Прошел месяц. Это был волшебный месяц. По крайней мере, для нее. Про него же этого она с уверенностью сказать не могла. Алекс не был насмешлив или высокомерен, он был неизменно добр, ласков и нежен. Но его внутренний мир был закрыт для нее, она не знала, о чем он думает, — он никогда не делился с ней своими чувствами, ни разу не сказал, что любит ее. Но все же они были счастливы. И хотя он не произносил слов, которые ей так отчаянно, так страстно хотелось услышать, он не был ленивым любовником, даже наоборот.

Не заглядывая далеко в будущее, она жила сегодняшним днем, подшучивала над ним и занималась любовью с энергией и пылом, которые он находил изумительными.

Днем она оставляла его одного, чтобы он мог спокойно работать, уходила к знакомым в деревню или уезжала в город на велосипеде или автобусе. Иногда он ездил с ней, показывал красивые места, а по вечерам в теплом бархате темноты они оставались вдвоем и предавались любви, иногда быстро, как будто куда-то спеша, а иногда не спеша самозабвенно ласкали друг друга до утра.

Неизвестно, сколько бы еще все это продолжалось, если бы она не забеременела. Может быть, они все равно поженились бы, а может, вскоре расстались и их связь осталась бы лишь волшебным воспоминанием о чудесном лете.

Сейчас, оглядываясь назад, она высчитала наиболее вероятную дату зачатия. Двадцать четвертое сентября. Они принимали участие в ежегодном празднике молодого вина, который отмечали жители их деревни. На закате, когда костры были зажжены, а огненное зарево, отражаясь от снежных горных вершин, окрашивало все вокруг в красный цвет, он повел ее в таверну, где продолжался праздник.

После его окончания они поднялись к нему в комнату с большой кроватью. Может, было выпито слишком много вина, или это его теплые мягкие губы заставили ее забыть о предосторожностях, которые они всегда соблюдали. Так или иначе, но она забеременела.

Она долго не решалась рассказать ему о ребенке, искренне не хотела озабочивать его, подталкивать к решению жениться. И тем не менее вспоминая об этом сейчас, ей казалось, что она все-таки вынудила его. Подсознательно ведь она всегда знала, что присущие ему честь, чувство долга и ответственности заставят его настоять на браке.

И, может, все бы было замечательно, если бы не беременность, которая протекала очень тяжело. Она постоянно чувствовала тошноту, усталость, раздражение.

— Это гормоны, — сочувственно сказал тогда доктор.

Но знание причины своего состояния никак не повлияло на ее ужасное поведение. Она кричала на Алекса, обвиняла его, постоянно плакала… Да она и теперь все еще плачет. А потом раскаивалась, молила его о прощении. И Алекс был неизменно ровен — добр, ласков и терпелив, — хотя, видит Бог, он столько от нее натерпелся!

Каролина ожидала, что он без слов догадается о ее самочувствии. О том, что, помимо физических страданий, она испытывает немалые душевные муки. Она ведь видела — не могла не видеть, — что он на пределе, что еще немного — и он сорвется.

Однако Алекс выдержал все испытания, которые ему послала судьба в лице его несносной беременной жены. Он никогда ни единым взглядом, ни единым словом не намекнул, что сожалеет о своей женитьбе.

Может, если бы ее родители были живы, все сложилось бы по-другому. Но у Каролины из родственников осталась только старенькая бабушка, и было по меньшей мере глупо вытаскивать ее в Австрию просто потому, что у внучки должен родиться ребенок. Люди постоянно рожают детей… Ты сама еще ребенок, говорила она себе. Избалованный ребенок. И плюс ко всему она чувствовала себя виноватой. Ей казалось, что она одна виновата во всем. Виновата в том, что изменила его жизнь, хотя он, разумеется, не хотел никаких перемен. Ее охватывало ощущение беспомощности и безысходности, когда она признавалась себе, что все испорчено, причем испорчено по ее, Каролине, вине. Ее беззаботная жизнь, беспечное существование неожиданно закончилось.

А она еще не успела толком повзрослеть.

