— Я работала фотомоделью для фирмы Дасти. — Она похлопала по выцветшим джинсам и усмехнулась. — Как говорится, зарабатывала на кусок хлеба с маслом.

Молодой человек кивнул, соглашаясь.

— Точно! Я должен бы узнать вас сразу! Наверное… я никогда не обращал внимания на ваше лицо на рекламе. А лицо у вас… изумительное.

Посмеиваясь над собой, Шеннон сказала:

— Как раз лицо и не должно привлекать внимания. Модельер нанял меня, даже не видя моего лица, для демонстрации других частей тела. В тот момент на мне были Дасти-джинсы, и они смотрелись великолепно, как ему и хотелось.

— Встаньте, пожалуйста, — попросил Даг.

— Не стоит. Тем более, я у них больше не работаю. Да, и с этой мешковатой футболкой они не так эффектны.

— Уволились? Что же вы собираетесь делать?

— Вернусь к учебе. Мне всегда хотелось стать ветеринаром, но передумала, и решила стать адвокатом. — И добавила, скорее для себя, чем для него: — Я должна многое решить.

— Что ж, вы выбрали неплохое место для раздумий. В апреле здесь всегда спокойно, немноголюдно.

— Завидую вам, Даг. О такой работе можно только мечтать. Конечно, работы у вас много, но…

— Вы завидуете мне? Да вы за неделю зарабатываете больше, чем я за год.

— Мне никогда не нравилась моя работа. Я делала ее ради денег, чтобы иметь возможность помогать мероприятиям по защите окружающей среды… это длинная история.

Его потрясла искренность Шеннон.

— Еще не все потеряно, вы молоды. Смените профессию. Лесной службе необходима реклама, а вы могли бы здорово в этом помочь.

Шеннон с шутливым ужасом посмотрела на молодого человека.

— Снова под яркий свет юпитеров? Нет уж, благодарю покорно. Хочу, чтобы меня всегда освещали звёзды. Хочу увидеть сегодня ночью тьму-тьмущую звезд. Можете устроить?

— Посмотрим, что можно сделать для вас, мисс… Мой перерыв закончился. Если вы передумаете насчет обеда…

— Не искушайте меня, Даг. Мне действительно надо побыть одной и подумать.

— У вас впереди еще восемь дней… Знаю, вам нужно навестить место, где покоится ваш отец, но… — Даг нахмурился. — Не стоит подолгу бродить в одиночестве по окрестностям и одной заходить на священную землю саскуэханноков. Может быть, через пару дней и провожу вас туда, окей?

— Возможно. Не волнуйтесь, Даг, все будет в порядке. Еще раз спасибо за книгу.

Шеннон проводила взглядом исчезающего за поворотом Дага и, сопротивляясь желанию броситься на спальный мешок и вздремнуть, схватила спортивную сумку и отправилась в путь. Дорога к заветной поляне пролегала по пересеченной, густо поросшей кустарником местности, и вскоре белые парусиновые теннисные туфли Шеннон покрылись влажной красноватой грязью. Ей вспомнилось, как четырнадцать лет назад мама ругала Филиппа за то, что он привез ее домой всю в синяках, в бреду, перепачканную с головы до пят красной глиной.

Бедный Фил, ее защитник, самый внимательный и надежный брат в мире. Конечно, он не заслуживал наказания за этот случай, но все время страдал от чувства вины, постоянно просил прощения и отчаянно пытался убедить ее, что никакого «духа» не было.

Из всех воспоминаний детства это — самое яркое и волнующее, хотя интуиция подсказывала Шеннон, что последовательность событий, рассказанная Филиппом, весьма сомнительна. Считалось, что она упала, ударилась головой и тогда появился «дух». Знакомая местность, по которой Шеннон с трудом продвигалась к своей цели, воскресила в памяти тот день.

Филу тогда было около двадцати лет. Выбрав место для лагеря, он ловко поставил палатку, взял Шеннон за руку и привел на полянку, окруженную тенистыми, темноствольными деревьями.

— Это место очень бы понравилось твоему отцу, Шеннон. В нем чувствуется сила и покой, как в нем самом. Жаль, что ты не знала его.

— Расскажи мне об отце, Фил. Мне нравится, когда ты говоришь о нем, — попросила тогда Шеннон.

