– Дедушка, у нас не вышло, надо повторить.

Дедушка показывает фигу:

– Вот вам еще раз. Давайте семь с полтиной!

– Дедушка! Мы тебе еще семь с полтиной дадим.

– Ну, ишо раз ладно, а больше не дамся.

Со второго раза все получилось.

Метрах в тридцати от съемочной площадки стояла девочка лет двенадцати и вдруг как закричит:

– Дедушку бьют! Безобразие! Кино называется!

После того что ей ответил дедуся, я от хохота валялся в траве, режиссер накрыл голову сценарием и кричал «караул», оператор, тоже смеясь, заявил:

– Я больше его снимать не буду – он сойдет с ума.

А ответил он внучке вот что:

– Ничего, Клава. Я его завтра убью наповал!

Дед, действительно, чуть не рехнулся. На следующий день прибежал на съемку в семь утра, залез в окоп и потребовал обрез…

Конечно, я влюбился в этого дедусю, забавного ребенка, чистейшей души человека. Он и стал прототипом моего Диогена. Рассказ стал читать смело и с большим азартом. Если бы вдруг мне предложили сыграть в театре или на экране великого философа Диогена, отказаться от того моего прототипа не смог бы!

Только что прошел с успехом фильм «Трембита», в котором я играл центральную роль Сусика.

В Москве в Марьинском универмаге решил купить плащ. Моего размера не оказалось, выхожу из магазина и обнаруживаю, что сторублевая купюра, сложенная фантиком, из кармана исчезла. Украли. Напротив магазина замечаю кучкующуюся шпану. Переговариваются, что-то передают друг другу, убегают в магазин, возвращаются. Компания подозрительная. Чутье подсказало, что они имеют непосредственное отношение к моей пропаже. Подошел к ним и говорю:

– Ну что? Дошли уже до ручки? Шарамыги! Актеров уже стали обворовывать?

– О-о! Су-усик!

Узнали, очень довольны, что к ним подошел.

– А что случилось? – спрашивают.

– Что случилось, что случилось… – обиженно ворчу я. – Пришел плащ купить, не успел оглянуться, а ста рублей нет. Что же это такое? Нашли богача.

– А какие они? Как были сложены?

– Фантиком. Одна купюра. Вот, в правом кармане пиджака.

– Стой здесь, Сусик!

Через минут двадцать мне принесли именно мою сотню, сложенную фантиком. Пришлось половину потратить на угощение.

После фильма «Трембита» ребятня не давала мне прохода.

К моему выходу из дома готовились, как к спектаклю! Провожая меня до остановки троллейбуса, они хором кричали: «Мусик! Сусик!» Не скрою, мне было приятно: ведь причина их шалости была в том, что я им запомнился в фильме, понравился, а это хорошо! Плохо другое: представьте, в каком я оказывался положении перед взрослыми прохожими, не понимавшими, что происходит.

Пряча свою узнаваемую физиономию от людей, я стал поднимать воротник пальто, надвигать на глаза кепку – словом, маскироваться. Несмотря на все мои ухищрения, как-то в метро меня узнал восьмилетний мальчишка.

– Мама! Смотри, этот дурачок едет! – закричал он на весь вагон.

Позор! Ведь пассажиры не знают, в каких я отношениях с его мамой! Что они могли подумать? Не беглый ли отец, например?..

Двадцать два года спустя врач, на прием к которому я попал в одном из медицинских учреждений, принес мне извинения за нанесенные в метро оскорбления…

Кинорежиссер А. В. Золотницкий на студии имени Горького всех обыгрывал в шахматы. Никто и никогда не мог у него выиграть ни одной партии.

Как-то я оказался с ним в Одессе в составе киногруппы. Надо сказать, что Золотницкий был человек чудесный. Умный, интеллигентный. Он много знал, беседовать с ним – одно удовольствие. Относились мы к нему как к мудрому старшему товарищу. Часто собирались у него в номере, пили чай с печеньем – никаких крепких напитков. Рассказывали смешные истории. Заканчивались посиделки, конечно же, игрой в шахматы. И как всегда, Золотницкий выигрывал. Перед очередными посиделками я встретил на улице Ефима Геллера. Говорю ему:

– Я вас умоляю, пойдемте со мной. У вас вечер свободен?

