На следующий день взяли приступом «Карнеги — холл» и попали на мастерский джазовый концерт Стена Кентона и его оркестра, в котором, как обычно, пела Джун Кристи и играл удивительный трубач Мэйнард Фергтоссон. Аранжировки для оркестра делал Пит Рюголо. В один из вечеров, когда Пьер покупал входные билеты на представление «Рокетте» в «Радио Сити мюзик — холле», а я дожидался его в холле кинотеатра, ко мне подошла молодая женщина в униформе медсестры. Боже мой, я достал из кармана доллар, решив, что она собирает деньги на благотворительность.

Она заговорила со мной — я, конечно, не понял ни слова, — отказалась взять доллар и повела меня к другим людям, одетым в белое. Затем засучила мне рукав и — я даже пикнуть не успел — забрала добрую пинту крови. По всей видимости, я, сам того не понимая, согласился отдать свою кровь, Бог его знает для кого и для чего! Я был несколько ошеломлен, но все же получил от этой сцены огромное удовольствие. На выходе меня атаковал какой‑то мужчина и, показывая на туфли из кожи питона, спросил: «Howmuch? [25] » Он хотел их купить. Они были совершенно новые и действительно производили огромное впечатление. Поторговавшись вволю, я получил за них пятьдесят долларов. Мы отправились в отель, находившийся неподалеку, и я поменял обувь. Человек ушел довольным, а я разбогател на пятьдесят зеленых купюр. Благодаря этим деньгам мы с Пьером целых три дня чувствовали себя миллионерами, пока не оказалось, что наши финансы равны нулю. К счастью, французские друзья из отеля часто брали нас с собой на приемы, где подавали хорошую еду, и не было недостатка в напитках. Мы с Люсьеном пользовались этим вовсю.

Во время одной из таких вечеринок Рош исчез. Мы напрасно искали его день, два… Не то чтобы очень переживали лично за него, но он был нашим казначеем, и все, что у нас оставалось, лежало у него в кармане. Мы волновались, но на самом деле нетрудно было догадаться, что могло задержать нашего аристократа. Скудные ресурсы подошли к концу, и мы восполнили их, сдавая пустые бутылки из‑под кока — колы, что позволило нам пойти к Мартину и выпить по кружке пива за десять центов, закусывая бесплатно подаваемыми к нему кусочками сыра и солеными крендельками с тмином. После этого оставалось только ждать, прислушиваясь к урчанию в собственных желудках. Но вот, наконец, раздался долгожданный звонок. «Ты с ума сошел! Где ты? Что с тобой?» «Увидите сами! Давайте все сюда!» Он дал нам адрес на 70–й улице. Ничего себе! Пешком идти было далековато, но голод способен двигать горы, а уж тем более заставить бежать двух оголодавших, пусть даже и усталых доходяг. Мы примчались в роскошные апартаменты, где нас принял Пьер в шелковом халате и представил свою красивую и богатую спутницу, которая немедля распахнула перед нами холодильник, ломившийся от продуктов. Обжоры не заставили себя долго уговаривать и сразу набросились на еду, после чего, развалившись в глубоких мягких диванах, заснули, как сурки.

Наконец Эдит вернулась из Канады. Мы немедленно отправились к ней. Она была очень удивлена: «Какого черта вы здесь делаете?» «Мы же поспорили, вот и приехали к тебе!» Это ее немного развеселило, но не слишком. Наконец она смягчилась и сказала: «Ладно, попытаемся найти вам денег».

Пока не было работы, но было удостоверение об ассимиляции, я мысленно продумывал диалог, который произойдет у меня с известнейшим издателем, о котором нам говорил Рауль Бретон. И, наконец, мы предстали перед Лу Леви. Нас встретила очаровательная секретарша и провела в кабинет Лу. Разговор получался хаотичным, я отвечал наобум на все его вопросы до тех пор, пока Лу не спросил: «And how about la Marquise?» [26]Я тогда еще не знал, что Рауль Бретон прозвал свою супругу Маркизой, и решил, что речь идет о песне «Все хорошо, прекрасная Маркиза». Поэтому ответил: «She is dead» [27]. Он с ужасом посмотрел на меня: «Dead?» [28]«Yes, dead» [29]. Начиная с этого момента, я совершенно запутался и не смог произнести ничего вразумительного. Тогда Лу вызвал свою правую руку, Сала Кьянтия, который, слава богу, говорил по — французски и помог разрешить недоразумение. Лу тут же проникся к нам симпатией и, прослушав, купил две песни, за которые заплатил прекрасный аванс из двух красивых зеленых купюр цвета надежды.

