— Хайме, смотри, быстрее. Это Пабло.

Однако Хайме не успел его увидеть, так как на экране уже появилось изображение аварии: искореженные самосвал и трамвай или автобус, точно определить было сложно.

— Вы не знаете, что случилось? — спросил Хайме у бармена, который, расставляя по местам чистые стаканы, время от времени бросал взгляд на телевизор.

— Вчера в районе Эль Ремедио произошла авария, и теперь ищут кого-нибудь, кто знает этого парня.

— Почему? — спросила Йоланда, не признаваясь, что они знакомы. А вдруг речь идет о бомбе или каком-то другом теракте — хотя Пабло не был связан ни с политической, ни с незаконной деятельностью.

— Потому что он в коме, а документов при нем нет, и они не могут связаться с его семьей. Мне так кажется, судя по виду, он иностранный турист, вот никто его и не хватился.

— Вы слышали, где он? — спросил Хайме, поспешно вынимая карточку, чтобы расплатиться.

— В Провинциальной больнице. А что, вы его знаете?

— Мы вместе снимаем квартиру, и у него идиотская привычка ходить без документов.

— Сожалею, ребята, — сказал бармен, и когда они уже были в дверях, добавил: — Удачи!

Они побежали к ближайшей стоянке такси, но там не оказалось ни одной машины. Хайме вытащил записную книжку проверить, есть ли у него телефоны родителей Пабло, чтобы не пришлось сначала заезжать к Йоланде. Вчера он так быстро покидал квартиру, что побросал все не глядя в чемодан и сумки, и найти там нужную информацию было бы непросто, но, к счастью, в книжке оказались и имена, и адреса, и телефоны.

— Не представляю, что такой сноб, как Пабло, делал в этом районе, — сказал Хайме, когда они уже ехали на такси в больницу.

— Отправился к одной из своих многочисленных подружек.

— В Эль Ремедио? Ну уж нет, Пабло достоин лучшего.

— Ты и правда слишком наивный, Хайме. Он вчера выставил тебя из дома, а ты сегодня готов в лепешку расшибиться, чтобы его повидать, — сказала Йоланда, беря Хайме за руку.

— Но он по-прежнему мой друг.

— Вот этого я и не понимаю. Да он обращался с тобой, как с половой тряпкой.

— Это не его вина. В детстве он настрадался и привык думать в первую очередь о себе.

— Только о себе. Если твои родители разошлись, это еще не значит, что нужно на всю жизнь остаться свиньей. Мои родители тоже развелись вскоре после моего рождения, но я ведь не такая.

— Возможно, он пошел в отца.

— У тебя для него всегда найдется оправдание.

— Но ты ведь тоже его любила и не делай вид, будто он ничего для тебя не значил.

— Я его любила, пока не поняла, что сердце у него вот такусенькое, — Йоланда показала маленький кусочек ногтя, — и в нем нет места ни для кого.

— Но меня он любит.

— Нужен ты ему, как рыбе зонтик. Не обманывай себя.

Такси остановилось у входа, и они замолчали. Йоланда еще никогда не видела Хайме таким напряженным и взволнованным, а они были знакомы уже почти год. Медсестра у стойки информации сказала, куда пройти, и по телефону предупредила в отделении, что какая-то пара пришла навестить того молодого человека в коме.

В маленькой комнате ожидания они увидели еще одну пару, очевидно, мужа и жену, и двух ребят примерно их возраста, которые разговаривали с седым врачом.

— Как хорошо! — воскликнул врач, заметив их. — Наконец появился кто-то из его знакомых. Загляните к нему, а я вам потом все объясню.

Йоланда хотела сказать Хайме, чтобы тот шел один, но представила, как останется здесь с незнакомыми людьми, с которыми непонятно о чем говорить, и передумала. Они застыли в дверях, глядя на две кровати, пока врач знаками не велел им подойти.

— Эй, старик! — воскликнул Хайме, будто его друг был в полном порядке и мог ему ответить. — Ну ты и выдал!

Пол-лица Пабло скрывала повязка, в руку была воткнута игла, соединенная с капельницей, из носа торчала трубка, из-под простыни — еще одна, идущая к мешочку для сбора мочи, прикрепленному к пружинной сетке.

