Сменяли друг друга цвета, запахи и незримые субстанции, звучала музыка, и Талья, счастливая и умиротворенная, купалась в окружающем ее свете, не испытывая ни малейшей потребности говорить. Все слова исчезли. Она радовалась любой смене цвета и звука, но не пыталась облечь это в слова или запомнить, чтобы потом кому-нибудь рассказать. Сознание с радостью принимало дар, который преподносили светящиеся существа, и ей даже в голову не приходило, что она уже очень давно ушла из школы, что ее наверняка ищут и не могут найти, поскольку о существовании «Хранилища ужасных слов» не знает никто, кроме старика из парка.

Было пятнадцать минут четвертого утра. Марга, Диего и Педро пошли немного отдохнуть, чтобы вернуться попозже. Ана и Мигель сидели у постели Тальи и теперь — проговорив несколько часов об аварии, о том, что могла делать их дочь в трамвае, что они сами будут делать, если она в течение ближайших часов не очнется, о советах медсестры, — молчали, не отводя глаз от бледного лица девочки.

— Ты не думаешь, что она могла сделать это добровольно? — спросила Ана тихо, как всегда говорят у постели больного.

— Добровольно? Ты полагаешь, можно впасть в кому по собственному желанию?

— Я не то имею в виду. Я хочу сказать, а вдруг… не знаю, как объяснить… вдруг это своего рода бегство от реальности. Она лучше будет спать и не просыпаться, чем видеть то, что происходит. Ей ведь всего двенадцать, Мигель.

— Я прекрасно знаю, сколько лет моей дочери.

— Нашей дочери.

Опять повисло молчание, которое опять нарушила Ана:

— Я читала о людях, впадавших в кому, когда у них в жизни происходило что-то ужасное.

— Наша дочь, — Мигель сделал ударение на слове «наша», — получила сильный удар по голове, понимаешь? Это не имеет никакого отношения к киноисториям о детях, которые становятся аутистами или кем-то там еще. У ее состояния чисто физическая или механическая причина, называй как хочешь. К тому же ничего особенно ужасного с Тальей не произошло. Ее родители разошлись, вот и все. Подобное случается со многими детьми ее возраста. У нее перелом черепа, и после соответствующего лечения она очнется.

— Врач в этом уверен?

Мигель решил было сказать, что, по словам врача, это вопрос нескольких дней, но по обыкновению сказал жене правду:

— Он ни в чем не уверен и не представляет, какие процессы протекают сейчас в ее организме. Но от Тере я знаю, что завтра приедет заведующий отделением и осмотрит ее. Может быть, он лучше разберется.

— Это случилось по нашей вине, — Ана начала всхлипывать.

— Скорее по твоей. Если бы ты была дома, Талья ни на каком трамвае никуда не поехала бы.

Мигель был измучен и зол, ему нужно было выплеснуть на кого-то скопившееся раздражение, а рядом оказалась только жена.

— Если бы ты пришла домой или заставила Диего быть там, когда Талья вернется из школы…

Они говорили все громче, и наконец их голоса донеслись до комнаты медсестер, где Тере с коллегой пили кофе.

— Пойду скажу, если хотят ругаться, пусть идут на парковку, — вторая медсестра встала из-за стола. — Тут есть пациенты, которым нужна полная тишина.

Тере придержала ее за руку:

— Подожди немножко. Естественно, они сейчас не в себе и способны только обвинять друг друга. Не думаю, что это продлится долго.

— А я не думаю, что они ссорятся впервые в жизни. Слышишь, как ругаются? Это наверняка началось не сегодня, а давным-давно.

— Ну ладно, я сама схожу, меня они уже знают.

Тере вышла в освещенный пустынный коридор и, нарочно громко шаркая подошвами, направилась к палате. Не успела она подойти к двери, как ссора прекратилась.

— Не хотите ли по чашечке кофе? — Тере постаралась, чтобы ее голос звучал бодро и весело.

