Тут к самкам подоспел Роберт — самый крупный самец. Все втроем они рассматривают кожаный футляр, потом со знанием дела открывают застежку и вытаскивают инструмент. Шимпанзе исследуют бинокль очень внимательно со всех сторон, догадываются даже приложить его к глазам, только обратной стороной. Доктор Вальтер пробует выменять у них бинокль на носовой платок и хозяйственную сетку, но безуспешно: они просто отнимают у него и эти вещи тоже.

Ни одно другое животное — ни лошадь, ни носорог, ни антилопа — не стало бы так долго возиться с таким совершенно бесполезным для него предметом, как бинокль. Но обезьяны очень любознательны. Они ведь умеют обращаться с различного рода несложными инструментами почти как люди. Так, например, они используют палку, чтобы поддеть ею какой-нибудь предмет, лежащий за прутьями их клетки; а если палка коротка, то составляют из двух одну, сгрызая у более тонкой конец, чтобы заострить и воткнуть в другую. Если шимпанзе, живущие на воле, хотят полакомиться, они облизывают какую-нибудь веточку, всовывают ее в термитник или муравейник, а затем вытаскивают и слизывают прилипших к ней насекомых. Когда обезьянам трудно раздобыть воду, они нажевывают листья, превращая их в своеобразную мочалку, которую засовывают в дупло дерева, ще на дне накапливается вода. Намокшую мочалку затем вытаскивают и высасывают. Шимпанзе, запачкавшие свою шерсть грязью или кровью, непременно начнут вытирать ее листьями: если самку запачкал детеныш, она поступает точно так же. А вот целиться они не умеют, поэтому редко чем-нибудь бросаются, зато могут сделать из толстой ветки дубину и бить ею своих врагов, например леопарда.

Мы осторожно пытаемся удалиться, пока шимпанзе заняты изучением бинокля. Но Роберт сразу же замечает наши маневры и бежит за нами; самцу пришло в голову излить свои дружеские чувства на доктора Вальтера: он повисает у него на шее и осторожно прихватывает зубами его подбородок. Выглядит это со стороны довольно страшно, но намерения у него пока что самые добрые. Однако постепенно волнение его нарастает, шерсть поднимается дыбом. Он начинает притоптывать ногой, потом разбегается и пулей проскакивает между ногами профессора Вальтера, свалив его на землю. Затем тот же трюк он проделывает с Синклером Данеттом. После этого Роберт хватает Данетта за руку и начинает с громким визгом носиться вокруг него, словно катаясь на карусели.

— Бегите скорее в кустарник! — кричу я ему.

Синклер подтаскивает обезьяну к опушке леса, и там Роберт прекращает свой танец, потому что ему негде развернуться. Мы продвигаемся дальше по лесу, чтобы обойти стороной обезьянью лужайку. Однако Роберт и не думает возвращаться к самкам — он твердо решил идти с нами. Шерсть на нем по-прежнему стоит дыбом.

Спустя некоторое время он отнимает у Синклера топорик, которым мы расчищаем себе дорогу в зарослях. Тогда я подхожу к нему с протянутой ладонью (жест, который у обезьян, так же как и у нас, означает просьбу). Он тут же с готовностью отдает мне топорик, но зато отбирает палку, на которую я опираюсь при ходьбе. Возбуждение его все возрастает. Мое воображение уже рисует страшную картину — как мы тащим изувеченного человека по этой ужасной дороге…

Поэтому я даже обрадовался, когда Роберт крепко схватил Синклера Данетта за руку и всем своим видом дал понять, что готов отправиться с нами в путь.

И мы пошли все вместе: четверо мужчин и один шимпанзе. Роберт передвигался на трех лапах, а одной цепко держал Данетта за руку, не отпуская ни на секунду и опираясь на него с такой силой, что Синклеру приходилось едва ли не волочить его за собой. К тому же Роберт не позволял ему менять руку, чтобы дать другой отдохнуть.

Нам становилось, прямо скажем, несколько неуютно. Ведь мы знаем, что шимпанзе привыкли к довольно длительным кочевкам по лесу, при этом они удивительно энергичны и склонны ко всякого рода авантюрам. Что может помешать Роберту увязаться за нами и дойти до самого лагеря? А учитывая их звуковую сигнализацию — крики и барабанный бой, — можно не сомневаться, что вскоре там окажется и вся остальная компания.

