— Но она не говорила, что собирается уйти?

— Да нет, папа, ничего она не говорила! Сегодня утром она вообще была как зомби. Мы встретились на кухне и сразу же разбежались. Она знает, что я у Педро, — может, тоже сюда придет. — Он на мгновенье запнулся, но все-таки произнес: — Подарил бы ей на Рождество мобильный, как она просила, сейчас позвонил бы, и все дела.

— Диего! — Отец явно начинал злиться. — Я запрещаю…

— Да ладно, ладно. Если отыщется, я тебе позвоню.

Оба замолчали. Диего слышал, как отец пытается выровнять дыхание и успокоиться, чтобы не сорваться на крик при сотрудниках банка, в котором он работал. Спустя несколько секунд Диего тихо спросил:

— От мамы что-нибудь слышно?

Мигель ответил не сразу.

— Сказала, позвонит сегодня вечером, когда устроится. Не спрашивай где — я сам не знаю.

Теперь Диего задержал дыхание, страшась продолжения.

— Сынок, тебе уже почти двадцать, и я могу говорить с тобой откровенно. Иногда ничего нельзя поделать — всё кончается, и нужно просто это принять, понимаешь?

— Да, — ответил Диего, судорожно соображая, как избежать новой неловкой паузы, поскольку отец, судя по всему, продолжать не собирался. Педро смотрел на него в растерянности. Диего был его лучшим другом, и он был бы рад ему помочь, но не знал чем. Единственное, что пришло в голову, это изобразить спящего, склонив голову на сложенные кисти рук. — Педро предлагает мне остаться ночевать, папа.

— Бросаешь нас с сестрой одних, да? К тому же вечером я должен быть на ужине.

— Опять? — вырвалось у него против воли.

— Думаешь, деньги, которые ты тратишь, влетают в окно? — И снова Диего, будто горячим ветром, обдало с трудом сдерживаемым отцовским гневом. — Я работаю, у меня есть и обязательства, и обязанности…

— Хорошо, — прервал его Диего. — Мы с Педро придем часов в восемь, а когда ты вернешься, снова уйдем.

— В половине восьмого.

Диего хотелось возразить «Нет, в восемь», но он понимал: сейчас отцу как никогда нужно, чтобы последнее слово осталось за ним.

— Договорились.

Он повернулся к Педро, и тот растерянно улыбнулся.

— Ну что ж, придется еще раз поработать нянькой. Пойдем пока пройдемся.

Талья ехала в трамвае уже довольно долго, и чем дальше, тем беднее и непригляднее становились районы — словно это был другой город, не тот, где она жила с рождения. Люди садились, но через четыре, пять, шесть остановок выходили. Желающих сесть становилось всё меньше, и, когда появились фабрики, о которых говорил старик, трамвай почти опустел.

Талья точно не знала, что делает в этой тьмутаракани, но старик сказал, здесь ей попробуют помочь, а в этом она сейчас нуждалась сильнее всего. Не знала она также, решится ли войти в хранилище, — но ничего ведь не случится, если она просто на него посмотрит. По словам (старика, здание почти разрушено, и чем же, интересно, смогут помочь ей те, кто в нем работает? Однако попытаться все-таки стоит. В конце концов, она здесь одна, и даже если струсит, оправдываться ни перед кем не придется. К счастью, старик не предложил ее проводить, потому что тогда ей пришлось бы искать защиты в доме у Пепы, своей подружки. Но нет, он просто сказал, куда ехать и что там должно находиться, и оставил одну. Хотя вдруг у него есть сообщник, который поджидает ее в том здании?

Талья в испуге огляделась, не следит ли за ней кто-нибудь, но к тому моменту трамвай практически опустел. Тем лучше — она спокойно доедет до места, осмотрится, а там видно будет. Если бы папа подарил ей на Рождество мобильный, как у всех девчонок, она могла бы позвонить и сказать, где находится, чтобы в случае чего ее можно было найти. Но отец никогда о ней не думал и вообще не думал ни о чем, кроме своей работы да еще споров, которые в последнее время они с мамой вели постоянно.

Трамвай остановился. Они прибыли на последнюю остановку. Когда водитель вышел покурить, в вагоне оставались только она и какой-то паренек, по виду ровесник ее брата.

