Ана вздрогнула и сжала ее руку еще сильнее:

— Это неважно, дорогая, все прошло, я давно об этом забыла.

— Нет, важно, мама. Ведь ты говоришь так только для того, чтобы я не страдала, а сама пытаешься забыть, но не можешь. Я права?

Ана потрясенно на нее посмотрела. Талья вдруг показалась ей повзрослевшей лет на десять — она говорила как серьезный разумный человек, даже более разумный, чем иной взрослый. Ана встревожилась — дочь будто подменили, будто она действительно провела несколько месяцев в каком-то неизвестном месте, где ей помогли стать мудрее.

— Вот этому меня и учили, понимаешь? Только мне не хватило времени научиться всему.

Они шли по больничному саду к парковке, постепенно замедляя шаги, то и дело останавливаясь, чтобы лучше видеть глаза друг друга.

— Мама, прости меня за те слова, они были неправдой. Просто я хотела причинить тебе боль, так как ты тоже делала мне больно, и в то же время хотела, чтобы ты поняла, что я тебя люблю и ты мне очень нужна. Простишь?

Ана крепко ее обняла.

— Конечно, жизнь моя. А ты меня?

— Конечно.

Взявшись за руки и улыбаясь, они продолжили путь. Все оказалось гораздо проще, чем она представляла. Мужчины, довольные, шли чуть позади. Заговорили о Диего, который и так учился неплохо, а теперь, когда тревога за сестру осталась позади, мог вообще выбиться в отличники. Внезапно Талья вполоборота спросила:

— Папа, а вы тоже друг друга простили? Будете жить вместе?

Мигель взглянул на Ану и уже собирался сказать то, что хотела услышать Талья, однако в последний момент передумал и ответил правду:

— Да, мы простили друг друга, но пока не знаем, будем мы вместе или нет. В последние месяцы мы много разговаривали, и многое между нами прояснилось, но мы ждали, когда ты придешь в себя, и собирались посмотреть, как дальше сложится жизнь. И если сейчас мы все вместе идем домой, еще ничего не значит. Но что мы двое знаем точно, — он улыбнулся, увидев обиженную физиономию Диего, — извини, не двое, а трое, так это то, что мы тебя очень любим и не позволим тебе переживать. Наверное, нам всем стоит поучиться тому, чему учили тебя.

Ана напряженно ждала, как отреагирует Талья, но девочка улыбнулась, обняла брата и пропустила родителей вперед.

— Разговаривать очень важно, — сказала она, — и вы обязательно продолжайте, только говорить нужно то, что действительно хочешь сказать, понимаете? Нам с Диего тоже есть о чем поболтать. Ну-ка, признавайся, с какими девчонками в университете познакомился? Невестой обзавелся?

Диего рассмеялся.

— Не до того мне было, я за тебя переживал, но теперь-то своего не упущу, вот увидишь.

Пятнадцатого июня, когда в большинстве школ проходили итоговые экзамены, которые Талья не сдавала, Пабло открыл глаза.

Врача в палате не было, возле его постели сидели только Хайме и Талья, и она, как всегда в последнее время, пыталась побыстрее отделаться от его вопросов о чудесном сне — об их с Пабло путешествии в «Хранилище ужасных слов». На том, что это сон, настаивал доктор Герреро, хотя для нее место, куда они попали, было не менее реальным, чем окружающий ее мир.

Талья не сомневалась, что дон Мануэль ей верит, но почему-то советует, всегда намеками и всегда в отсутствие родителей, особенно о случившемся не трезвонить — мол, научилась чему-то, сумела полученными знаниями воспользоваться, и хорошо. Следуя его советам, она теперь тоже делала вид, будто все это ерунда, не более чем очень долгий сон, который постепенно развеивается.

Они не заметили, как Пабло очнулся, и несколько минут, словно приятную музыку, он слушал их разговор, не вдумываясь, о чем идет речь. Затем обвел глазами комнату: свежий букет нарциссов, несколько открыток на тумбочке, несколько книг, рядом с его постелью — девочка и юноша. Хайме и Талья. Хайме? Талья?

Он попробовал сесть, но мышцы не слушались, от усилия он закряхтел, и вот тогда оба посмотрели на него.

— Привет, Пабло, — Талья улыбнулась ему, будто ничего особенного не произошло. — А я уж думала, ты забыл, что обещал мне вернуться.

— Эй, старик! — Хайме улыбался во весь рот, но глаза были полны слез. — Ну наконец-то, давно пора. Я тут целую библиотеку перечитал, дожидаясь, пока ты проснешься.

Пабло слабо пожал другу руку и улыбнулся в ответ, а потом перевел взгляд на Талью.

— Ты выросла, малявка, — голос от долгого молчания был хриплым.

— Ты тоже, — сказала Талья. — Теперь да.

Было начало августа, около двух часов ночи. Большинство горожан на отпуск уехали к морю. Тишину лишь изредка нарушали треск мотоцикла или музыка диско из открытых окон машины. Почти все бары уже закрылись, только над одним в отдаленном районе еще горела неоновая реклама бильярда.

Бар был почти пуст. Двое мужчин, вцепившись в стаканы с виски, словно в спасательные круги в открытом океане, остекленевшими глазами тупо смотрели на экран телевизора. Бармен вытирал прилавок, поглядывая на часы и прикидывая, выставить их сейчас или подождать до двух.

У стойки, рядом с полупустой бутылкой джина, прикрыв лицо рукой, тихо плакал еще один мужчина. Никто не обращал на него внимания. Лед в его стакане растаял, и вода струилась по стенкам, образуя лужицу, которая уже подбиралась к бутылке и локтю несчастного.

— Болтун, проклятый болтун, — всхлипывая, бормотал он. — Зачем я это сказал? Я ведь не хотел… не хотел…

Будто не замечая бармена, чей вид яснее ясного говорил, что обслуживать он больше никого не намерен, рядом на табурет уселся новый посетитель — очень пожилой, почти старик, с блестящими глазами цвета спелого ореха и абсолютно седыми, но мягкими, как у младенца, волосами. Из кармана пиджака торчали очки в перламутровой оправе.

Пьяный продолжал всхлипывать, по-видимому, пребывая в отчаянии.

— Если бы можно было вернуть сказанное… и начать все сначала…

— Есть одно место, — произнес старик.

Мужчина поднял голову.

— Я его называю «Хранилище ужасных слов», но вообще-то названия у него нет.

Мужчина вгляделся в него покрасневшими глазами и перестал плакать.

— Вы его знаете? Вы в нем бывали? — спросил он хриплым от алкоголя и плача голосом.

— Один раз, очень давно.

— Говорите, где оно.