В начале 1416 года он был во Флоренции точно, ибо как раз тогда женился на племяннице отцовского партнера, юной даме, которую звали Контессина де Барди (забавно, но слово contessina, то есть «дочь графини», или «графинюшка», относилось в данном случае и к имени, и к титулу). По обычаям того времени, брак Козимо был устроен его отцом Джованни, и для Медичи это был значительный шаг вверх по иерархической лестнице. Барди — одна из старейших банкирских семей во Флоренции, потерпевшая крах во время финансового кризиса сороковых годов XIV века; она сохранила в немалой степени свой социальный статус, чего не скажешь о деньгах. Контессина де Барди принесла в приданое старый и несколько запущенный семейный дом, палаццо Барди, располагавшийся на южном берегу реки Арно. Сразу после женитьбы двадцатисемилетний Козимо начал перестраивать дворец, демонстративно украшая его снаружи символикой Медичи: щитом и palle, то есть шарами. Даже на этой ранней стадии простая символика, которой предстояло стать выражением силы и амбиций семьи Медичи, претерпела некоторые изменения. Изначально на щите было до двенадцати шаров. К тому времени как Козимо переехал в палаццо Барди, обычно изображались шесть. Но именно обычно — точное количество никогда не соблюдалось, меняясь от столетия к столетию, — могло быть пять, а могло и восемь.

Через два года Контессина родит Козимо, который почти наверняка был в то время в отъезде, сына и наследника Пьеро. А примерно еще через год Джованни назначит Козимо на важный пост постоянного управляющего римским отделением банка Медичи: хоть в то время Медичи уступили папские счета семейству Спини, римское отделение оставалось главным источником доходов, питавшим разнообразные финансовые начинания Медичи. Точных сведений «libro segreto» не дают, но представляется вероятным, что тут имели свои тайные счета — discrezione — несколько наиболее влиятельных кардиналов, а в целом римский филиал обеспечивал более пятидесяти процентов общих доходов банка.

Достоверным фактом является то, что в ту пору, когда Козимо служил в Риме (а провел он там в общей сложности три года), один из банковских клерков привел ему как-то юную рабыню с Кавказа, купленную на торгах в Венеции, со следующими характеристиками: «Двадцать один год, здоровая, девственница». Девушка была принята в штат слуг Козимо, он назвал ее Маддаленой. После нашествия Черной Смерти, когда слуг стало найти гораздо труднее, чем прежде, преуспевающие итальянцы стали нередко использовать рабский труд. В XV веке во Флоренции было примерно сто рабов, рассеянных по домам ведущих семейств; такое же количество имелось в других главных городах Италии. Рабы доставлялись из Леванта и с Черного моря торговцами из Генуи и Венеции; кавказцы и славяне ценились выше турок или татар, ибо работали прилежнее, ассимилировались быстрее и считались «в меньшей степени варварами». В основном это были юные девушки, которых использовали как домашнюю прислугу. Как правило, они делили с хозяевами трапезу, и вообще на них смотрели как на младших членов семьи, часто проживающих в доме всю свою жизнь. Разумеется, бывали случаи жестокого обращения, но это скорее исключение, нежели правило; а вот беременели рабыни нередко. Приписывалось это чаще всего любвеобильности хозяина дома, а в противном случае могли возникнуть крупные неприятности — либо для молодого сына, либо для шалопая-грума.

С какой стороны ни посмотри, распутником Козимо де Медичи не назовешь, но к своей римской рабыне он бесспорно привязался. Она родила ему сына, которого назвали Карло. Этот отпрыск будет воспитываться впоследствии с двумя другими его сыновьями во Флоренции, что вовсе не было чем-то исключительным в те времена. Подобно многим другим незаконнорожденным детям, Карло должен был стать священником, семейное дело ему было заказано. В дом таких детей брали, но членами семьи в полном смысле этого слова они не становились; разделительные линии были тонкими, но вполне определенными. Свидетельством этому служит в данном случае само имя — Карло. Медичи были в этом смысле весьма консервативны: из поколения в поколение детей мужского пола называли Аверардо, Лоренцо, Козимо и Джованни. Карло среди них не попадалось. Рабыню Маддалену, похоже, взяли с собой из Рима во Флоренцию, и, судя по переписи, она работала на семью Медичи (или за ней ухаживали в семье) по меньшей мере до 1457 года, когда ей было уже больше сорока — возраст для работницы по тем временам весьма почтенный.