А потом была эта роковая поездка в Англию. Она настояла, чтобы он позволил ей поехать с ним. Он умолял ее остаться с их друзьями в Австрии, пока будет заниматься исследованиями для своей будущей книги, говорил, что не задержится надолго, но нет, ей приспичило поехать с ним. Бедняга! — позже жалела она его. Не удалось даже пару недель побыть в мире и покое, наедине с самим собой.

Она настояла, что поведет машину сама, чтобы он мог спокойно делать свои заметки… Последовала еще одна ссора — нет, эта была не ссора. Она кричала, а он молчал. Но все-таки она настояла на своем, и они наконец отправились в путь.

Она ехала не слишком быстро, так как неожиданно поднялся сильный ветер, а дорога проходила по горному серпантину. С одной стороны было глубокое ущелье, а с другой — отвесные скалы.

Неожиданно из-за поворота выскочила маленькая девчушка. Ее родители остановились, чтобы полюбоваться видом, открывшимся с этого участка дороги, и позволили своей трехлетней дочурке выйти размять ножки. А Каролине ничего не оставалось, как резко свернуть на обочину…

Если бы барьер безопасности не был поврежден в результате предыдущей аварии, если бы дорога не была мокрой… Все произошло так быстро, что времени на раздумья не было. Они вылетели за барьер, проломив его, и врезались в дерево. Основной удар пришелся на сторону пассажира, и Алекс получил серьезную травму левой ноги, задевшую нерв, глубокую рану на подбородке и сотрясение мозга.

Каролина же потеряла ребенка. А это означало, что причины для их брака более не существовало. И именно этот факт пугал ее больше всего. Правда, доктору она в этом не призналась, когда он начал распространяться о том, что у них будут еще дети, объяснять все про гормоны и про то, как справиться с шоком и горем.

Легкий стук в дверь заставил ее очнуться, она повернулась и почти виновато взглянула на открывавшуюся дверь, в ее глазах стояли слезы.

— О, Каролина! — измученно произнес Алекс. — Так больше не может продолжаться.

Уже не заботясь о том, хочет ли этого Алекс, нужно ли это ему, руководствуясь лишь собственными желаниями и ощущениями, она подбежала и прижалась к его груди. Крепко обняв его, она склонила голову ему на плечо и закрыла глаза. Ее всю трясло. Вздрагивая всем телом, она прижалась к нему еще крепче и разрыдалась.

Медленно, очень медленно он обнял ее и нежно, успокаивающе провел рукой по волосам.

— Я в порядке, — выпалила она, захлебываясь от слез. — Я в порядке, хотя по мне этого и не скажешь. Но я, наверное, кажусь тебе безмозглой идиоткой…

— Тсс, все хорошо.

— Правда?

— Да.

Но она знала, что это далеко не так. Она подняла на него глаза, опухшие от слез, в которых читались печаль, боль и мучительная пустота.

Он положил ее голову обратно к себе на плечо.

— Все хорошо, Каролина, — повторил он. — И все будет хорошо, я обещаю. Но тебе надо побольше есть, иначе ты не поправишься.

— Я знаю, я поем. Непременно поем. Она закрыла глаза, и он дотронулся щетинистым подбородком до ее волос.

— Я думаю, тебе нужно вернуться и поговорить с врачом, — тихо произнес он.

— Нет, — отрезала Каролина. — Я буду есть как удав, гулять до посинения, и тогда мне станет лучше. — Она взяла его лицо в свои ладони, умоляюще глядя ему в глаза. — Не уходи. Побудь со мной еще немного.

После непродолжительной паузы он кивнул. Взяв на руки, он отнес ее и осторожно положил на кровать. Лег рядом с ней и нежно обнял, поглаживая по волосам.

— Я просто не знала, что делать, — прошептала она. — Как с тобой говорить. Что сказать.

Она до боли хотела ощутить его, почувствовать его близость, ей это было совершенно необходимо. Он тоже похудел и осунулся. Она знала, что он сейчас не в состоянии писать; целыми днями сидит один в своем кабинете, ничего не делая.

— Успокойся, милая, ни о чем не думай.