— Ты кто такой? Ты кто по национальности?

Сунь Баоци оторопел от такого вопроса своего старого друга. Да и другие, что стояли рядом, ничего не могли понять. Пальцы Лян Динфэня дрожали, но голос становился звонче:

— Ты забыл, что ты сын Сунь Ицзина! Ты был цинским чиновником, а теперь явился сюда в такой одежде и хочешь почтить усопших императора и императрицу. Есть ли у тебя стыд? Ты — что ты за тварь?!

— Правильно сказано! Что ты за тварь? — сказал подошедший Лао Найсюань.

Тут же их окружила толпа людей. Побледневший Сунь Баоци, опустив голову, бормотал:

— Верно, правильно! Я тварь! Я тварь!

Впоследствии, рассказывая об этой сценке из жизни, наставник Лян всегда изображал ее в лицах. Эта история и последовавшая за ней "охрана могилы и сосен", можно считать, были самыми радостными днями его жизни. Он часто рассказывал мне об этом, и с каждым разом все подробней и увлекательней.

Третий год республики некоторые называли годом "реставрации" монархии. Событий, разжигавших страсти, становилось все больше и больше: Юань Шикай совершил обряд жертвоприношения Конфуцию, стал использовать феодальные чиновничьи титулы, образовал Институт цинской истории, использовал на службе прежних цинских чиновников. Особенно поразило всех назначение бывшего цинского губернатора трех северо-восточных провинций Чжао Эрсуня главой Института цинской истории. Наставник Чэнь и другие считали его ренегатом, однако сам он говорил о себе так: "Я — цинский чиновник, я составляю цинскую историю, я ем цинский рис, я работаю для Цинов". Лао Найсюань — тот самый, что в паре с Лян Динфэнем "выступал" в Лянгэчжуане, — написал в Циндао статью, в которой открыто агитировал за необходимость "возвращения правления Цинам". Помимо статьи, он написал письмо Сюй Шичану, который был старшим наставником при цинском дворе и государственным секретарем в республиканском правительстве, с просьбой поговорить об этом же с самим Юань Шикаем. Сюй Шичан показал статью Лао Найсюаня Юань Шикаю, и тот попросил передать Лао Найсюаню письмо с просьбой приехать в Пекин в качестве консультанта. Одновременно бывший преподаватель учебного заведения в Пекине Лю Тиншэнь написал статью аналогичного содержания. Сун Юйжэнь — служащий государственного аппарата — выступил с докладом, где высказался за "возвращение власти Цинам". Подобные новости моментально становились всеобщим достоянием. Говорят, что в год "реставрации" даже некий бандит, по кличке Тринадцатый Брат, из провинции Сычуань тоже надел одежду цинского двора, ездил в паланкине, покрытом зеленым сукном, и рассчитывал на свою долю после "реставрации".

Теперь в Запретном городе никто больше не заговаривал о переезде. Осторожный Ши Сюй, чтобы чувствовать себя поуверенней, как-то специально навестил Юань Шикая, своего побратима. Новости, с которыми он вернулся, еще больше всех взбудоражили, ибо Юань Шикай сказал следующее: "Братец, а ты разве еще не понял? Ведь все условия были для того, чтобы справиться с южанами. Храм предков находится в самом городе, как же может император куда-нибудь переезжать? Кроме всего, кто может жить во дворце, как не император?" Об этом много времени спустя мне рассказал один человек, служивший в Департаменте двора. В то время Ши Сюй и мой отец вообще не говорили со мной о таких делах, а в случаях необходимости все передавалось мне обычно через наставника Чэня. Он придерживался следующего взгляда: "Судя по всему, их президент вроде бы благоволит Цинам. "Льготные условия" лежат в государственном архиве и…"

Мысли наставника всегда казались недосказанными. Вспоминая об этом сейчас, я думаю, что в этом проявлялся его осторожный характер. Оптимизм, царивший в Запретном городе, в сравнении с тем, что было вне его, в самом деле отличался некоторой настороженностью. Различные действия Юань Шикая — от открытого поминания "души Лун Юй на небе" до конфиденциальных заверений в том, что "его величество" не может покинуть дворец и храм предков, — несомненно, дали немало пищи для догадок обитателям Запретного города. Однако этими заверениями все и ограничивалось. Поэтому в Запретном городе не было серьезных оснований бурно выражать восторг. Изменение политического климата в Пекине к концу года — года "реставрации" — показало, что подобная "осторожность" была не напрасной.

