— Я? Я взвизгну и отскочу! — без раздумий ответила девочка.

— Вот именно! И попадёшь как раз под другое падающее дерево! Так что пас, отставить эту идею!

— А может, все же попробуем, Пи-эр, а? Ведь другого выхода все равно нету? — попросил Вася. — Хотя бы со мной! Для опыта! У меня тоже душа с математическим уклоном. Я понимаю, что формула — штука жёсткая и суровая, с ней шутить нельзя!

— Правильно, Вася. Спасибо за добрые слова о формуле. Она действительно штука жёсткая, но ты сам-то не жёсткий, тебя нельзя вбить, как кол, или поставить мертвяком. Ты обязательно вздрогнешь, когда рядом ухнет толстенное дерево да ещё хлестнёт тебя при этом ветками по лицу, вздрогнешь ведь?

— Наверно.

— Вот видишь! Вздрогнешь или повернёшься из любопытства. И тут же тебя прихлопнет! Нет уж, никаких опытов над вашим братом! Только я один смогу выдержать настоящую осаду. У меня нервы закалённый, мозг сосредоточенней, да и тело крепче! Меня, если что, и починить можно — гвоздём ли сбить, на клей ли посадить. А ваш брат склеивается плохо. Так что — снимаю своё предложение!

— А хорошо бы всем взлететь или унырнуть! — мечтательно заметила Ду-ю-ду.

Это замечание подтолкнуло Васю на новую мысль.

— Зем, — сказал он, — давай рассуждать логически: если ты с кувшином заныривал, то почему бы не занырнуть со мной?

Вот что значит цепочка мыслей в одном направлении!

— Молодец, Вася! — одобрил Пи-эр. — Мы тебя принимаем в кружок мыслителей!

— А правда! — задумался Земленыр. — А ну, давай попробуем! Встань вот сюда и запри дыхание! Внимание! Оп-ля!

Дед занырнул под мальчика, дёрнул его вниз, и Вася исчез. На том месте, где он стоял осталась лишь маленькая воронка. Девочка охнула от испуга, а потом ойкнула от радости, когда Вася появился снова, цел и невредим. Люба обняла его и со слезами счастья запрыгала, приговаривая:

— Мы спасены! Мы спасены! Спасибо, Зем!

— Я-то что! Спасибо матушке, которая сделала

меня ныряющим, — ответил дед. — Только знаете что? Разуйтесь. Босых земля легче принимает.

— Ну, и как там? — жутким шепотком спросила Люба Васю.

— Ничего. Только холодно и давит.

Они уселись потеснее и стали ждать полночи. Налетел порыв ветра, лиственницы зашумели и заскрипели. Это походило на разминку. И вот где-то неподалёку раздался затяжной зловещий скрежет. Именно так должен скрежетать огромный, смазанный чем-то неподходящим шарнир. Потом тяжело ухнуло, земля дрогнула, из темноты ударила волна воздуха. Небо ходуном заходило над головами путешественников — это дёргались, готовясь к жуткому полёту, вершины деревьев. Валились они не враз, а в какой-то согласованной очерёдности, причём если две лиственницы падали одновременно и вдруг схлёстывались макушками, то не продолжали упорствовать, пересиливая друг друга в озлобленном единоборстве, а старались разойтись мирно и как бы даже разумно: они снова выпрямлялись и валились опять, потише, чуть меняя угол падения, чтобы избежать повторного сцепления.

Справа и слева хлестали оземь гигантские хвойные метлы, угрожающий скрежет летел со всех сторон. В разгар этого душераздирающего концерта Земленыр крикнул:

— Ребята, глубже вдох! И… — Он нырнул и задёрнул ребят в землю.

И вовремя, потому что тут же прямо им на головы упало то дерево, возле которого они сидели. И осталось бы от них мокрое место или, как говорит Пи-эр, одно философское понятие. Пи-эру, который наблюдал за этим диковинным процессом, даже показалось, что это не Земленыр втянул детей, а их, как гвозди, вдавило дерево — вот до чего враз произошли два эти действия.

От опасения за ребят стойкий Пи-эр вдруг пошатнулся, и в этот момент на него низверглась тяжесть. Вскоре чудовищная молотьба стихла.

Земленыр, понимая, что каждая лишняя секунда пребывания без воздуха может оказаться трагической для ребят, потому что они не могли дышать под землёй, как мог он, высунулся наружу, нашарил в темноте между упавшими стволами пространство пошире и вытолкнул друзей. Они уже изнемогали и так шумно, затяжно и глубоко задышали, словно все их внутренности представляли собой одни сплошные лёгкие. Всласть, до головокружения, надышавшись, ребята окликнули:

— Ду-ю-ду!