— Через пять минут уезжаю! — крикнул водитель, заметив, что пассажиры выходят, растерянно озираясь по сторонам, но тут рядом затормозил трамвай, двигающийся в обратном направлении, и он отвлекся на болтовню с приятелем.

Талья взглядом поискала в глубине улицы серое здание, но вокруг все было затянуто пылью, так как только что на раскинувшейся неподалеку строительной площадке произвел разгрузку огромный самосвал. (Она поправила рюкзак и пошла туда, где должно было находиться хранилище. Парень из трамвая двигался ho другому тротуару, по теневой стороне, но в том же направлении, и она украдкой на него поглядывала. Блондин, высокий, как баскетболист, с широкими плечами и пружинистым шагом — с такими длинными ногами он мог бы давно ее обогнать, однако не делал этого, будто не знал, куда идти, или боялся слишком быстро добраться до места.

Приблизившись к стройке, Талья сошла с тротуара, обогнула самосвал и снова посмотрела в глубь улицы. На другой стороне пересекавшего ее проспекта с жилыми домами и фонарями вздымалось старое уродливое серое здание с разбитыми окнами. Вероятно, это оно и есть.

По спине поползли мурашки — ледяные муравьи страха. Вот бы сейчас оказаться дома, за уроками, чтобы не оставлять их на выходные, или с Пепой перед телевизором, или в школе, пусть даже на ненавистной физкультуре.

Где угодно, только не тут, в этом неизвестном районе, когда нос забит пылью, по шее течет пот, в желудке пустота, но не от голода — хотя после утреннего молока у нее крошки во рту не было, — а от волнения. И все-таки назад пути нет. Она должна рискнуть.

У перекрестка Талья внимательно посмотрела по сторонам, нет ли машин, но тишину нарушало лишь урчание все того же самосвала, и она быстро перешла дорогу. Птицы здесь не пели, потому что, сколько хватало глаз, не было ни единого дерева, а люди, наверное, сидели на своих фабриках или уже кончили работу, часы-то показывали почти три. Солнце, разбиваясь о мрачные квадратные громады, с трудом высекало искры из ветровых стекол нескольких припаркованных автомобилей — и вокруг ни души…

…Ни души, если не считать ее попутчика, который с противоположного тротуара тоже разглядывал жуткое здание, то и дело проводя языком по зубам, будто чистил их; во всяком случае, губы у него двигались непрестанно. Может быть, он ищет то же место и ему так же страшно. Вот если бы войти туда вместе…

Талья снова взглянула на предполагаемое хранилище, а парень тем временем перешел на ее сторону улицы. Теперь она могла хорошо рассмотреть это заброшенное строение, двор, усыпанный осколками разбитых окон, заросшие сорняками ступени у входа, облупленные стены, полуразвалившийся фасад. Неужели там кто-то есть, как сказал старик? Если только пьяницы или нищие, но тогда заходить туда — сущее безумие.

Она услышала шаги и хруст стекла под ногами и обернулась, не представляя, как себя вести и что говорить. У парня были светлые глаза и жидкая русая бородка. Издали он выглядел привлекательнее.

— Ты тоже?.. — начала она и замолчала, потому что парень энергично затряс головой, мол, да, тоже.

— Кто тебе сказал? — спросила Талья. — Пожилой сеньор в парке?

— Нет, одна старушка, соседка, которая никогда не выходит из дома. Она услышала, как Хайме шарахнул дверью, и пришла сказать… что делать.

— А кто это — Хайме?

— Мой лучший друг. Бывший лучший друг. Мы рассорились.

— Из-за того, что ты сказал?

— Откуда ты знаешь? — Он прищурился и с подозрением на нее взглянул.

— Потому что я сама сказала кое-что ужасное.

— Подружке? — Парень снисходительно улыбнулся, как улыбаются взрослые детям, чьи неприятности, по их мнению, не идут ни в какое сравнение с их собственными.

Если бы не эта ухмылочка, она ничего не стала бы объяснять, а тут не сдержалась:

— Маме. Она ушла из дома. По моей вине.

Улыбка сползла с его лица, он сглотнул.

— Войдем?