быть слабой.

– Жених? Иностранец?

Гонца впустили в город, и он помчался улицами к городской площади. Минуя площадь, влетел во двор перед дворцовыми палатами, осадил коня. Он выдохнул, как будто просил о помощи для кого-то, кто следовал за ним: «Там разбойники!» – и свалился с седла без чувств. Но из-за тревожного ожидания вестей об Антипе и чудо-юде никто не слушал, не понял, что он произнёс. Живо спустившись с крыльца к детинам, которые подхватили гонца с земли за руки и за ноги, царь Гаврила торопливо выхватил торчащее из камзола письмо, и детины понесли гонца на конюшенный сеновал. Сургучовая печать с королевской короной отлетела в сторону, царь вслух раздельно прочитал написанное на плотной бумаге:

– Принцесса Люсиана едет повидать дядю и кузину. Её сопровождает отважный рыцарь Альберехт.

Прочитал ещё раз, уже про себя, и прослезился. Опершись о руку услужливого дворецкого, царь Гаврила неуверенно поднялся на крыльцо, приостановился перед распахнутыми дверями.

– Дочка сестры – в гости, – вымолвил он, пальцем смахнул слезу и вздохнул. – Как время летит. А давно ль...

– Кузина? – разочарованно произнесла смотрящая из окна во двор царевна Марфа. Она вспомнила о своей слабости и снова повалилась на мягкие подушки.

– Может она с кавалерами? – утешила царевну мамка.  

Карета принцессы Люсианы катила лесной дорогой, покачиваясь легко и беспечно. Не отставая, верхом на грустной лошади ехал славный рыцарь Альберехт. За спиной у него болталась лютня, своим наличием подтверждала, что он давно и безнадёжно влюблён в принцессу. Невольно соизмеряясь с выстукиванием копыт лошади, он читал ей грустное творение своей влюблённости.

– А глаза твои блеском алмазов,

Поразили до сердца меня...

Слова им растягивались, и чтение получалось очень тоскливым. Толстый кучер в ярком синем камзоле подрёмывал от голоса рыцаря, и пара белых коней в плюмажах бежали не спеша. Принцесса опиралась о раму оконца локтем в белоснежном платье, подпирала подбородок кулачком и томно прислушивалась, представляя, как рыцарь Альберехт с охапкой  красных роз с немой мольбой стоит пред ней на коленях.