Мой самолет приземлился на аэродроме под Каиром рано утром 12 августа. Меня встретили и отвезли в отель «Мена-Хаус», неподалеку от Великой пирамиды. Там же один из номеров занимал генерал Окинлек. Я принял ванну, позавтракал, а потом меня отвезли в Каир, в штаб британских войск на Ближнем Востоке. [98] Я прибыл туда в начале одиннадцатого, меня сразу пригласили к кабинет к Окинлеку. Стояла сильная жара, а на мне была та же форма, что и в Англии. Я послал моего адъютанта купить мне обмундирование для пустыни.

Окинлек прошел со мной в комнату, где висели карты районов боевых действий, и, закрыв за нами дверь, спросил, известно ли мне, что он уходит. Я ответил утвердительно. Затем он изложил мне свой оперативный план. Строился он на стремлении любой ценой сохранить 8-ю армию, не позволить уничтожить ее в сражении. В случае наступления Роммеля, которое ожидалось в самом скором времени, предлагалось отвести 8-ю армию к дельте Нила. Если бы пришлось сдать дельту и Каир, 8-я армия должна была отступать или на юг, вверх по течению Нила, или в Палестину.

Я в изумлении выслушивал его планы. Задал один или два вопроса, но быстро понял, что его раздражает любое предложение по изменению стратегии, которую он для себя уже наметил. Так что я решил молчать.

Потом он сказал, что завтра я должен поехать в пустыню и провести два следующих дня в штабе 8-й армии, чтобы войти в курс дела и познакомиться с обстановкой. Он все еще командовал 8-й армией, и Рамсден лишь временно замещал его на этом посту. Я не мог вступить в должность командующего до 15 августа: в этот день он передавал дела Александеру и хотел совместить оба этих события. В случае наступления противника или какого-то другого кризиса он намеревался незамедлительно прибыть в штаб 8-й армии и взять командование на себя. Все это выглядело более чем странно, и я покинул его кабинет, как только позволили приличия.

Тут же направился на поиски Александера и скоро нашел его в штабе, спокойного, уверенного в себе, обаятельного — такого же, как и всегда.

Я хочу сразу же подчеркнуть, чтобы ни у кого не осталось ни малейших сомнений: мне решительно повезло в том, что моим командующим стал Алекс. У меня просто не могло бы быть лучшего командующего. Мы с ним совершенно разные, но мне он нравился, и я уважал его как человека. В дальнейшем я еще не раз буду говорить о нем. [99]

Я сразу изложил ему план создания резервного корпуса для 8-й армии, с большим количеством бронетехники, как у Роммеля. Он согласился, но он еще не был главнокомандующим ближневосточным сектором. Не имело смысла обсуждать мои планы с Окинлеком или его начальником штаба: оба покидали свои должности, поэтому я решил переговорить с заместителем начальника штаба, генерал-майором Джоном Хардингом (теперь фельдмаршалом и лордом). Он учился у меня в штабном колледже в Кэмберли, и я был самого высокого мнения о его способностях. Он не знал, что я и Александер делали в Каире, вот я ему и рассказал. Затем познакомил со своим планом и спросил, сможет ли он сформировать нужный мне корпус из мелких бронетанковых подразделений, разбросанных по Египту. 3 сентября в Суэце ожидалось прибытие из Америки трехсот новеньких танков «шерман», которые могли составить основу бронетанковых дивизий. Хардинг пообещал обдумать вопрос, и мы договорились о новой встрече в шесть вечера. Я пообещал привести с собой Александера. После разговора с Хардингом мы с Александером пошли обедать в отель «Шефердс», где и обсудили сложившуюся на Ближнем Востоке ситуацию. Я изложил ему свои идеи и заручился его согласием на их реализацию в 8-й армии. Остаток дня я провел, покупая одежду, подходящую для августовской жары в пустыне. Это было просто необходимо, потому что, проведя целый день в привычной для Англии форме, едва не изжарился в ней! Мне предложили провести ночь в английском посольстве в Каире, с тем чтобы на следующий день в девять утра бригадный генерал из штаба 8-й армии встретил меня на перекрестке дорог к западу от Александрии и отвез в штаб.

В шесть вечера Александер и я вернулись в штаб ближневосточной группировки на встречу с Хардингом. Он сказал, что сможет создать нужное нам войсковое соединение. Речь шла о 10-м корпусе, состоящем из 18-й, 8-й и 10-й бронетанковых дивизий (каждая включала по одной бронетанковой и пехотной бригаде и дивизионные части поддержки) и новозеландской дивизии в составе двух пехотных и одной бронетанковой бригад.

