Я уверен, что торговый флот, расставшись со мной, скорее выиграл, чем проиграл. Аужя‑то! Точка — точка — точка, тире — ти- ре — тире, точка — точка — точка [12]. Обожаю море, но я люблю плавать в нем, а не выстукивать точки и тире. Мне нужна была отдушина, какое‑то отвлекающее средство. Чтобы отдохнуть от строгих нравов школы на улице Луны, я провожал Аиду в театр варьете, где она занималась на курсах драматического искусства, которые давал Жан Тисье. Все, кто ходил туда, обожали искусство и мечтали о более радостном будущем, чем точка — точка — тире.

«Буриданов осел», «Единственный» и другие классические пьесы вызывали у меня необыкновенное волнение, я дрожал от нетерпения, мечтая пройти прослушивание и вновь очутиться на сцене. Но ситуация была напряженная, театр переживал сложный период, и пришлось искать другие варианты. Точка- точка — точка — тире…Вот повезло, школу закрывают!

1939 год. Германия захватила Польшу. Отец, догадываясь, что дело пахнет керосином и скоро возникнет дефицит самых необходимых продуктов питания, решил, что пора делать припасы. Поэтому мы отправились закупать растительное масло, сахар и дробленое зерно — дзавар. В те времена французские потребители не знали, что это такое, они еще не успели привыкнуть к ближневосточной кухне. Сахар, растительное масло и дробленое зерно хранятся очень долго. По мере того, как нужные нам продукты появлялись в магазинах, мы покупали их и складывали про запас. А потом началась «странная война». Мы были уверены, что, раз Германия не атакует, значит, она неплохо осведомлена о политической ситуации. «Пятая колонна» наверняка делала необходимые донесения. «Пятая колонна», «пятая колонна» — все говорили только об этом. Они уже здесь, они уже там, осторожно — и стены имеют уши! Поговаривали о том, что «пятая колонна» уже давно проникла в наш государственный аппарат. Тише, будьте осторожны, вас могут услышать враги! Впоследствии оказалось, что невидимая, гипотетическая «пятая колонна» не была изобретением французской военной пропаганды, она действительно существовала. Ее члены давно жили во Франции, смешавшись с местным населением, говорили на прекрасном французском языке без акцента, вели тот же образ жизни, ели и пили то же, что и мы все, обзавелись друзьями среди соседей. Во время оккупации они подняли головы. Во время «странной войны» сбросили штатскую одежду и надели военную форму, в основном форму гестапо. Французы думали: «Слава богу, что наша страна владеет новейшей военной техникой, поэтому мы оставим мокрое место от этих бошей, тевтонцев, тупоголовых, немчуры, фрицев — такими пренебрежительными прозвищами мы с удовольствием награждали их. И вдруг оказалось, что немцы атакуют. Началась война — немецкие войска наступали, ничто не могло остановить их, парашютисты падали с неба… Мы бы прекрасно обошлись без этого дара небес. Неприступная линия укреплений Мажино на восточной границе растоптана, уничтожена. Немецкие солдафоны форсированным маршем продвигаются в направлении «большого Парижа». «Мы будем сушить белье на линии Зигфрида [13]!» Как бы не так, Шарль! Отец решил записаться во французскую армию. Мы поехали провожать его на Аустерлицкий вокзал. Когда поезд ушел, мама, Аида и я в растерянности стояли на платформе и плакали.

Париж сходит с ума, Париж паникует, Париж пустеет. В направлении вокзалов, особенно Аустерлицкого, настоящее столпотворение. Люди оставляют все, главное — скорее бежать из города. Наши журналы неоднократно предупреждали о том, что все немцы кровожадны, они отрубают руки взрослым, убивают детей, насилуют женщин. Это было паническое бегство. Те, кто приезжал на велосипедах, бросали их прямо у вокзала. Их там были сотни — старые, новые, детские, мужские и женские. Мы с приятелями со сквера Монтолон несколько раз съездили туда- обратно, набрали как можно больше велосипедов, решив подождать, пока восстановится спокойствие, а затем перекрасить и продать их. Надо же как‑то выживать!