Талья открыла глаза в надежде увидеть и услышать сменяющие друг друга цвета и звуки и поэтому в первый момент не поняла, где она, — над ней на ярко-синем небе вырисовывались темные силуэты нежных листьев плакучей ивы. Она села и поняла, что лежит на усеянной маргаритками траве около пруда с утками в парке неподалеку от школы.

Она потерла глаза, полагая, что парк исчезнет, но он оставался на месте, совершенно реальный, будто и не побывала она в другом мире, где начала учиться вкладывать в слова именно тот смысл, который хотела и должна была вложить.

Ну не приснилось же ей все это! Она же была там, беседовала со светящимися провожатыми, видела свои слова, хорошие и ужасные, плавающие драгоценными песчинками во флаконах в ожидании собственного исчезновения. Она уже поняла, что словом можно пользоваться, как ножом, а можно превратить его в цветок.

Талья встала, испытав острое наслаждение оттого, что тело перестало быть невесомым, и по-кошачьи потянулась. Ей показалось, она выросла, как бывает после нескольких дней, проведенных в постели с гриппом. Земля вроде бы стала немного дальше, брюки доходили только до лодыжек. «Вот здорово! — подумала она. — Я выросла, пока спала».

Она огляделась и вдруг ощутила забытое чувство — страх, абсолютный, неумолимый, парализующий.

Вокруг не было ни души: ни стариков на скамейках, ни детей на качелях, ни мам с колясками. Пропали голуби, певчие птицы, утки и даже оба лебедя. Окрестности затопило гнетущее молчание, будто исчез весь мир, кроме окружавших ее цветов и деревьев.

Талья с тревогой взглянула туда, где находился ближайший вход в парк — большие железные ворота, которые запирали только по ночам, — но увидела лишь густые заросли, украшенные розовой и белой россыпью шиповника. «Где я? — Паника неуклонно нарастала. — Где мои светящиеся проводники? Зачем меня сюда прислали?»

Она обогнула пруд в поисках другого входа, со стороны реки. «Если он открыт… если он вообще там есть, — мысленно поправила она себя, — то совсем рядом моя школа, можно посмотреть, есть ли на улице люди. Но если бы они там были, сюда доносились бы какие-нибудь звуки, шум машин и все такое…» И хотя в этом не было никакой необходимости, она бросилась бежать — только чтобы услышать собственное шумное дыхание и скрип шагов по гравию.

И вдруг, споткнувшись о чьи-то ноги, чуть не растянулась, но успела схватиться за дерево и удержалась, а когда обернулась, увидела Пабло. У него были сонные глаза и по обыкновению недовольная мина.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Талья, немного переведя дыхание.

— Не знаю. Наверное, спал. Где мы?

— Вроде бы в парке Конституции, только почему-то тут больше никого нет.

— Вот видишь! — Пабло с трудом сдерживал ярость, он вообще легко впадал в это состояние. Видишь, что все это ложь? Что нас обманывают, только чтобы мы не вышли отсюда?

— Откуда?

Талья не совсем понимала, о чем речь.

Пабло поманил ее и приложил палец к губам — Талья присела рядом с ним на корточки.

— Я долго размышлял и наконец сообразил, — прошептал он. — Это ад.

От смеха Талья повалилась на траву.

— Смейся, смейся, соплячка глупая. Много ты понимаешь! А мне теперь все ясно. Мы совершили нечто нехорошее — или считали, что совершили, — и нас наказывают.

— Но как же это может быть ад, — Талья перестала хохотать, однако, несмотря на рассерженное лицо Пабло, продолжала улыбаться, — если здесь так красиво и ничего плохого нам не делают?

— Меня, например, долго держали взаперти, показывали всякое из моей прошлой жизни, на что мне не хотелось смотреть, заставляли слушать то, что не хотелось слышать, вспоминать всякие ужасные вещи, о которых я давно забыл. Теперь вот не дают уйти…

— Ты хочешь уйти? — Талья была действительно удивлена. — Почему?

— По кочану! Как можно быть такой идиоткой? Естественно, я хочу уйти, вернуться домой, к своим друзьям, к нормальной жизни.

— И к Хайме?

— Нет, даже фотографию его не желаю видеть. Я тут по его вине.