Что обо всем этом думала Контессина, хроники умалчивают, но, вероятнее всего, она просто мирилась с поведением Козимо, которое было характерным для итальянских мужчин того времени. По сохранившимся описаниям, Контессина была пухлой жизнерадостной дамой, любившей хорошо поесть и вполне довольной своей разрастающейся семьей (в 1421 году она родит второго сына, Джованни). Прежние авторы склонны были видеть в ней только хозяйку дома и хорошую мать, мало интересующуюся делами мужа и возрастающим политическим влиянием семьи. Козимо, говорят, писал ей редко, и она, в периоды его отлучек, платила ему тем же. Правда, несколько ее писем сохранилось, и из них-то как раз предстает несколько иная картина. Вот она пишет Козимо: «Нынче вечером я получила твое письмо, и стало ясно, сколько мы задолжали Карреги за вино... Пришло письмо от Антонио Мартелли, он высылает девять тюков льняного полотна; вели, чтобы его держали в сухом месте». Это, да и некоторые другие письма свидетельствуют о том, что Контессина серьезно занималась поместьями Медичи или, например, галантереей, которая, несмотря на колебания цен, приносила семье немалый доход. Сохранившиеся письма другим адресатам убеждают, что она думала о муже во время его отлучек: «Говорят, он набирает вес, это хороший признак».

Поведение Козимо в эти годы свидетельствует о нем как о добром семьянине. Да, он унаследовал отцовскую деловую хватку, но не его сухую расчетливость и узость. Интеллект его был обогащен гуманистической образованностью, но эмоциональные пристрастия, судя по всему, — женой, которая всегда оставалась рядом с ним, пусть и не обязательно на его стороне. Почти наверняка вкусы Контессины воздействовали на Козимо, ее женственность оживляла и добавляла красок его рациональному в целом характеру. Таким образом, ей предстояло сыграть роль в формировании вкусов человека, художественное чутье которого, в свою очередь, окажет воздействие на перемены поистине эпохального масштаба, — роль, согласимся, немалая в общем порядке вещей.

Отходя в 1420 году от дел, Джованни ди Биччи передал ведение банка сыновьям, прежде всего Козимо — ныне номинальному главе предприятия. Быть может, тридцатиоднолетний Козимо лишь постепенно выходил из тени отца, но отпечаток его личности сказался на деятельности банка быстро и со всей определенностью; практически можно не сомневаться в том, что именно влиятельные люди в Риме, которых Козимо тщательно к этому подводил, убедили Мартина V, после краха семьи Спини, вернуть Медичи статус папских банкиров. Теперь Козимо возглавлял крупнейшее финансовое предприятие во Флоренции, а восемь лет спустя, со смертью Джованни, он станет главой семьи и лидером ее влиятельной фракции во флорентийской политике. По словам Макиавелли, «те, кто сначала радовался смерти Джованни, теперь, увидев, что за человек Козимо, о ней сожалели». Его искусство политика скоро стало вполне очевидным. Следить за повседневной банковской рутиной он поручил брату Лоренцо, хотя все важнейшие решения и впредь останутся за ним самим. Его преданному, хотя и тщеславному кузену Аверардо де Медичи предстоит заниматься политическими технологиями, обеспечивающими победу дела Медичи. Козимо осознал, что пути назад нет. Против Медичи объединились могущественные силы, а реальной политической власти у них нет; либо они эту власть обретут, либо их растопчут многочисленные враги в среде правящей олигархии.

В 1430 году Козимо решил, что у Медичи должен быть собственный дворец, а не дом, полученный в наследство от Барди. Он нашел место на углу виа Ларга (ныне виа Кавур), главной дороги, ведущей от центра города на север, и поручил Брунеллески, некогда любимому архитектору своего отца, а ныне общепризнанному зодчему номер один своего времени, спроектировать палаццо Медичи. Брунеллески взялся за работу, результатом которой стал проект великолепного строения, ставшего в глазах многих подлинным шедевром. Но Козимо странным образом колебался. Его усилиями некоторые детали общего плана стали достоянием посторонних глаз, и в конце концов он отверг проект Брунеллески — кажется, заказчик был склонен к этому с самого начала. Роскошь слишком бьет в глаза, заявил Козимо, стилю Медичи соответствует большая скромность. В конце концов он остановился на проекте, представленном молодым, подающим надежды архитектором Микелоццо, чьи эскизы дворцового фасада отличались даже некоторой аскетичностью.