Началось все с того, что один чиновник-инспектор подал мысль расследовать распускаемые слухи о реставрации. Юань Щикай предложил Департаменту двора "разобраться и принять меры". Вслед за этим выступивший с призывом возврата к Цинам Сун Юйжэнь в сопровождении эскорта солдат был возвращен к себе на родину. Многие забеспокоились: исчезли и статьи с советами, прекратились речи. Собравшийся было приехать на службу в Пекин Лао Найсюань тоже побоялся оставить Циндао. Многое оставалось неясным, так как Юань Шикай на документе о расследовании слухов о реставрации написал загадочную резолюцию: "Запретить распускать сплетни о реставрации, но не очень строго". Например, когда Сун Юйжэнь был отослан в свой родной город, Юань Шикай подарил ему 3 тысячи мексиканских долларов, а все канцелярии на пути следования устраивали в его честь торжественные банкеты, то есть никто так и не понял, наказали его или наградили. На четвертый год республики американский советник в правительстве Юань Шикая Фрэнк Гудноу опубликовал статью, в которой писал, что республиканский строй не подходит к китайским условиям [40]. Вскоре возникло общество "Чоуаньхуэй", предлагавшее выдвинуть Юань Шикая на пост императора китайской империи. Только тогда тучи рассеялись и все поняли, что за реставрацию хотел провести Юань Шикай. А когда стало ясным, куда дует ветер, атмосфера в Запретном городе тоже изменилась.

Тогда-то я и слышал военную музыку из парка Чжуннаньхай — резиденции Юань Шикая. В те времена в трех больших палатах его дворца производились ремонтные работы. Со ступенек Дворцовой палаты Янсиньдянь можно было отчетливо видеть, как на лесах работали маляры. Как объяснил Чжан Цзяньхэ, это шли приготовления к восшествию Юань Шикая на престол. Несколько позже Пу Лунь от имени императорского дома и личного состава восьми маньчжурских знамен обратился к Юань Шикаю с петицией — просьбой принять трон. Юань Шикай пожаловал ему титул двойного великого князя и направил во дворец к императорским наложницам за скипетром и императорской печатью. Все эти известия угнетали, огорчали и вместе с тем пугали меня. И хотя мой наставник Чэнь не хотел что-либо мне разъяснять, я все же понимал старое выражение: "Небо не может иметь два солнца, а государство — двух монархов". Разве мог Юань Шикай, став монархом, допустить, чтобы существовал и я — еще один император?

В те дни малейшее движение в трех больших дворцовых палатах около ворот Цяньцинмэнь отмечалось всеми живущими во дворце. Кто бы ни шел по дворцу, обязательно поглядывал в сторону палат — не закончились ли малярные работы, касавшиеся теперь судьбы каждого из них. Императорские наложницы ежедневно жгли ароматные свечи и поклонялись Будде, прося у духа — хранителя государства "помощи и защиты императора". Скипетр поспешно унес Пу Лунь, а императорская печать осталась, так как была на китайском и маньчжурском языках и поэтому не удовлетворяла Юань Шикая.

Заметные изменения произошли и во дворце Юйцингун, где я занимался. Мои наставники стали необычайно вежливы с Юй Чуном. Он был первым человеком у императорских наложниц, и ему часто дарили всякие безделушки вроде табакерок и перстней. Стоило мне упомянуть имя Юань Шикая, как наставники тут же делали знаки, чтобы я замолчал, дабы Юй Чун ненароком не услышал и не передал услышанное своему отцу Пу Луню.

Однажды Юй Чун был приглашен к императорским наложницам. Чэнь Баошэнь, подождав, когда тот скроется из виду, достал из-за пазухи листочек бумаги и сказал: