— Казимир Обадья Тимпе.

— А имя вашего отца?

— Рехабеам Захариас Тимпе.

— Сколько братьев было у вашего отца?

— Пятеро. Трое младших эмигрировали в Америку. Они надеялись, что быстро разбогатеют, поскольку там требовалось много оружия. Все братья были оружейными мастерами.

— Как звали второго брата, того, который остался в Плауэне?

— Иоханнес Даниэль. Он умер и оставил двоих сыновей — Петруса Миха и Маркуса Абсалома, которые и унаследовали эти сто тысяч талеров, им прислали их из города Файетте в Алабаме.

— Сходится, сходится во всём. Ваше знание обо всех подробностях и лицах доказывает, что вы действительно являетесь моим кузеном.

— О, я могу доказать это ещё лучше. Свои бумаги и документы я храню как святыню; я ношу их на сердце и могу их вам сейчас…

— Сейчас не надо, быть может, позже, — прервал его собеседник на полуслове. — Я вам верю. Значит, вы должны знать также и то, почему все пятеро братьев и их сыновья, все как один, носят такие библейские имена?

— Да. Был такой древний семейный обычай, от которого никто никогда не отступал.

— Сходится! И этот обычай можно было сохранить и дальше даже здесь, в Штатах, потому что американцы любят такие имена. Мой отец был третьим по старшинству братом, его звали Давид Маккабеус, и он остался в Нью-Йорке. Меня зовут Хазаэль Бениамин. Двое самых младших братьев пошли дальше в глубь страны и поселились в Файетте, в штате Алабама. Самого младшего звали Иосиф Хабакук, он умер бездетным и оставил огромное наследство. Четвёртый брат, Тобиас Холофернес, умер в том же городе, а его единственный сын Нахум Самуэль — как раз тот самый прохвост.

— Как это?

— Не понимаете? У меня также не было об этом ни малейшего понятия. Мой отец поначалу переписывался с обоими братьями, но со временем обмен письмами прекратился, и, в Я конце концов, они попросту забыли друг о друге. Расстояния в Штатах такие огромные, что даже братья со временем пропадают из поля зрения. После смерти отца я продолжил его дело. По-разному это бывало. Достаточно, что зарабатывал я немного больше, чем требуется для жизни. И вот тогда-то я и встретился в Хобокене с одним немцем, выходцем из Плауэна. Он расспрашивал меня, конечно, о моих тамошних родственниках, а я, к своему изумлению, узнал от него, что они унаследовали от своего дяди Хабакука из Файетте сто тысяч талеров наличными. А я не получил ничего! Я думал, что меня удар хватит! Поскольку я тоже имел право потребовать свою часть, то я и написал с десяток, а то и больше писем в Файетте, однако не получил никакого ответа. Тогда я, не долго думая, продал своё дело и отправился в путь.

— Всё правильно, дорогой кузен! Ну, а каков результат?

— Да никакое, потому что пташка упорхнула, исчезла без следа.

— Какая пташка?

— Угадайте! В Файетте считали, что старый Хабакук жил в достатке, но то, что он был так богат, никто не мог даже и подумать. Вероятно, жадность удерживала его от демонстрации своего богатства. Его брат, Тобиас Холофернес, умер несколько раньше в бедности, и его сына, своего племянника, Нахума Самуэля взял в своё дело Иосиф Хабакук. И этот Нахум Самуэль оказался настоящим прохвостом. Он был вынужден, правда, сто тысяч талеров перевести в Плауэн, но с остальными деньгами, в том числе и с теми ста тысячами, которые были моей долей, смылся.

— И с моими, наверное, тоже?

— Наверняка!

— Вот негодяй! Отец уехал из Плауэна, потому что сильно разругался с братом из-за конкуренции. Несмотря на расстояние, вражда эта разгоралась всё сильнее, так что друг о друге они не хотели ничего ни знать, ни даже слышать. Так отец и умер, его брат в Плауэне тоже. Позже мне написали его сыновья, что получили в наследство от дяди Иосифа Хабакука из Америки сто тысяч талеров. Я сразу же поехал в Плауэн, чтобы разузнать всё поближе. А там уж, конечно, веселье шло полным ходом. Обоих кузенов называли там теперь не иначе, как «наследники Тимпе». Они забросили все дела и жили, как князья. Я был принят очень хорошо, даже должен был несколько недель принимать участие в их развлечениях. О былой вражде никто не вспоминал, но тем не менее я не сумел узнать никаких подробностей ни о дяде Иосифе Хабакуке, ни о его наследстве. Кузены демонстрировали мне своё богатство, но о моей доле наследства речи не заводили. И тогда, не долго думая, я принял такое же решение, что и вы: продал своё дело, отправился в Америку и из Нью-Йорка поехал сразу в Файетте.

