— Папа, оденься, — скомандовала я, пока мы ждали такси. Зуб я положила в спичечный коробок, будто боялась, что он сбежит.

Вот так и вышло, что мой папа наконец выбрался из ванны. Ему пришлось натянуть на себя весь комплект одежды: брюки, рубашку, носки и ботинки, а выходя из прихожей, он прихватил и куртку.

Мы прождали три часа. А когда, в конце концов, оказались в кабинете зубного, он сообщил, что уже поздно — прошло слишком много времени. Зуб, лежащий в спичечном коробке, нам больше не пригодится, а мне поставят новый, из пластмассы.

Выбора у меня не было. Пластмассовый — так пластмассовый. Ему суждено было вечно оставаться белым на фоне темнеющих с годами настоящих зубов. Но тогда я ещё ничего не знала об этом. О том, что будет потом с моим зубом. И со всем остальным.

Мы отправились домой. Был погожий октябрьский день, и пана неожиданно оказался в отличном расположении духа. Вот это сюрприз! Я не могла припомнит чтобы кто-то из нашей семьи в последнее время был таком хорошем настроении.

Он сказал, что ему нравится гулять со мной по городу.

— Может быть, купим продуктов и приготовим что-нибудь вкусненькое? — торжественно предложил он.

— Для мамы это точно будет сюрприз! — я хотела улыбнуться, но нёбо после операции ужасно болело.

— И для Лу, — добавил он, — она-то уж точно не рассчитывает на праздничный ужин?

— Да уж, — согласилась я.

— Ах да, — спохватился он, — она же не дома. Наверное, она попала в больницу из-за меня? Как думаешь? Скажи правду!

— Может быть. А может, и нет. Какая разница?

Он задумчиво кивнул, словно размышляя над моими словами.

Мы зашли на рынок и купили лосося и экзотических фруктов, похожих на морские звезды и бабочек. У папы явно был прилив сил, и вскоре пакет, который он нес в руках, оказался набит до отказа.

У меня болела голова, и я опасалась, что это сотрясение мозга. Вдобавок к выбитому зубу. На лбу у меня красовался большой кусок пластыря, а в черепной коробке пульсировала боль.

Но я ничего не говорила, чтобы не испортить папе настроение.

Дома мне пришлось лечь: перед глазами плыл туман.

Папа напевал: кажется, раньше я никогда такого не слышала. Во всяком случае, на кухне он не пел. Выстрелила винная пробка, звякнула крышка кастрюли, которую папа уронил на пол.

А потом пришла мама. Я услышала, как хлопнула входная дверь и как во всей квартире наступила ужасная абсолютная тишина.

Сюрпризы

Вообще-то мама должна была обрадоваться, что папа выбрался из ванны. И что он хозяйничал на кухне, тоже должно было ей понравиться. Но то, что он зажег свечи в праздничном канделябре, — это было уже слишком.

Когда мне надоело прислушиваться к тишине, я осторожно вышла из комнаты. Папа замер с обгоревшей спичкой в руках. Канделябр не чистили уже лет сто — с тех самых пор, как к нам в последний раз приезжала бабушка, — а теперь в нем сияли четыре свечи.

Папа попробовал улыбнуться — это и стало главной его ошибкой. До того момента катастрофы еще можно было избежать, но дурацкая папина улыбка все испортила.

Сами стены затаили дыхание, когда мама ухватилась за спинку стула, выкрашенного голубой краской.

— Позвольте поинтересоваться, что это мы празднуем? — произнесла она тоном Снежной Королевы.

— Мы просто… как бы приготовили ужин… — пробормотал папа, чуть громче тиканья кухонных часов.

— И как бы зажгли свечи. И как бы открыли бутылку вина! Что за безумие! Чем сегодняшний вечер отличается от остальных???

— Я выбрался из ванны, — пискнул папа мышиным голоском.

Мне захотелось его пнуть, чтобы он понял, что выбрал в корне неправильную линию поведения. Гитта Борг, моя мама и папина жена, стояла подбоченившись и всем своим видом напоминала артиллерийское орудие. А папа, глядя на нее, то краснел, то бледнел.

— А я, между прочим, ужасно хочу есть, — сказала я.