«Друзья песни» исполняли этот шансон, написанный мной и Пьером, и вот совпадение: именно благодаря истории с зонтиком я познакомился с Сюзанной Эвон, которой — мы, правда, тогда еще этого не знали — суждено было стать супругой Фреда Мелла. Вот уже пятьдесят лет, вплоть до сегодняшнего дня, они мои самые близкие друзья.

Я постучал в дверь комнаты Фреда. Он открыл, а за его спиной в ванную быстро проскользнул женский силуэт. Но, поскольку я ее все равно заметил, она вернулась в комнату, немного смущаясь, ведь она приехала из родного Монреаля в Нью — Йорк к своему Фреду вопреки семье и всему на свете. Мы как раз собирались в Монреаль, и Сюзанна боялась, что я выдам их тайну. Как можно было такое предположить! Ведь я — могила, особенно если речь идет о любовной истории. Например, мне никогда не придет в голову задавать кому‑нибудь из собратьев по профессии вопросы типа: «Как поживает твоя жена (или твой муж)?» У нас все так быстро меняется, знаете ли. Правда, однажды мне случилось спросить у одного семидесятилетнего знакомого, гордо вышагивающего под руку с очаровательной нимфеткой: «Твоя дочь?» Вот прокол! Оказалось, что это новая жена. Когда Сюзанна уехала в Монреаль, Фред обнаружил, что она забыла свой зонтик, и попросил передать его, на что я с готовностью согласился. К счастью, когда я вернул ей зонтик после первого нашего выступления в Монреале, шел проливной дождь. Выглядело все так, как будто бы я из‑за дождя отдаю ей свой, так что условности были соблюдены.

Мы с Рошем приехали в Монреаль по рекомендации Эдит Пиаф. Частично она сделала это оттого, что считала, что мы талантливы и что наше выступление там понравится, но в основном — чтобы отделаться от нас и целиком посвятить себя Марселю Сердану, ее очередной большой любви.

Эдит, как мне кажется, была создана для затворнической жизни. И не потому, что не любила столпотворения, а потому, что не очень любила выходить из дома — назовем это так. Никогда не покидала привычный домашний хаос или же ту обстановку, которую создавала вокруг себя в турне. И была далеко не спортсменкой: спортивная ходьба, плавание и лыжи никак не вписывались в ее жизненное пространство. А вот Марсель Сердан был полной противоположностью. Он любил ходить пешком, дышать воздухом, предпочитал компанию мужчин и мужские разговоры. Любезно соглашался читать книги, которые подсовывал ему Пигмалион в облике Эдит Пиаф, прослушивал рекомендуемые ею пластинки, но все это было не в его вкусе. Когда ему был нужен глоток свежего воздуха и хотелось сбежать из театральных кулис и приглушенной атмосферы салонов певицы, где, собственно, не говорили ни о чем, кроме музыки, он иногда проводил вечер — другой с нами — «Рошем & Азнавуром» и Фредом Мелла. Однажды, когда мы все сидели в номере отеля «Лэнгуэл» на 44–й улице Нью — Йорка, мы с Фредом, бог его знает зачем, надели боксерские перчатки, чтобы помериться силой с великим Марселем. Он посмеивался, глядя, как мы с остервенением пытаемся дотянуться до него хотя бы кончиком перчаток. Ему‑то было достаточно лишь протянуть руку, чтобы держать нас на расстоянии. Так и не сумев победить чемпиона мира — хотя сказать «дотронуться до него» было бы правильней, — мы устроили матч между Фредом Мелла и Шарлем Азнавуром в гостиничном номере, который превратили в ринг. Длилось это недолго. Я неудачно нанес Фреду по скуле удар, который повредил ему барабанную перепонку и оглушил. Слава богу, через несколько дней его слух восстановился. Мне было бы невероятно грустно лишить «Друзей песни», и в особенности зрителей, таланта моего друга Фреда. По обоюдному согласию мы, начиная с этого момента, решили заниматься только тем, что умеем делать, то есть петь.