Я обратил внимание, что мы находимся на участке пустыни, огороженном колючей проволокой. Спросил, что это означает, и он ответил, что мы заехали на минное поле. Мне это совершенно не понравилось, и я велел водителю задним ходом возвращаться [106] по нашим следам. К тому времени, когда мы выехали с минного поля, мой проводник сориентировался, и мы уже без проблем добрались до штаба 13-го корпуса.

У меня состоялся продуктивный разговор сначала с Фрейбергом, а потом и с Моршедом, командиром 9-й австралийской дивизии. Они были прекрасными офицерами, и я говорю это не только потому, что они полностью одобрили изложенные мною идеи.

Я вернулся в штаб армии довольно поздно и увидел, что личный состав меня ждет. Де Гинган собрал их в нескольких ярдах от фургона, который стал моим офисом. Часы показывали половину седьмого, и в вечерней прохладе я обратился к моему новому штабу.

Я представился и сказал, что хотел увидеть их всех и объяснить сложившуюся ситуацию. Сказал, что некоторые приказы уже отданы, о чем им, само собой, известно, и за ними последуют новые. Приказ «Ни шагу назад» предполагал кардинальное изменение стратегического курса, а они должны хорошо понимать, каким теперь будет этот курс, потому что именно на их плечи ложилась основная работа по его реализации. Если мы собирались сражаться на тех позициях, которые занимали, требовалось создавать эшелонированную оборону. Весь транспорт следовало отправить в тыл. Боеприпасы, продукты питания и воду сосредоточить в районе передовой. Нам требовалось пополнение, чтобы реализовать приказ «Ни шагу назад». В дельте Нила находилось достаточное количество войск. Они готовились к обороне той территории, но защищать египетские города надо было здесь, в Аламейне. Две новые дивизии прибывали из Англии с тем, чтобы оборонять дельту Нила. Я намеревался перебросить их в 8-ю армию.

А потом, из отдельных подразделений, разбросанных по всему Египту, я собирался сформировать новый, 10-й корпус, с большим количеством бронетехники. Этому корпусу я наметил ту же роль, что выполнял у Роммеля Африканский корпус: не оборонять какой-то участок фронта, а выполнять роль мобильного ударного соединения. Я сообщил штабистам, что формирование 10-го корпуса уже началось.

Я сказал, что положу конец ведению боевых действий бригадами и подвижными отрядами, дроблению дивизий на отдельные [107] подразделения, разбросанные по всей пустыне. Отныне все дивизии будет сражаться именно как дивизии.

Я сказал, что мне не нравится атмосфера в штабе армии. Да и откуда мог взяться высокий моральный дух, если штаб располагался в таком отвратительном месте и люди жили без элементарных удобств.

Я сказал, что штаб должен переехать на побережье, где мы сможем усердно работать, мыться и быть счастливы.

Я сказал, что Александер дал мне короткий и четкий приказ: уничтожить Роммеля и его армию. Я понимал, что наступление Роммеля может начаться в самое ближайшее время. Если бы его войска перешли в наступление через день-другой, возможно, нам не удалось бы удержаться на занимаемых нами позициях. Через неделю наши шансы резко возрастут. А если бы мы получали две недели, то Роммель ничего бы не смог с нами поделать. Я не сомневался, что мы отразим его атаку и ударим сами. Но я не собирался начинать наше наступление, полностью не завершив подготовку к нему. А уж тогда мы наверняка вышвырнем Роммеля из Африки.

Я сказал, что работа предстоит огромная и мы не можем справиться с ней здесь, в этих ужасных условиях. Следовало как можно скорее перебазировать штаб на морское побережье, поближе к штабу летчиков, и вместе с ними разработать план нашего наступления. Приказ, запрещающий установку палаток, я отменил, оставалось только завезти палатки и мебель для столовой, чтобы не испытывать лишних неудобств.

Наконец, я объяснил свои методы работы, в том числе мою нелюбовь к бумагам и мелким подробностям. Я назначил де Гингана начальником штаба 8-й армии и сказал, что каждый приказ, отданный им, должен восприниматься как мой приказ и исполняться немедленно. Он пользуется моим полным доверием, и весь личный состав штаба переходит в его подчинение.