Усевшись на стул, я принялась нарушать тишину всеми известными мне способами: двигала стул, постукивала ножом о тарелку, а ложкой для салата — о миску. В конце концов папа очнулся и откашлялся:

— Тебе нельзя есть твердую пищу ближайшие двадцать четыре часа.

Я с оглушительным звоном уронила ложку в миску.

— Аккуратней! — сказала мама. — Это нам подарили на свадьбу.

— Я сварю тебе суп, — быстро добавил папа. — Из шампиньонов?

— Ты прекрасно знаешь, что у нее аллергия на грибы. Почему бы ей не поесть лосося?

И мне пришлось рассказать. Папа только поддакивал и комментировал. Например: подумать только — прождать три часа с зубом в спичечном коробке!

Тут мама впервые посмотрела на меня. Она осторожно приоткрыла мой рот, и папа сообщил, что левый передний зуб ни в коем случае нельзя трогать.

— Цемент сохнет двадцать четыре часа.

— Господи боже мой! — мама схватилась за голову. Похоже, именно сообщение о цементе окончательно лишило ее самообладания. Она плюхнулась на стул рядом с моим, и папа воспользовался моментом, чтобы налить ей бокал вина.

— И ты по-прежнему считаешь, что нам есть что праздновать? — мама вопросительно взглянула на него.

— Могло быть и хуже, — миролюбиво ответил папа. — Голова-то цела. И аппетит у нее есть.

— Давайте суп из шампиньонов, — сказала я, — про аллергию я придумала, когда была маленькая.

Потом мы принялись за еду. Ели в полной тишине. Пламя свечей зловеще трепетало от нашего дыхания. Меня не покидала надежда на то, что мама поймет — еще не поздно обрадоваться. Чем плохо: ее муж встал, оделся, вернулся к жизни? Каждая женщина хочет, чтобы ее муж был дееспособен — разве не так? По-крайней мере, мне так казалось. Но, видимо, последние месяцы её слишком измотали, и она была не в силах осознать собственное счастье.

— Завтра я навещу Лу, — сообщил папа таким тоном, будто собрался на Луну.

— Если только она захочет тебя видеть, — съязвила мама, и я готова была возненавидеть ее за этот тон.

— Ну конечно, ей решать, — ответил пана, и на какое-то мгновение мне показалось, что он вот-вот шмыгнет обратно в ванную. Но он всего лишь повязал фартук и включил воду.

— Я займусь посудой, — сказал он, повернувшись к нам спиной. Может быть, он плакал и не хотел, чтобы мы услышали — в таких случаях очень помогает включить на полную мощность кран и греметь посудой.

— Значит, теперь можно принять ванну? — поинтересовалась мама, похоже, с иронией.

Папа ничего не ответил. Я задула свечи.

Этой ночью папа спал на суше. Мама положила его пижаму и постельное белье на диван в гостиной.

Когда он расстилал постель, вид у него был вполне довольный. И музыкальный центр, и телевизор были рядом. Мы вместе слушали Чета Бэйкера. Этим вечером я даже Фрэнка Синатру послушала бы с удовольствием.

Войдя в свою комнату, я увидела, как в окно светит тоненький месяц. Я открыла окно и долго вдыхала свежий воздух. Маму тоже надо понять, думала я. Она до сих пор не может поверить. Да и я, пожалуй, тоже. Я боюсь нового разочарования, боюсь, что папа снова уйдет от нас.

Как можно верить людям?

Как можно поверить тому, кто однажды предал?

Лу, поэтому ты и заболела, да?

Поэтому ты только и делаешь, что спишь?

Но я же не предавала тебя.

Или я предаю тебя, продолжая жить как раньше, делая прежде, когда тебя нет рядом? Может быть, нужно поскорее уйти из старой семьи и постараться создать новую, лучше?

С Ругером?

Думая о нем, я словно погружаюсь в чудесный теплый источник. Я, конечно, никогда ни в какие источники не погружалась, но могу представить себе, как это приятно. Зато я знаю тепло печки в его домике.

Жар опасен. Жар может опалить и прожечь насквозь. Жар находит свою жертву. И этой жертвой лучше не становиться.