Петр Иванович и Василиса Андреевна молчали.

Наконец Петр Иванович проговорил:

— Когда человека не взлюбишь, его так можешь разрисовать, что родная мать не узнает.

— Я точно говорю.

— Да. И все будет точно. И такой-то он, и сякой, и разэтакий — и все точно… Я допускаю и даже верю, что тип этот, как ты говоришь, противный. Так что же теперь — бить его? Значит, ты и милиция и суд в одном лице? Кто это тебе дал такие функции? — Петр Иванович выждал некоторое время, потом со вздохом заключил: — Ну, вот что. Пятнадцать киловаттов это многовато, а уж десять отсидишь… Аркадия я вздувал за такие дела, так же вздувал, как и меня в свое время вздували. А тебе, оголец, повезло: и электричество изобрели, и книжки противоременные пишут — все за вас, проходимцев, заступаются… Так что, десять киловаттиков. Червонец. Залезь-ка, посмотри, сколько там на счетчике… Ничего, — заметив соболезнующий жест Василисы Андреевны, добавил он.

Сердясь, Петр Иванович часто говорил это слово — «ничего». Оно в его употреблении означало, что все идет правильно, как надо. Он произносил его по-особенному, задерживая дыхание перед «ч», он просто декламировал его — «нич-чего».

Юрка ощутил в себе какую-то холодную пустоту. Десять киловатт-часов! Это может растянуться на восемь-девять дней, если тайно не подключать плитку с утюгом. Но и плитку и утюг отец сегодня же спрячет в шифоньер, это понятно.

Аркадий, узнав об аресте, только развел перед братом руки.

— Сочувствую. Я ли не был прав?

Но самое страшное произошло на следующий день, когда Галина Владимировна объявила, что в воскресенье, то есть через два дня, весь класс поедет на экскурсию на строительство гидростанции.

— Через два дня? — повторил ошеломленный Юрка и вдруг вскочил. — А позже нельзя, Галина Владимировна? В то воскресенье?

— Нет, Юра. Мы уже договорились с автобусной станцией, и нам дают отдельный автобус. К тому же через неделю дороги могут обледенеть, они и так уже ночами промерзают. А зачем тебе позже?

— Да-а, так…

Юрка не сказал, что он не сможет ехать. Он опустился на парту и почувствовал себя несчастнейшим человеком. Валерка, разумеется, знавший печальный приговор, только оглядывался, но ничего утешительного сказать не мог.

На дополнительные занятия с Катей Гайворонский не остался. Он побрел домой, думая о том, что надо умереть, потому что его жизнь никому не нужна.

В воротах он столкнулся с матерью.

— Я в город, по магазинам. Ключ под доской. В духовке щи и каша.

Ключ под доской! Десять киловатт-часов! Юрка отомкнул замок и постоял некоторое время в сенях. Потом вошел в избу и замер посреди кухни. Десять! Убийственно!.. Интересно, сколько-нибудь смотало?. Он забрался к счетчику. Смотало. Почти полтора киловатта. Наверное, мать много пользовалась плиткой. За четыре часа — полтора. Еще бы четыре часа — и еще бы полтора киловатта долой. Итого отпало бы три. Отец придет в шестом часу. Мать — в это же время, если не позже, пока магазины обойдет. Сейчас — двенадцать. За пять часов киловатта два с половиной смотает, а вечером мать опять, может быть, включит плитку. Значит, к завтрашнему утру половина срока пройдет. А завтра все это повторить — и в воскресенье можно ехать на строительство… Юрка некоторое время вдумывался в эти арифметические выкладки, затем выскочил в сени и метнулся на чердак. Где-то здесь должна быть старая плитка. Все пимы и ботинки, все мешки из-под картошки и прочее барахло — все это в один миг было перевернуто вверх тормашками. Наконец мальчишка обнаружил убогие остатки плитки. Он бережно, боясь развалить окончательно, перенес их на кухню и принялся за починку.

Неслышно вошел Валерка и, откинув полу пальтишка, протянул Юрке плитку:

— Подключай. Мама сказала, что тетя Васеня куда-то ушла. Ну я и притащил.

— Елки! — воскликнул Юрка. — Валерка, ты же молодчина! Ты же гений!.. Сейчас мы!..

— На вот еще кипятильник, — сказал Валерка, вытягивая из кармана продолговатый предмет. — Только он плохой. Мама его выбросила. На него, говорит, пробок не напасешься.

— Напасемся. У нас много пробок! Давай!

Он сунул в розетку тройчатку, подключил обе плитки и с тревогой и радостью уставился на их огненные лабиринты. Они жрали энергию беспощадно.

