Пудовкин помешан на четвертом измерении. Он убежден, что в конце концов люди научатся управлять временем. И, говорит Пудовкин: «Тогда можно будет изменять прошлое».

Говорят: Это — как у Пушкина…

Пушкинский стих.

Пушкин — полюс.

Затем говорят: Это почище, чем у Крученых. Куда Крученыху с его дыр-бул-щуром! (Когда критику не нравятся словообразования современного писателя.)

Крученых — полюс.

Кол вбит Крученыхом. По одну сторону — «как у Пушкина», по другую — все возможно…

Это патетическая часть, теперь часть деловая: молодым писателям чрезвычайно полезно знакомство с А.Крученыхом, с его взглядами на литературное мастерство и его вкусом. А Крученыху ничто не нравится. Иногда думаешь: «Ну и черт с ним, он ничего не понимает, футурист».

Однако хочется почему-то вызвать одобрение Крученыха.

Тепло, мокро. Это похоже на апрель — но только нет того полета, который охватывает тебя в апреле, нет внезапного появления в небе голубизны, нет ледка, тающего, как сахар… Нет того великолепного расположения вечерней звезды, вдруг появляющейся в пустоте горизонта, когда кажется, что это голова святого — звезда. Голова святого, идущего над землей, невидимого, голубого; и только видна его голова — в лучах, в нимбе, может быть, в короне.

В конце концов, всегда можно проследить путь метафоры. Звезда, которую я принимал за голову святого, — это из воспоминания о трех волхвах. Ведь оно же первым делом должно родиться, когда думаешь об апреле, чаще всего связанном с Пасхой.

У Владимира Нарбута [79]есть чудесные строчки об апреле.

Имеется в виду знак Агнца (тоже из связи апреля с Пасхой).

«Небес козленок молодой» — это очень, очень хорошо. Правда, он потом исправил на «тебе, на землю пролитый огонь»… Будучи коммунистом, он не мог говорить так поэтически об Агнце. Конечно, нельзя сравнить, насколько небес козленок молодой лучше пролитого на землю огня.

Это стихотворение вообще великолепное [80]. Какое-то странное, только поэту понятное, но волнующее нас настроение [81].

Так, видя весну (апрель), он видит знаки зодиака — агнец, сова… Знаю, знаю, что сова не знак зодиака. Но почти, но могла бы быть. Во всяком случае, он населяет весеннее небо зверями.

О, эти звериные метафоры! Как много они значат для поэтов!

Образ звезды — головы святого — я взял не только из воспоминания о трех царях. Также был еще в Одессе поэт Семен Кесельман, о котором среди нас, поэтов, более молодых, чем он, ходила легенда, что его похвалил Блок…

Этот Кесельман, тихий еврей с пробором лаковых черных волос, в коричневом костюме, писал:

Мы…

(забыл слово; ямб…)

Мы (та-та, та-та), мы простые, но знает кормчий наш седой, что ходят по морю святые и носят звезды над собой!

Начинаю писать дневник.

Вчера был на расширенном заседании оргкомитета писателей [82]. Председательствовал Горький. Он в голубой сорочке. Когда думает — молод. Не молод — зрелость. Когда улыбается — старик. Генеральская старость. Усы и рот. Много курит.

Умен. Писательская изобретательность. Сказал: этот чудесно воскресший народ.

Ряд тусклых выступлений.

Рыжий Юдин [83]. Директор философского института. Тусклая речь.

Асеев сказал, что нельзя назначать руководителем поэтической комиссии Фадеева.

На хорах — Никулин [86].

Горький остался на чистку партии, которая происходит в этом же зале. Председатель — Магидов. Маленький человек с большой черной бородой. Та самая борода, определяя величину которой, ударяют ребром ладони по животу. Говорят: Во борода!

Чистили Караваеву. (Анна Караваева, писательница.)

Глаза в потолок. Тонким голосом — почти пеньем — сообщает, что отец был купец. (Какая-то молодая стала от волнения.)

Возможно, что от присутствия Горького каждый станет проявлять себя. Показаться. Чтоб Горький слушал. И будут выступать старательно. И чистка станет строже.

Дома вечером — Бахромов. Приехал с юга. Поправился, покрасивел. Хороший.

Я — советский служащий. Сегодня я решил писать дневник. Моя фамилия Степанов.

Григорий Иванович Степанов. 1934 год. 16 апреля.

Несколько дней тому назад были спасены челюскинцы. Когда Колумб открывал Америку, в мире жили обыкновенные люди. Так и теперь, с одной стороны, героические советские летчики спасают челюскинцев, а с другой стороны, в мире живут обыкновенные люди.

Среди них живу и я. Я живу с 1899 года. То есть я родился в XIX веке. Уже когда я был довольно взрослым мальчиком, был изобретен аэроплан. Если бы этого изобретения не было, то ничто челюскинцев не могло бы спасти. Таким образом, группа обреченных на гибель людей была спасена благодаря развитию техники.

Люди, превратившись в птиц, унесли других людей со льдины на крыльях.

Тут и техника, тут и сказка.

Сегодня хоть и светит солнце, но день холодный.

Мы выехали в Донбасс, в город Сталино. Предстоит слет литкружковцев Донбасса [87]. Мы — это Мирский [88], Селивановский [89], австрийский журналист Брюгель [90]и я.

Едем в Сталино.

Двадцать пять лет со дня смерти Толстого. Разговаривая, все время возвращаемся к этой теме. Лев Толстой. Проезжаем мимо мест, где он жил. Он и в старости ездил верхом. Кинематограф сохранил его живым в этом виде: верхом на лошади. По снегу бежит лошадь, на которой всадник в черном пальто, в черной шапочке. Всадник сидит прямо. Это не старик, это суровый мужчина, и в этом облике особенную роль играют широкие и твердые плечи. Он кажется суровым и элегантным. Странно думать о том, что человек, родившийся в 1828 году, то есть человек, который, будучи десятилетним мальчиком, еще мог видеть Пушкина, — был снят кинематографом.

С нами едет иностранец. Он эмигрировал из Австрии. Сейчас живет в Чехословакии. Поэт и журналист Брюгель.

Ему все странно и удивительно. Он впервые у нас [91]. Зная чешский язык, кое-что понимает по-русски. Ездил в Ясную Поляну с экскурсией наших писателей.

Разговариваем о Софье Андреевне Толстой. Я говорю, что если судить по ее дневникам, то это была исключительная женщина. Мирский не согласен. Я остаюсь при своем мнении.

Есть страшный кадр в кинохронике похорон Толстого. Софья Андреевна, маленькая, в салопе, обвязанная платком поверх меховой шапки, толчется возле окошка, за которым умирает Толстой. Она припадает к стеклу и заглядывает. Ее не пустили к умирающему мужу. Как это могло случиться? Кто посмел запретить ей прийти к умирающему мужу?

Смерть Толстого.

Начальник станции Астапово. Его фамилия — Озолин. Он стал знаменит на весь мир, так как в его комнате умер Толстой. Мог ли он предполагать когда-либо, что в его комнате, на кровати, под стеной, умрет Лев Толстой?