– Свободен.

– У нас есть режиссер Золотницкий. Я не скажу ему, что вы гроссмейстер Геллер. Умоляю, обыграйте его! Хоть посмотреть, как он выглядит, когда проигрывает! Вся студия пыталась у него… Ну никак, ни разу.

– Ладно, пойдем.

Прихожу с Ефимом Петровичем на посиделки.

– Знакомьтесь, это мой друг. Мой школьный товарищ.

Через некоторое время, как и следовало ожидать:

– Ну, кто в шахматы? – Рано или поздно Золотницкий должен был это сказать.

– Мой товарищ, кстати, очень хорошо играет в шахматы. Попробуйте с ним. А что с нами-то. Мы никак выиграть у вас не можем. Может быть, он выиграет, – предлагаю я.

– С удовольствием, – говорит Золотницкий.

Примерно через десять минут позиция у Золотницкого – бесперспективная. Таким растерянным я его никогда не видел.

– Что за дьявол? Я даже не понимаю, в чем дело. Мне здесь, – показал на доску, – делать нечего. Знаете, я, пожалуй, сдамся.

Тогда Ефим Петрович говорит:

– У меня к вам просьба, если вы не против. У меня есть за ваши фигуры идея по линии «С». Вы не позволите повернуть доску? Я продолжу за вас игру.

Золотницкий развел руками и, посмеиваясь, согласился.

– Я тут не вижу никаких продолжений. Но давайте попробуем.

И снова через десять ходов он оказывается в проигрышном положении.

– Это какие-то чудеса… Что-то я… Я не понимаю, что со мной происходит. Не могу никак проанализировать. Я сдаюсь…

Геллер опять с предложением:

– Давайте еще раз повернем доску!

– Здесь уж совсем делать нечего, дорогой мой друг! Я проиграл… Чего тут поворачивать?

И все же развернули доску. Через восемь ходов Геллер выигрывает партию!

Золотницкий торжественно встает, поправляет на себе одежду:

– Блестяще! Давайте познакомимся поближе. Мне было очень… давно я не получал такого наслаждения. Даже не могу отдать себе отчет в том, что произошло. Давайте знакомиться: режиссер Золотницкий.

– Гроссмейстер Геллер.

Золотницкий замахнулся на меня и прорычал:

– Негодяй!

Они сыграли еще пять партий, и все выиграл Геллер. Золотницкий первый раз на моих глазах выпил глоток коньяка и утверждал, что Геллер – гений!

Он был человеком, которого в зоопарке лизнул (поцеловал, значит) волк!

Он был очень любим народом. Никто другой не пользовался такой популярностью, как он, – никто! Желание людей увидеть его у себя дома за столом (если бы только дома!), широкие русские угощения и возлияния надломили раньше времени его могучее здоровье.

Он был удивительно богато Богом одаренный человек с гипнотической силой обаяния! Его манере говорить с истинно русской мелодикой многие его коллеги (сами за собой и не замечая этого), находясь под его влиянием, явно подражали.

Не все ладно было в его жизни, дома. Мне кажется, что такому человеку всецело принадлежать только семье – ну, просто невозможно. Да и может быть, несправедливо: ведь он, говоря избитыми словами, «принадлежал народу». Люди хотели приблизиться к нему, увидеть его покоряющую всех, знаменитую, добрейшую и неповторимую улыбку!

И если за доброту его поцеловал волк, то люди официальные за то, что он был равнодушен к «великой партии», проводили этого гениального артиста на небеса без наград, без званий (слава Богу, он сам был наградой людям!) и еле-еле, под нажимом друзей, особенно Бориса Андреева, дали согласие похоронить его на Новодевичьем кладбище. И… забыли. Бог с ними, он не им принадлежит.

Но те, кто работал с ним, кто способен объективно разбираться в людях – тем более в людях могучего таланта, – никогда не смогут вычеркнуть его из своей памяти. Поэтому я – с искренним преклонением перед его личностью, с глубоким восхищением перед его талантом – решаюсь на написание немногих строчек, посвященных одному из ярчайших русских лицедеев-самородков – Петру Мартыновичу Алейникову!