— Давай, Пабло, открывай глаза! Ты что, не хочешь поздороваться с друзьями?

Врач улыбнулся Хайме, показывая, что тот делает все правильно.

— Знаешь, я придумал, где поселиться, не беспокойся. Если ты и дальше собираешься валяться здесь и молчать как пень, я вернусь в квартиру и займу твою комнату — она побольше, да и вид получше.

Йоланда закрыла лицо руками и пошатываясь вышла из палаты. Хайме будто с трупом беседует, а на другой кровати лежит девочка, не старше ее племянницы Пили, и тоже как мертвая. Наверное, это дочь тех людей, которых они видели.

Когда Йоланда ушла, врач тронул Хайме за руку и жестом попросил выйти с ним в коридор.

— Видишь, старик, меня уводят, но когда разрешат, я снова приду, вдруг тебе что-нибудь понадобится.

В коридоре Хайме с закрытыми глазами привалился к стене, зажав рот руками.

— Что с ним? — прошептал он, когда смог говорить.

— Он в глубокой коме.

— Что можно сделать?

— Именно то, что сделали вы: по-дружески с ним разговаривать, ждать и надеяться. У вас есть какие-нибудь сведения о его семье?

— Я его семья.

— Вы братья? — Взгляд врача выражал недоверие, слишком уж непохожи: Хайме низенький и коренастый, Пабло высокий и скорее худой, Хайме брюнет, Пабло блондин.

— Нет, он мой лучший друг, еще со школы. Его мать живет в Аргентине, отец — в Нью-Йорке. У обоих новые семьи, и им давным-давно на него наплевать. Конечно, они присылают деньги, но не имеют ни времени, ни желания с ним видеться. У него есть только я.

— Все равно нужно им сообщить.

— Да, наверное, но зная их, я представляю, что будет: они приедут, переругаются, потом решат поместить его в какую-нибудь швейцарскую клинику, где лечение стоит целое состояние, успокоятся и будут аккуратно платить, а его там даже навестить будет некому.

— Пойдем, я познакомлю тебя с родителями девочки.

Когда снова стало светло, Талья увидела, что Пабло рядом нет и пейзаж совсем незнакомый. Так бывает во сне: место действия и обстановка меняются непонятно почему, люди появляются и исчезают, но это не вызывает ни страха, ни удивления, будто ничего другого и не ждешь.

Возникший перед ней уже привычный провожатый повел ее по освещенной террасе, полной цветущих растений.

Слева взору открывались огромные пустые роскошные комнаты, справа — нагромождение облаков, как из иллюминатора самолета. Талья с проводником двигались молча, медленно, будто плыли среди золотистого света.

Наконец они попали в зал с высоченными белыми колоннами и разделенным на квадраты полом. В центре, на сияющей мозаичной звезде, стояла прозрачная емкость, в три или четыре раза выше Тальи.

Проводник остановился возле нее, и девочка замерла, внимательно ее рассматривая. Емкость состояла из двух частей, в которых находились какие-то сверкающие кусочки, похожие на разноцветные драгоценные камни. Одна из частей была почти пустой, другая — наполненной почти до краев.

— Это слова? — спросила Талья.

— Не только. Мы храним здесь также улыбки, ласки, вранье, несчастья, приятные мысли, страхи, печали… Как в архиве, понимаешь? Все, что есть в человеке, есть и тут.

— Зачем?

— Так надо.

— А это что?

Талья еще раньше сообразила, что проводники отвечают на вопросы и лишь изредка объясняют что-то еще, поэтому нужно не стесняться спрашивать, пусть даже их ответы не всегда бывают понятны.

— Итог твоей жизни до сегодняшнего дня.

— А почему тут так мало? — Талья указала на ту часть, где блестящие камешки едва прикрывали дно.

— Здесь хранится то, что тебе в самой себе не нравится, что ты хотела бы изменить, и связанные с этим твои мысли, слова и дела.

— То есть что-то плохое.

— То, что ты сама считаешь плохим. Мы никаких оценок не даем.

— А там что хранится?

— То, что принесло радость и счастье тебе и другим.

— Другим людям?

— Не только людям, но и животным, растениям, камням, душам… Всем.