Мою речь выслушали в абсолютной тишине. Ни единый звук не прерывал ее. И мои слова, безусловно, произвели сильное впечатление и вдохнули надежду в моих слушателей. Личному составу штаба стало ясно: с неопределенностью покончено. Но многие, конечно, подумали, что у меня слишком белые колени, подразумевая под этим отсутствие опыта войны в пустыне. [108]

В общем, мой первый день в пустыне прошел удачно, пусть и выдался долгим и утомительным. Я многого добился, но предстояло сделать гораздо больше. Я знал, что должен проявлять осторожность еще один день, поскольку Окинлек отбывал из Египта только 15 августа, а в штабе ближневосточной группировки меня воспринимали как неприятную новую метлу. До сих пор они хранили молчание по поводу моих действий, возможно, потому, что их поставили в известность лишь о нескольких моих приказах, и я еще ни о чем их не просил. Я точно знал, с утра 15 августа, после вступления Александера в должность командующего, все пойдет как по маслу. Он бы полностью нас поддержал и оказал бы всяческое содействие во всех наших начинаниях. И по совету де Гингана я не обращался в штаб группировки ни с какими просьбами, хотя в связи с изменением стратегии у меня и накопилось немало вопросов. В подобных ситуациях де Гинган всегда давал мне дельные советы. Впоследствии он не раз и не два удерживал меня от опрометчивых поступков. Мы хотели добиться многого, но прежде всего нам требовались разведывательные данные, на основе которых я мог строить планы конкретных действий.

В тот вечер у нас с де Гинганом состоялся очень плодотворный разговор. Теперь, получив значительные полномочия, он хотел знать мои взгляды по некоторым ключевым вопросам. Я намеревался провести весь последующий день, да и еще несколько дней вне штаба; он хотел, чтобы по вечерам я обязательно уделял ему какое-то время. В тот вечер я улегся спать очень усталым, но точно знал, что мы на пути к успеху. Боюсь, заснул я с озорной улыбкой на устах: я отдавал приказы по армии, которой командовал кто-то другой!

Вскоре после рассвета меня разбудил офицер, чтобы доложить оперативную сводку. Я страшно разозлился и сказал ему, что никто и никогда не должен приходить ко мне с такими бумажками; меня не волнуют действия боевых дозоров и прочие мелочи. Он долго извинялся, сказав в свое оправдание, что Окинлек требовал, чтобы его будили рано и сообщали о текущей ситуации.

Я ответил, что я — не Окинлек и, если что-то пойдет не так, докладывать об этом мне должен начальник штаба. Если же все [109] в порядке, я не хочу, чтобы меня беспокоили. Дежурный офицер очень расстроился. Поэтому я пригласил его выпить со мной чашечку чаю, мы с ним поговорили по душам, и он ушел успокоенный. Начальник штаба выпустил новый приказ по утренним оперативным сводкам, и больше мне спать не мешали.

После разговора с де Гинганом мне стало ясно, что наступление Роммеля — дело ближайшего будущего: слишком многое указывало на это. Он собирался предпринять последнюю попытку захватить Каир и Александрию и закрепиться в дельте Нила. Не вызывало сомнений, что главный удар он нанесет на северном или на южном фланге с последующим выходом его ударных войск в тыл 8-й армии.

Он не мог оставить 8-ю армию за спиной и продвигаться к самым лакомым регионам Египта. Сначала требовалось уничтожить 8-ю армию, а уж потом никто не смог бы помешать ему захватить эти самые регионы.

Как только замысел противника стал понятен, я определился и с основными положениями своего плана.

Северный фланг на участке 30-го корпуса следовало укрепить мощными минными полями и проволочными заграждениями, с тем чтобы удерживать этот участок фронта минимальным количеством войск. Моего приезда туда пока не требовалось. Южный фланг требовал значительно большего внимания. Именно туда я и поехал. Мне также требовался новый командир 13-го корпуса: на место погибшего Готта еще никого не назначили.