До отправки в полк отец предупредил: что бы ни случилось, ни в коем случае не уезжать из Парижа. Это был разумный совет, учитывая то, как пострадали французы, которые бросились в бегство по дорогам страны. Перед тем как отправиться на фронт, отец был расквартирован в Сетфоне, на юго — западе Франции, вместе с шестью тысячами других добровольцев, русских, армян и евреев. Он вез с собой свой тар [14]и, поскольку был приписан к кухне, готовил для рядового состава русские и армянские блюда вместо обычной армейской бурды. По вечерам, после ужина, давал небольшие концерты на многих языках к большой радости окружающих.

Потом вымуштрованная и грозная германская армия захватила север Франции, словно стая хищных птиц набросилась на Париж и очень быстро заняла большую часть страны.

Шагая на прямых ногах, затянутые в кожу, в касках, сапогах, зеленой униформе, величественные и холодные, точно роботы, эти боги — герои пришли, чтобы установить новые порядки. Они пришли из холодных краев Восточной Европы, надменные, с новейшей военной техникой, чтобы захватить нашу землю, чтобы покорить, онемечить, дисциплинировать нас. Нас — свободный романский народ, который в вопросах войны скорее дилетант, чем воитель. Они пришли нас завоевать, приобщить к цивилизации, высветлить наши волосы и глаза, чтобы мы лучше вписывались в идею чистоты расы, которую они отстаивали. Мы видели, как шествовали по улице Лафайет их отборные войска. Люди застывали вдоль тротуаров, мужчины и женщины плакали, глядя, как колонны чужеземных войск топчут, оскверняют землю нашей столицы. Возвращались домой, низко опустив головы, проклиная лживую политику правительства. Мы же волновались еще и потому, что не было вестей от отца, но надеялись, что он жив, здоров и в скором времени вернется домой.

И это еще не все, потому что в отсутствие отца надо было выживать. Каждому известно, что для выживания в первую очередь необходимо что‑то есть. Но что делать, если ты не коммерсант, да и вообще безработный? Для начала я изъял из нашего резерва плитки шоколада весом по 125 грамм, одна только обертка которых весила не меньше 35 грамм. Когда весь запас был исчерпан, закупил партию чулок из искусственного шелка, у которых, стоило натянуть их на руку, неизбежно спускались петли. Взгромоздившись на велосипед с набитыми мешками, я отправлялся к въездам в Париж, где грузовики оккупационной армии останавливались, прежде чем проехать в столицу. Немцы, долгое время лишенные подобных товаров, мгновенно раскупали их. Я же получал оккупационные марки и ускользал быстрее петель на чулках: если бы кому‑то из наших дорогих серозеленых пришло в голову распаковать покупки, меня бы живо упекли в концлагерь!

Когда стало невозможно найти товары, способные заинтересовать оккупантов, пришлось искать другие предметы первой необходимости из тех, что трудно раздобыть. К счастью, существовал «натуральный обмен». Можно было обменять велосипедную шину на четверть фунта масла, литр подсолнечного масла — на два метра ткани. Но еще была возможность торговать обувью, этим занимались очень многие. Мой друг и импресарио Жан — Луи Марке, когда ему удавалось приобрести одну или две пары по сходной цене, вызывал меня, говоря, что ему встретился месье Гошик, и что сей господин настаивает на встрече. «Гошик» по — армянски означает «обувь», так что в качестве шифра мы использовали слова своего родного языка. Конечно, это был так называемый «черный рынок», но, поскольку и времена тогда были «черные», нам можно простить это за давностью лет. Участие в тех мелких торговых операциях не превратило нас в негодяев — спекулянтов, наживающихся на войне, мы были всего лишь изворотливыми мальчишками, пытавшимися выжить.