Побыв немного с Дэвидом, я вернулся в Портсмут, в дом, который должен был стать нашим общим домом; много дней я провел там один, не желая никого видеть. Я был полностью раздавлен: начал раздумывать, чем же я заслужил столь страшный удар, и не находил ответа; душа в тоске восставала против такой очевидной несправедливости. Мне казалось, я нахожусь в кромешной тьме, силы покинули меня. У меня оставался Дэвид, но он был не со мной.
Постепенно я начал осознавать, что пути Господни неисповедимы и человек не должен жаловаться, как бы тяжелы сначала ни казались ему испытания. У меня есть обязательства по отношению к другим, например к моей бригаде. Я понял, что должен продолжать делать свою работу. Следовало подумать также и о Дэвиде; теперь на свете нас только двое, и его нужно регулярно навещать в школе и хорошо заботиться о нем в каникулы.
И через несколько недель я снова начал жить. Меня очень поддержал мой начальник оперативно-разведывательного отдела штаба бригады майор Ф. В. Симпсон; он был надежной опорой и взял на себя все, что мог. «Симбо» служил у меня начальником штаба, когда я после Дюнкерка принял корпус, и стал моим заместителем в Имперском генеральном штабе. Со временем он превратился в одного из самых компетентных и умелых штабных офицеров нашей армии, сейчас генерал сэр Фрэнк Симпсон в отставке. С помощью Симпсона и других друзей я восстановился. [41]
В раннем детстве воспитанием Дэвида практически полностью занималась мать, ему даже как будто не нравилось, если я вмешивался в этот процесс. Он был с характером, и мать всегда уступала ему. Помня о моем детстве, мы планировали, что я возьму на себя ведущую роль в его воспитании, когда он пойдет в школу. Наш план уже вступил в действие, но теперь его мать неожиданно умерла. Нам нужно было научиться жить вдвоем по-новому, прежние проблемы скоро перестали существовать, и он перенес на меня всю свою любовь. Несколько раз мы вместе весело проводили каникулы и стали близкими друзьями. Когда Бетти умерла, ему было девять лет, мне — пятьдесят.
Мои друзья радовались, что я снова начал нормальную жизнь, а некоторые даже поговаривали о моей новой женитьбе. Они плохо понимали, о чем говорят. Я не верю, что человек может любить дважды, по крайней мере, так, как любил я.
Теперь я был одинок, исключая время школьных каникул, когда со мной был Дэвид, и я полностью погрузился в работу. Моя 9-я пехотная бригада стала лучшей в Англии, в учебных боях нам не мог противостоять никто. В 1937 и 1938 годах военное министерство выбирало нас для специальных учений и испытаний, в общем, мы часто находились на виду.
После окончания войны в 1918 году я работал совместно и под руководством очень квалифицированных офицеров в штабных колледжах Кэмберли и Кветты. Благодаря усердной работе и приобретенному опыту командования я в заметной степени овладел своей профессией; это придало мне уверенности в том, что я способен справиться с большинством задач, которые могут встать передо мной. По всей вероятности, я был слишком уверен в себе и не скрывал этого. Однако меня частенько ставили на место, что, без сомнения, было полезно; мне не давали слишком часто выходить из повиновения и стать излишне властным. Полагаю, что к моменту, когда я в 1937 году принял командование 3-й бригадой в Портсмуте, худшее было позади; я усвоил урок, и попутный ветер дул мне в паруса.
Я в основном жил один и научился концентрироваться. Эта способность сосредотачиваться и выделять главное из массы деталей теперь развилась во мне еще больше, вследствие страшного [42] одиночества, обрушившегося на меня после смерти жены. Я всего себя посвятил своей профессии.
