И тут началась редкостная разноголосица оценок! Некоторые зрители писали, что правильно мы сделали, изобразив в одной из ролей мерзавца и подонка. Какая-то женщина даже написала, что это живой портрет ее бывшего мужа. Но большинство писем, которые я получил, были полны злобы и несогласия. Характерно, что оценки больше относились не к роли, а к исполнителю. Содержание писем было примерно следующим: «Как вы, Ульянов, смели играть такого подлеца. Вот теперь вы открылись во всей своей красе и сущности!» И тому подобное…

Любого человека оскорбления выводят из равновесия. В течение своей жизни мне не раз приходилось незаслуженно получать их, тем более что моя профессия публична и, к сожалению, способствует этому, но привыкнуть к гадости невозможно. В ответ опускаться до низости нельзя, однако некоторые разъяснения по поводу подобных посланий совсем не хочется, — а приходится давать. Это не в защиту собственного «я», это для уяснения вопроса, что смеет, а чего не смеет делать актер. Да, поговорить более или менее обстоятельно о взаимоотношениях актера со зрителями, взвесить справедливость их оценок и пристрастность, разобраться в их суждениях, то серьезных и доказательных, а то скоропалительных, необходимо. И ниже я посвящу этому вопросу целую главу.

Одна из моих горьких и странных работ — главная роль в фильме «Егор Булычов и другие». Иногда мне кажется, что не было такой картины, не было мучительных поисков своего пути в создании этого характера, не было той предельной усталости, которую я ощущал во время съемок, потому что съемки совпали с выпуском в Театре имени Вахтангова спектакля «Антоний и Клеопатра». Остались только недоумение и обида.

Я уже не раз отмечал, что актера сковывает множество обстоятельств. Но когда видишь причину провала или зрительское не-* понимание твоего замысла, то в этой ясности есть хоть адрес; по которому можно направить свой гнев, свою боль или свое согласие с критикой.

А с «Егором Булычовым» произошла обидная и непонятная история. Я бы сказал, картину «замолчали». В прокат на советские киноэкраны ее пустили самым минимальным тиражом и в самые невыгодные часы. Ну разве кто-нибудь пойдет в кино ни свет ни заря? А в Ленинграде я видел своими глазами, как единственным сеансом, в девять утра, шел этот фильм. Почему? Не знаю. Знаю только, что ныне известный и популярный режиссер Сергей Соловьев тогда был всего лишь молодым и подающим надежды. Но уже тогда он был талантлив, поэтому задумал решить классическую пьесу Горького по-своему. А я также по-своему пытался сделать роль Булычова. Не потому, что мы желали быть оригинальными, ни на кого не похожими, а потому, что время диктует новые взгляды на привычные образы. Нам казалось, что в 1972 году важно не столько громить мерзости того мира, который не принимает Булычов, а понять, откуда и почему так часто и так густо рождаются эти мерзости. И Булычов, умирая, мучительно жаждет понять, почему так дико живет улица, на которой он родился.

Многие вопросы неизбежно возникают в человеческой душе. Почему все так, а не иначе? Как происходит сущее? Зачем смерть? В чем оправдание жизни? Тысячи таких же загадок раздирали сердце горьковского героя.

Всю жизнь Егор Булычов жадно и взахлеб жил. Любил, умел жить. И следовал законам своего общества — обманывал, притеснял, обижал людей. Был озорным и крепким человеком. И вдруг смертельная болезнь, в безысходность которой он поверил. И вот, оглядываясь на жизнь, на краю которой он стоит, он увидел ее бессмысленность и страшное несовершенство. Что мир, в котором жил Егор Булычов, жесток, он знал и раньше. Но почему он такой? Почему?.. Нам казалось, что важно не столько протестовать против такого мира, что естественно и неоспоримо, сколько обнажить поводы для этого протеста. А вскрывает, анатомирует, допытывается до изначальной причины несовершенства мира Егор в самый трагический миг своей жизни. Кто виноват: жизнь или люди, которые сделали ее такой? И сейчас в оправдание темных сторон человеческого бытия приходится слышать: не мы такие — жизнь такая. Ой ли? Нам с Сергеем Соловьевым казалось, что нужно сыграть и показать мучительный и беспощадный анализ творящегося, который совершает внутри себя Егор. Углубляясь в зловонную подноготную своего дома и всего общества, он все больше озлобляется и звереет. А к протесту приходит, поняв несовершенство жизни, которой жил. Егор никогда прежде не смотрел на окружающее так пристально, так неустанно и бесстрашно. В мучительном желании найти оправдание всему происходящему он вопрошает людей, злится на них, провоцирует их, просит, издевается над ними и с безнадежностью понимает, что во всем виноваты людская жадность, тупость и глупость, эгоизм и бессердечие. И ложь, которая паутиной опутала все живое. И ничего Егору не остается, как горько констатировать: «Кругом вранье».