— Пи-эр!

— Я тут! — отозвалась птичка из-под завала. — Все в порядке.

— И я тут! Тоже все в порядке, но требуется, кажется, мелкий ремонт, — бодро, но с некоторой картавостью ответил круг.

Дело в том, что Пи-эр либо чуточку ошибся в ночных расчётах, либо слишком переволновался за друзей и сдвинулся с места, но одним из деревьев ему начисто снесло рукоятку, которая служила ему губами и без которой правильность его речи нарушилась.

Ощупав повреждение, Земленыр заметил:

— Пустяк, Пи-эр, не унывай! Починю — будешь как новенький!

Ощупала перелом и Люба, и он показался ей весьма серьёзным, и она тревожно спросила:

— Слушай, Пи-эр, а ты не помрёшь от этой раны?

— Что ты, девочка! Ни в коем случае! Мы, математические личности, не погибаем от такой ерунды! Даже квадраты выживают, не говоря уж о кругах! Физиономия моя — да, несколько изменила обличье, изуродовалась, так сказать, да и то с вашей, человеческой, точки зрения, с математической же — никакого ущерба, — глубокомысленно ответил круг. — Меня нельзя ни убить, ни повесить. И уж тем более нельзя утопить. И съесть меня невозможно. Так что я неприступен со всех сторон, со мной трудно бороться. И все-таки у меня есть изъян. Скажу по секрету, я могу только сгореть, и то если сухой. Вот тогда я потеряю всякий облик: и человеческий, и математический — одно философское понятие останется. Мокрый, я бессмертен! Поэтому-то мне на всякий случай нужно время от времени намокать!

— Впереди река, Пи-эр, — напомнил Вася, — так что бессмертие тебе обеспечено!

— Приятно слышать, клянусь радиусом!

Откуда-то натянуло тумана, и Земленыр позволил запалить осторожный костерок, возле которого путешественники бессонно прогрелись до утра, слушая, по просьбе Пи-эра, рассказ Земленыра о том, как он провёл охранников Водосборного Поля. От восторга круг бормотал что-то нечленораздельное.

Между тем постепенно светало, и поверженный Бор проступал все чётче и чётче. Казалось, тут прошёл разъярённый богатырь со своим всесокрушающим мечом. Но странно, что хаотичности, неразберихи в лесоповале не было, наоборот — деревья улеглись как бы разумно, в строгом, раз и навсегда заведённом порядке.

Утро пришло свежее, чистое и мирное. Как деревья почувствовали его — неизвестно. Корой ли ощутили особое состояние воздуха или торчащими высоко ветками уловили ещё загоризонтные лучи солнца, корнями ли распознали прилив утренних соков, но вдруг какая-то живительная сила ударила им в шарниры — и началось воскрешение ото сна. Первой очнулась гигантская лиственница неподалёку. Она сонно ворохнулась, как бы потягиваясь, и, выгибаясь, словно спиннинг, на блесну которого попался по меньшей мере крокодил, взметнула в небо свою вершину. Следом таким же образом, скрипя и покряхтывая, выпрямился весь лес и затих умиротворённо, безразличный к тому, что он натворил.

А натворил он, похоже, немало.

Где-то вдалеке ревел какой-то, видимо, крупный зверь, а поблизости скулило какое-то, видимо, маленькое существо.

Это был рысёнок Ромка. Как он ни метался, увёртываясь от падающих деревьев, ему все же отдавило зад, и он мучился, волоча себя на передних лапах. Коршун сочувственно скакал рядом.

— Больно?

— Ужасно!

— Тогда лежи спокойно! Куда ползёшь?

— К людям.

— Они тебя добьют!

— Нет, они — мои друзья!

— Люди — твои друзья?

— Да. Я ведь тоже недавно был человеком там, дома. А ты разве не был человеком?

— Не знаю. По-моему, нет. Сколько я себя помню, я всегда коршун, и всегда голодный.

— А я был человеком, всегда сытым, но всегда, кажется, подлым, вот за это меня и превратили в рысёнка. А они остались людьми, потому что были добрыми. Они и сейчас добрые. Это ведь они меня предупредили, что лес упадёт, а я, дубина, не поверил. Я и тебя не хотел предупреждать, — грустно признался рысёнок.