В Портсмуте я нажил серьезные неприятности с военным министерством и в какой-то момент оказался в весьма затруднительном положении. Вот как это случилось. Средства моего гарнизона нуждались в существенном пополнении, чтобы обеспечить необходимые усовершенствования в области социального обеспечения семей военнослужащих. Поэтому я решил сдать футбольное поле организатору ярмарки на время августовских банковских каникул; он предложил мне 1000 фунтов, и в конце концов я договорился с ним на 1500. Муниципальный совет Портсмута, узнав о моем плане, отказал в проведении ярмарки в этом месте. Тогда я нанес неофициальный визит лорд-мэру Портсмута и, в случае если он обеспечит прохождение через совет моего замысла, предложил ему 500 фунтов из этих денег для какого-нибудь дорогого его сердцу проекта; лорд-мэр согласился. Я заключил сделку, получил 1500 фунтов, 500 передал лорд-мэру, а 1000 быстренько истратил на социальные нужды гарнизона. В это время слухи о моем предприятии дошли до военного министерства, и мне указали, что я нарушил правила сдачи в аренду принадлежащей министерству земли; там были готовы не придавать этому факту значения, если я немедленно сдам 1500 фунтов. Я ответил, что денег уже нет, и предоставил все квитанции. Разразился скандал. Из Солсбери ко мне приехал генерал-майор — начальник административно-хозяйственного управления Южного военного округа и объявил, что сей инцидент лишил меня всех шансов на продвижение по службе. Однако генерал Уэйвелл, командующий Южным военным округом, посмотрел на дело иначе; его даже позабавило, что я честно и открыто усовершенствовал гарнизонные удобства за счет военного министерства. Он поддержал меня и затеял по этому вопросу переписку между военным министерством и Солсбери. Папка с делом стала довольно пухлой. Потом меня неожиданно повысили, и я никогда больше ничего не слышал об этой папке. Но некоторое время я оставался притчей во языцех.
В октябре 1938 года, прослужив в Портсмуте немногим больше года, я был переведен в Палестину и получил под командование несколько армейских частей в Северной Палестине, которые [43] участвовали в подавлении арабского восстания; моей задачей было организовать из них новую, 8-ю дивизию со штабом в Хайфе. Такая работа меня очень привлекала, я получил уже генерал-майора, несмотря на свои проступки в Портсмуте. Однако перемещение в Палестину означало, что я оставляю Дэвида, и мне пришлось поручить заботы о мальчике моим добрым друзьям в Портсмуте. С этих пор у него началась невеселая жизнь, поскольку уже вскоре после моего отъезда из Палестины, в 1939 году, началась война. До 1948 года мне не удавалось снова создать для него дом. На личность и характер решающее влияние оказывают два фактора: наследственность и окружающая обстановка. У Дэвида, без сомнения, была прекрасная наследственность: долгая череда его предков служила либо церкви, либо государству и честно исполняла свой долг. А вот условия жизни мальчика после смерти матери оставляли желать лучшего. В течение нескольких лет он часто проводил каникулы в детских лагерях. Только когда я отправился в Африку в августе 1942 года, он наконец поселился у майора Рейнольдса и его жены в Хиндхеде, и эти достойные люди воспитывали его и помогали формировать характер, пока я был на войне. Майор Рейнольдс руководил школой в Хиндхеде, где учился Дэвид; он уже давно был нам надежным другом, а с 1942 по 1948 год здание его школы стало для меня с Дэвидом домом. Майор Рейнольдс умер в 1953-м. Многие мальчики обрели себя благодаря ему и его жене, и с его смертью страна лишилась настоящего человека. Я многим обязан им, как и Дэвид; они воспитывали его в сложные годы становления характера и заботились о нем, как о собственном сыне.
Зимой 1938–1939 годов, сражаясь в Палестине, я получил сообщение, что меня назначили командовать 3-й дивизией в Англии. Это была регулярная дивизия со штабом в районе Солсбери, и в нее входила 9-я пехотная бригада, которой я командовал в Портсмуте до того, как попал в Палестину. Я был искренне рад. 3-я дивизия являлась частью британских экспедиционных сил для отправки в континентальную Европу в случае войны. Тучи войны уже сгущались, в воздухе пахло дождем; было необходимо гарантировать, что наш военный зонтик находится в надлежащем состоянии, и эта задача пришлась мне по душе. Я должен был принять командование 3-й дивизией в августе 1939 года. [44]