Как же нам отделаться от Роберта? Вернуться назад к самкам? Но где гарантия, что те не вздумают на нас напасть или, чего доброго, тоже не увяжутся за нами?

Вот так история! Мы так растерялись, что начали говорить между собой шепотом, хотя в этом не было никакой надобности: Роберт хотя и умен, но вряд ли способен понять, о чем мы говорим.

Решено воспользоваться уже испробованным способом — зайти в воду. Мы спускаемся со склона, мимо зарослей бананов спешим к берегу и прямо в ботинках, носках и брюках входим в озеро. Крокодилы? Будем надеяться, что четверо мужчин сразу для них слишком опасная добыча, они, скорее всего, удерут от нас.

В воде стоят (как и вокруг всех здешних островов) мертвые, лишенные коры деревья. Это объясняется тем, что за последние три дождливых года уровень воды в озере впервые за 80 лет повысился на два метра. Многие старые деревья попали в воду и погибли.

Я едва успеваю переложить бумажник и остальное содержимое моих брючных карманов в нагрудный карман рубашки, как вода уже достает мне до пояса. Так мы и пробираемся вдоль берега, осторожно ощупывая палками дно. Лишь бы не провалиться в какую-нибудь яму или не попасть ногой в вязкую тину. А уж о бильгарциях [2]мы стараемся и не думать (год спустя врач в Аруше обнаружил, что я их все-таки подцепил).

Роберт следует за нами по берегу. В одном месте, густо заросшем камышом, он влезает на дерево, чтобы не потерять нас из виду. Интересно, насколько у него хватит терпения? Сначала он злился и бросался палками. Теперь он что-то приумолк, но мы слышим, что он упрямо продолжает пробираться вдоль берега. Хотя ему и попадаются труднопроходимые места, густо заросшие камышом, но все-таки там идти легче, чем нам здесь.

Через четверть часа его уже не видно. Мы переговариваемся только шепотом и жестами, чтобы нас совершенно не было слышно. Постепенно к нам возвращается хорошее настроение. Но тут дорогу преграждает колючая крона упавшего в воду дерева. Обойти ее со стороны озера невозможно: там слишком глубоко; приходится на четвереньках выползать на берег и пробираться сквозь замысловатое переплетение разросшихся во все стороны растений, к счастью, без колючек. Мы прокладываем себе туннель и друг за другом «пробуравливаемся» сквозь него, пока наконец через пятьдесят — шестьдесят метров не попадаем на окаймленную кустарником лужайку.

Здесь мы с подозрением оглядываемся по сторонам: Роберта нигде не видно, остальных шимпанзе тоже. Но тут я обнаруживаю, что пропал мой бумажник со всеми казенными деньгами. По-видимому, он выпал из нагрудного кармана, который я в суматохе забыл застегнуть.

— Вероятно, ты его выронил, когда наклонялся, чтобы влезть в этот проклятый туннель, — предположили мои спутники.

Доктору Вальтеру и мне пришлось проделать тот же путь, только в обратном направлении. И в самом деле — вот он лежит, цел и невредим, внизу, под спутанными корягами.

Остаток пути до лагеря мы уже идем по суше, являя собой довольно странное зрелище в своих мокрых и грязных штанах и ботинках. Но здесь никого нет, кто бы мог над нами потешаться.

На место мы приходим уже высохшие. Зато коленки наши разодраны и руки поцарапаны. Во время всех наших треволнений мы этого даже не заметили. Рубаха моя разорвана в клочья, зато брюки после нашего водного марша вновь приобрели свою отутюженную складку, словно побывали в химчистке; вот уж поистине чудеса современной синтетики!

Когда мы в тот же день после обеда, но уже со значительно большими удобствами, на моторном катере, прибыли к месту выпуска обезьян, ни одной из них поблизости не оказалось. Запасы бананов лежали нетронутыми.

На опушке леса мы нашли разодранный в клочья футляр от бинокля, а после долгих и тщательных поисков в лесу — и сам бинокль, разумеется сломанный.