Это был прекрасный вариант, и мы попросили его немедленно заняться формированием 10-го корпуса. [100]

В тот день предстояло завершить еще одно дело — найти второго адъютанта. Одного, капитана Спунера из Королевского Норфолкского полка, я привез с собой из Англии. Ни он, ни я не воевали прежде в Египте, вот мне и потребовался второй адъютант, хорошо знающий особенности жизни в пустыне. Мне рассказали, что Готт недавно взял в адъютанты молодого офицера из 11-го гусарского полка. Он не летел с Готтом в самолете, который сбили, и сейчас находился в Каире. Я решил, что именно он может мне подойти. Пригласил его к себе. Его звали Джон Постон, он окончил школу в Харроу перед самым началом войны. Он видел, что я — генерал-лейтенант, знал, что мне нужен адъютант, но никогда обо мне не слышал и понятия не имел, что я делаю в Египте. Я сказал ему следующее: «Моя фамилия — Монтгомери. Этим утром я прилетел из Англии, а завтра уезжаю командовать 8-й армией. Никогда раньше я в пустыне не был, и мне нужен адъютант, который поедет со мной и поможет мне обустроить свой быт. Хотите стать моим адъютантом и поехать со мной?»

Он явно удивился: я поделился с ним секретной информацией, известной очень немногим.

Ответил не сразу, какое-то время лишь смотрел на меня. В глазах стояла печаль; совсем недавно он служил у Готта, которого на Ближнем Востоке знали все, а молодые офицеры считали своим кумиром. А теперь он погиб. Я молчал, ожидая ответа: смотрел в серые глаза.

Наконец ответ последовал: «Да, сэр. Я хотел бы поехать с Вами».

Лучшего выбора я сделать не мог. Мы вместе прошли долгий путь, от Аламейна до Эльбы, сражаясь на территории десяти стран. Я души в нем не чаял. Его убили в Германии, в последнюю неделю войны. До победы было уже рукой подать, и он, который прошел столь долгий путь и так отважно сражался, отдал свою юную жизнь ради того, чтобы другие могли насладиться победой.

В пять утра 13 августа я покинул британское посольство на автомобиле и поехал в пустыню.

С бригадным генералом (теперь генерал-майором сэром Фрэнсисом) Фредди де Гинганом мы были давними друзьями. Впервые встретились в Йорке, где я служил майором, а он — новоиспеченным вторым лейтенантом. Потом встречались [101] в Египте в 1932 и 1933 годах, в Кветте в 1935 и 1939 годах, когда он был кем-то вроде военного помощника у Хор-Белиша, министра обороны. Де Гингана отличал цепкий и развитый ум, и в прошлом я всегда считал его исключительно одаренным молодым офицером. Вот он-то и ждал меня на перекрестке дорог под Александрией, там, где идущее из Каира шоссе поворачивало на запад. Я нашел его похудевшим и встревоженным: вероятно, на его плечи легла слишком большая нагрузка. Я сразу понял, что прежде всего необходимо восстановить доверительные отношения, которые связывали нас в прошлом. Поэтому уговорил его сесть в мой автомобиль, а потом завел разговор о наших прежних встречах, вспомнил несколько забавных эпизодов. Постепенно он расслабился, и лишь после этого я перешел к делу: «Фредди, друг мой, у меня такое впечатление, что вы тут попали в передрягу. Расскажите мне об этом».

Он протянул мне составленное для меня донесение с изложением обстановки и наиболее важных данных. Я его даже не взял.

— Фредди, что с вами? Вы же знаете, я не читаю никаких бумаг, если есть человек, который может мне все рассказать. Уберите этот документ и облегчите душу.

Он рассмеялся, и я тут же понял, что сейчас получу первоклассный и самый откровенный обзор сложившейся ситуации и причин, которые к ней привели. Мы придвинулись друг к другу, разложив на коленях карту, и он доложил мне об оперативной обстановке, сообщил последние разведданные о противнике, представил генералов, командующих разными секторами, пересказал приказы Окинлека относительно будущих действий, высказал собственные взгляды на нынешнее положение дел. Я не мешал ему выговориться. Иногда задавал вопрос, чтобы прояснить тот или иной момент. Когда он закончил, на несколько мгновений в салоне автомобиля повисла тишина, а потом я спросил насчет боевого духа офицеров и солдат. Не очень высокий, ответил он, добавив, что 8-я армия нуждается в командующем с ясным умом и твердой рукой: есть слишком много неопределенности, и вся ситуация, по его разумению, трактуется неправильно. Я не стал требовать от него разъяснений, понимал, что он пытается хранить лояльность прежнему командующему. [102]