Валерка сбегал за водой. Юрка опустил кипятильник в ведро и подключил. Под водой сверкнула молния. Над головами щелкнули пробки, и лабиринты почернели.

— Я же говорил, — испуганно напомнил Валерка.

Юрка вытянул кипятильник и старательно оглядел его.

— Где-то коротит, — проговорил он. — Сейчас я развинчу его… Да, пробку-то надо сменить, пусть пока плитки работают.

Он сбегал в сени, принес пробку. Диск счетчика бешено завертелся. Но тут со вспышкой перегорела старая плитка. Ее изношенная донельзя спираль была составлена из множества кусочков с растянутыми витками, поэтому раскалялась неимоверно, и Юрка понял, что с ней придется хлебнуть лиха. Он зачистил медную проволоку и бросил в разрыв. Плитка ожила. Затем он взялся за кипятильник. Клеммы заржавели, гайки не свинчивались. Юрка откусил их пассатижами и прикрепил провода по-своему, в другом месте. И кипятильник заработал. Вода в ведре загудела и запузырилась.

Юрка почти физически ощущал облегчение на своих плечах.

— Юрк, вода скипела. Куда мы ее будем сливать?

— Сливать?

— А если обратно в колодец?

— В колодец?.. Правильно. В колодец.

Они отнесли ведро в огород, слили кипяток в колодец и набрали новой воды.

— Вот бы прямо в колодец кипятильник провести, вот бы смотал — хоть сто киловатт, — проговорил Юрка.

Когда начало бурлить третье ведро, Валерка сказал, что чем-то пахнет. Юрка внюхался.

— Резиной… Горелой… — Он быстро выдернул тройчатник и потрогал шнур. Шнур был горячим. — Елки! Перегрелись провода. Пусть остынут, а то как вспыхнут — будет тогда.

До прихода Петра Ивановича оставалась еще бездна времени, а смотано почти два киловатт-часа. Обжигаясь, Юрка проверил контур старой плитки, подвернул гайки на контактах и сказал:

— Мы поведем всех туда, где летом были. Ага, Валерк?.. Мимо портальных, по железным мостикам — к дырам, где вырывается вода.

— Только радуг, наверное, уж не будет и брызги, наверное, сильно холодные.

— Ничего, пусть посмотрят на борьбу с природой. Современность… Понюхай-ка. По-моему, резиной уже не пахнет.

Только в шестом часу мальчишки кончили свои рискованные эксперименты и попрятали все принадлежности. До свободы осталось четыре киловатт-часа.

— Ура! — крикнул Юрка, распахивая настежь все двери, чтобы комнаты проветрились.

Петр Иванович не заметил ничего. Из «кельи» Аркадия Юрка услышал, как щелкнул замок шифоньера — отец проверял, не тронут ли утюг.

Аркадий весь вечер как-то странно посматривал на братишку и наконец уже перед сном спросил:

— Вам говорили об экскурсии?

— Говорили.

— Ну и как?

— Двадцать семь.

— Что — двадцать семь?

— А что как?

— Ты не сопоставлял десять киловатт-часов и воскресенье? Никаких подсчетов не делал?

— Нет, — ответил безразлично Юрка.

— Хм, — сказал Аркадий, опять глянув испытующе. — Ну, как знаешь. Дело в том, что и я еду с вами, то есть с ними.

Юрка еле удержал радостный возглас, только взгляд вспыхнул.

— Я настаивал на следующем воскресенье из-за тебя, но меня убедили, что дальше откладывать нельзя, — продолжал Аркадий. — Вот такие, братец, дела. Проступки так или иначе наказываются.

Юрке и приятно было слышать это соболезнование и немного смешно, потому что соболезновать было нечему. «Да, нечему, — мысленно повторил мальчишка, забираясь под одеяло. — Потому что я буду вместе со всеми, даже впереди всех».

Последний урок был самым муторным. Он тянулся бесконечно. Думая, что звонок прозвенит вот-вот, Юрка собрал сумку, но звонка все не было и не было. К Юркиному ужасу, Галина Владимировна сказала: «А сейчас запишите такой пример…» Пришлось расстегнуть сумку и вытащить тетрадь. Когда же наконец прозвучал звонок, то, представьте себе, нашлись такие оболтусы, которые что-то недопоняли из объяснений учительницы и взялись расспрашивать. Галина Владимировна, успокоив всполошившийся было класс, охотно стала разъяснять. Никому и в голову не приходило, что он, Юрка, вообще ничего не понял и тем не менее не задает вопросов и не задерживает того, у кого, быть может, жизнь зависит вот от этих нескольких минут.