Не трагедию смерти этого человека хотелось показать в фильме, а страшное несовершенство мира, в котором жил Егор Булы- чов, где зачастую оказываемся и мы. Картина вышла, и что? Она была будто одинокий крик в ночи, который неожиданно раздался и, оборвавшись, затих. Кто там крикнул? Какая трагедия произошла? Мы не узнаем, ибо безмолвие ночи не дает ответа человеческому равнодушию. Бывает и такое. А бывает, что и крика не слышно…

Совершенно другая судьба ожидала экранизацию очаровательного произведения Шолом-Алейхема «Тевье-молочник». Эта вещь со специфическим языком, специфической темой, специфической лексикой героя и с его особой философией была восторженно принята зрителем. Ее задумал поставить мой давнишний сокурсник по Щукинскому училищу, многолетний товарищ и известный режиссер телевидения Сергей Евлахишвили, а мне он предложил сыграть заглавную роль.

Я сразу взялся читать цикл новелл Шолом-Алейхема о Тевье и понял: это произведение настолько редкостное по неожиданности и свежести, что впору удивиться — ведь оно создано около ста лет назад, а воспринимается как современное на фоне матерой, надоедливой рутины, к которой мы привыкли и на телевидении, и в театре. Необычайна личность Тевье — мужественная, мудрая. Человек, который не сгибается под ударами судьбы и который принимает жизнь такой, какая она есть. Это полное, ясное, трезвое сознание, что многое вокруг нам не дано ни переделать, ни улучшить. Вот она, воплощенная вековая мудрость. И ох как глупо было бы отказываться от такой работы! Хотя, по чести, я вовсе не представлял себе, с какого боку подъехать или подойти к ней.

Телевизионные проекты бывают иногда очень четкими и подробными, а иногда поспешными, скоростными, без знания текста, без точного понимания того, что ты в конечном счете сыграешь. Тут же представилась работа, которая требовала четкой прорисовки характера и безошибочного решения всего произведения. Последнее, естественно, взял на себя постановщик фильма-спектакля, а вот трактовку характера, так сказать, главную тематику образа Тевье, главный его тон — это уж нам пришлось продумывать с ним совместно, но прежде всего мне.

Если вчитаться в новеллы Шолом-Алейхема, то сразу увидишь, что, по сути, это рассказ в лицах. Каждая начинается с письма, в котором Тевье-молочник рассказывает автору об очередном своем злоключении, о следующем своем испытании и о том, как он выбрался из создавшегося положения, какой опыт вынес, на какую ступеньку познания жизни взошел.

А замысел сделать телевизионную постановку у нас с Евла- хишвили возник именно потому, что основу всего должен был составить крупный план Тевье-молочника, который, как бы ведая свои истории Шолом-Алейхему, на самом деле обращался к зрителю, сидящему от него в полутора шагах. Стоит протянуть руку — и можно до него дотронуться. Именно рассказ человека, который прожил нелегкий, мучительный и в то же время счастливый, мудрый век, должен был стать лейтмотивом и главной тональностью нашей постановки.

Нам хотелось найти такие интонации, такую доверительность, какую позволительно иметь только с ближайшим другом, с которым поделишься тем, о чем с другими говорить не будешь. Только подлинному другу можно открыть наболевшую душу и услышать слова сочувствия или хотя бы понимания. Вот этого сочувствия и понимания нам и хотелось добиться у зрителя.