— О, стало быть, и вы так же. И что же вы там обнаружили?

— То же, что и вы, только ко всему прочему меня ещё и высмеяли. Мне сказали, что здешние Тимпе никогда не были богатыми.

— Ерунда! Вы знали тогда английский язык?

— Нет.

— Значит, вас просто обманули. И что же вы предприняли потом?

— Я отправился в Сент-Луис, намереваясь получить работу У мистера Генри, изобретателя двадцатизарядного винчестера, называемого ещё винчестером Генри. Мне хотелось выведать секреты его изготовления, всё хорошенько высмотреть и изучить, но по дороге в город Наполеон, что находится при впадении реки Арканзас в Миссисипи, я оказался в компании нескольких охотников, которых я, как оружейный мастер, очень устраивал, они не отпустили меня от себя и уговорили податься с ними вместе в Скалистые горы. Так я стал охотником.

— И вы довольны этим?

— Да. Мне было бы, конечно, приятнее, если бы я получил свои сто тысяч талеров и мог пожить по-королевски, так же, как и наследники Тимпе.

— Гм! Может, так оно ещё и будет.

— Сомневаюсь! Мне тоже позже пришло в голову, что старый Иосиф Хабакук должен был быть всё же очень богатым и что с его деньгами мог смотаться его племянник Нахум Самуэль. Я разыскивал его много лет, но безрезультатно, я вам уже об этом говорил.

— Я тоже его искал и тоже безрезультатно, но только до последнего времени, поскольку недавно мне удалось выйти на его след.

— Н-на е-го с-с-след? В самом деле? — воскликнул Казимир, так резко вскочив со стула, что окружающие устремили на него удивлённые взгляды.

— Тише, спокойней! — предостерёг его Хазаэль. — Не нужно так волноваться. Я получил сообщение из верных рук, что некий Нахум Самуэль Тимпе, бывший оружейный мастер, необыкновенно богатый, живёт сейчас в Санта-Фе.

— В Санта-Фе, по ту сторону? Значит, нужно отправиться туда, и немедленно, нам обоим — и вам и мне!

— Я согласен с этим, кузен. У меня как раз и было такое намерение: найти его и вынудить отдать деньги вместе с процентами. Я не сомневался, что это будет нелёгким делом, даже очень тяжёлым, поэтому я рад, что вас встретил, вдвоём нам будет полегче. Мы заявимся к нему, и он со страху признается в своём позорном деянии и тут же, на месте, выплатит нам деньги. Мы ведь охотники, жители Запада — пригрозим ему в случае чего законом прерий. Разве не так?

— Конечно, конечно! — сразу же согласился Казимир. — Какое счастье, что я вас встретил. Вас… вас… вас? Ну, разве не глупо обращаться друг к другу на «вы», если мы близкие родственники и, кроме того, связаны общей судьбой?

— Я того же мнения.

— Тогда давайте выпьем на брудершафт и будем говорить друг другу «ты»!

— Я согласен. Вот моя рука. Давай ещё раз наполним: стаканы и осушим их за удачу и успех в наших делах. Давай чокнемся!

— Твоё здоровье, кузен, нет, лучше так: твоё здоровье, дорогой Хазаэль!

— Твоё здоровье! Но Хазаэль? Знаешь, в Штатах любят во всём краткость и лаконичность, особенно если речь идёт об именах. Говорят: Джим, Тим, Бен или Боб, не произносят всех слогов, вполне обходятся и одним. Мой отец называл меня обычно Хаз вместо Хазаэль, и я к этому привык. Называй меня так же.

— Хаз? Гм! Тогда тебе бы пришлось звать меня Каз вместо Казимир.

— А почему бы и нет?

— А это звучит не очень глупо?

— Глупо? Отчего? Хорошо звучит, я тебе это говорю. Мне нравится, а если не понравится другим, так это не моё дело. Так что ещё раз за твоё здоровье, дорогой Каз.

— Твоё здоровье, дорогой Хаз. За здоровье Каза и Хаза, свежеиспечённых наследников Тимпе.