— Он был замечательным парнем и самым лучшим тренером младшей лиги. Он всегда разрешал мне подавать мяч…, — от мучительных воспоминаний у Филиппа перехватило горло. — Когда мы встретились, у него не было детей, но он бы стал для тебя прекрасным отцом. Он очень любил детей и заботился обо мне, как о родном сыне. Отец догадывался, когда дома было не все гладко, всегда замечал мои синяки и рубцы от ремня… Он не верил ни одному моему слову, когда я повторял ему объяснение, которому меня научили мама и мой отец. Он видел, что со мной обращаются жестоко.

— И с мамой тоже обращались жестоко?

— Да, и с мамой… Твой отец понял это и сказал маме, что сообщит о моем папе в полицию, потому что…, — голос Филиппа задрожал от волнения. — Потому что я хороший мальчик и не заслуживаю жестокого обращения. И твой отец помог маме обрести мужество и уйти от моего отца… А потом они поженились.

— Потом мой папа умер, а я так никогда его и не увидела.

— Он был счастлив, когда мама сообщила ему, что ждет ребенка, — печально сказал Филипп. — Он любил тебя, Шеннон, хотя и не дождался.

— Я тоже люблю его. — Она помолчала и, наконец, спросила о том, о чем ей запрещено было спрашивать. — Почему мой папа умер, Фил?

— Все люди смертны, Шеннон.

— Он болел?

— Нет, он не болел.

— Попал в аварию?

Филипп нерешительно помолчал, подумал и честно ответил:

— Его застрелили, Шенни.

— Почему? За что застрелил папу плохой человек?

— Он не был плохим человеком, — прошептал Филипп. — Он был совсем больным.

— Он ненавидел моего папу, как Гвен?

— Гвен уважала твоего отца, Шеннон.

— Неправда! Она говорила мне, что ненавидит его, и поэтому не захотела поехать с нами.

— Послушай. — Давай не будем говорить об этом.

— Фил, когда мы развеем пепел? Сейчас?

— Да. Мне кажется, пришла пора сделать то, что завещал отец.

Садилось солнце и, казалось, сама Природа определила место и подготовилась к торжественному моменту. Потом Филипп снова рассказывал ей об отце. Каждое слово говорило, что для своего пасынка отец Шеннон был героем. И, наконец, утомленный воспоминаниями молодой человек уложил спать свою сестричку.

Однако маленькая Шеннон совсем не собиралась спать. Бодрая и оживленная, она была одержима мыслью вернуться на поляну, где они с Филиппом развеяли пепел отца. Когда брат уснул, Шеннон, захватив фонарь и пакет с едой, отправилась знакомой тропинкой. Переполняемая глубокими впечатлениями, она решила провести ночь у костра. Собрав веточки и листья, она зажгла спичку и в ту же секунду перед собой увидела нечто неясное и туманное. По холодку, пробежавшему по спине, ей стало ясно, что это «нечто» здесь, совсем рядом. Оно, сначала размытое, разрастающееся с неимоверной, вселяющей ужас быстротой, вдруг обрело некие нечеткие контуры. Громадное, выше пяти мужчин и злее ста драконов, оно смотрело на Шеннон, будто намеревалось проглотить. В страхе Шеннон завизжала, вскочила, споткнулась и упала навзничь… Последнее, что она помнила, были руки Филиппа и его слезы на ее лице. Слезы любви, вины, смятения и тревоги…

Многое переменилось с того дня, многое осталось прежним. Продираясь сквозь заросли к месту последнего приюта своего отца, Шеннон скрестила пальцы, надеясь, что оно не изменилось, что приютит и успокоит ее.

Полянка, не более десяти ярдов шириной, была залита ярким солнечным светом, как и в тот памятный день, когда они с Филиппом стояли рядом, отдавая дань любви своему отцу и горюя о нем. Навсегда это место останется последним пристанищем отца. Вдруг Шеннон пронзила мысль, что она каким-то непонятным образом связывает своего отца с будущим, как и он ее — с прошлым. «На этот раз я не отступлю. Хватит бездумно плыть по жизни, — подумала она с горечью. Ужасно, я чуть не вышла замуж за Дасти! Сколько же раз в жизни я ошибалась! Ради тебя, отец, ради Филиппа я должна постараться изменить свою жизнь. Я знаю, Фил не преуспеет в жизни, пока я не налажу свою. — Представив себе, как Филипп поморщился бы от ее слов, Шеннон добавила: — Конечно, я делаю это не для Фила или тебя… Я делаю выбор ради себя, ради Шеннон Клиэри». Торжественно объявив о своем решении, она растянулась под тенистым деревом гикори. [5]Вспомнился энергичный напористый Колин, ее первая, неожиданная, совсем не нужная любовь. Он сыграл немаловажную роль в ее выборе жизненного пути.