Твоя слава, похоже, дает другим право, которое иначе они себе никогда бы не присвоили — рыться в твоем мусоре, подслушивать твои личные разговоры. Она дает им лицензию на вымысел. Я предупредил Джульетту, что мы никогда, абсолютно никогда не должны ссориться на людях. По этому поводу мы основательно поспорили в переполненном ресторане.

Стоит мне показаться на людях с какой-нибудь женщиной, выпить с ней по бокалу вина или по чашечке кофе, и это уже подается как последняя новость, а мы с Джульеттой должны публично объявлять, что вовсе не собираемся разводиться. Джульетта в замешательстве и, что еще хуже, раздумывает, не правда ли все это. Но хуже всего, что она часто верит тому, что читает в прессе.

Во время съемок «Мошенничества» прошел слух, что у Джульетты роман с американским актером Ричардом Бейзхартом. Я сказал Джульетте, что считаю этот слух ерундой. И засмеялся. Она же с раздражением отозвалась: «Почему ты смеешься? Не веришь, что такое возможно? Неужели ты совсем не ревнуешь?» Я сказал: «Конечно, нет». И тогда она по-настоящему рассердилась.

Успех уводит от подлинной жизни. Лишает контактов, которые как раз и привели тебя к славе. Твое творчество, которое приносит радость людям, — продукт твоего собственного воображения. Но воображение не рождается на пустом месте. Оно оттачивается, обретает индивидуальность от общения с другими людьми. Затем приходит успех, и чем он больше, та больше у тебя шансов попасть в изоляцию. Аура успеха кольцом отгораживает тебя от простых смертных — тех, которые и подарили тебе вдохновение. То, что ты создал, чтобы обрести независимость, становится тюрьмой. Ты все больше больше выделяешься из массы и наконец остаешься совсем один. С вершины своей башни ты все видишь в искаженном свете, но ты привыкаешь к этому и начинаешь думать, что и другие видят то же самое. Отрезанная от того, что ее питало, та твоя часть, которая и делала тебя художником, понемногу чахнет и погибает в башне, куда ты сам себя заточил.

Таксисты всегда спрашивают меня: «Фефе, почему ты делаешь такие непонятные фильмы?»

«Фефе» — так называют меня самые близкие люди, но об этом часто пишут в газетах, и таксисты любят обращаться ко мне именно так.

Я отвечаю, что всегда говорю правду, а правда никогда не бывает понятной, ложь же понятна всем..

Больше я ничего не прибавляю, но мои слова не софизм. Это правда. Честный человек противоречив, его противоречивость труднее понять. Я никогда не стремился объяснить в своих фильмах все, разложить все аккуратно по полочкам так, чтобы ничего не оставалось неясным. Надеюсь, зрители вспомнят моих персонажей, задумаются о них и будут продолжать думать дальше.

Когда контракт подписан и все готово к съемкам, я самый счастливый человек в мире. Я считаю себя очень везучим: ведь я делаю то, что люблю. Трудно понять, как случилось, что мне так повезло, и, конечно, еще труднее научить другого, как поймать удачу.

И все же мне кажется, каждому может повезти, если создать атмосферу стихийности. Нужно жить сферически — в разных направлениях. Принимать себя таким, каков ты есть, без всяких комплексов. Я думаю, если попытаться понять, почему один человек счастлив, а другой — нет, и провести это исследование совершенно бесстрастно, то тот, кто счастлив, возможно, не очень-то полагается на рассудок. Он верит. Не боится доверять своей интуиции и действует в соответствии с ней. Вера в явления, вещи, вера в жизнь — это своего рода Религиозное чувство.

В свою работу я вношу ту часть себя, что лишена чувства ответственности, более инфантильную часть. И делаю это свободно. Другая же моя часть, интеллектуальная и рациональная, возражает против этого, осуждает мои поступки. Если я действую, не сопровождая свои действия анализом, — просто по наитию, то могу не сомневаться, что прав, даже если мой разум и противится этому. Возможно, это потому, что чувство, интуиция и есть я, а другая половина — голоса людей, говорящих мне, что надо делать.

Удержать равновесие — трудно. Обычно одна половина утверждает, что она более права, более важна; этот сильный властный голос принадлежит моему разуму, который всегда ошибается.

Работать — то же самое, что заниматься любовью, если, конечно, вам так повезло, что вы делаете то, что стали бы делать без всякого вознаграждения и еще сами бы приплачивали. Да, это сродни любви, потому что это всепоглощающее чувство. Вы тонете в нем.

Каждая картина, над которой я работаю, похожа на ревнивую любовницу. «Люби меня! Меня! — твердит она. — Не вспоминай прошлое. Все остальные фильмы никогда не существовали в твоей жизни. Они не могли значить для тебя то, что значу я. Неверности я не потерплю. Ты должен работать только со мной. Я единственная». Так и есть. Сейчас эта картина — моя подлинная страсть, но когда-нибудь работа над ней подойдет к концу. Я выложусь целиком, и роман закончится. Фильм перейдет в область воспоминаний, а я стану искать и найду новую любовницу — следующую картину. И в моей жизни будет место только для нее.

Как только фильм обретает цельность, любовь уходит. Но после каждого остается что-то, вроде эха, не дающего окончательно с ним расстаться. Только когда новый фильм совсем на подходе, старый отпускает меня, так что я никогда не бываю одинок: знакомые персонажи составляют компанию, пока новые окончательно не захватили меня.

Каждый фильм еще не раз будет расставаться с тобой. Совсем как в настоящем любовном романе. В какой-то момент он начинает с тобой прощаться, и как изобретателен он бывает в этом, ах! чего только не придумывает, чтобы затянуть расставание.

После монтажа начинается дубляж. Затем озвучание, так что расставание проходит постепенно. Это не конец, а как бы очередная пауза. Ты понимаешь, что твоя картина уходит от тебя, день за днем, с каждой новой операцией, уходит все дальше и дальше. После звукозаписи — первый просмотр, первый показ. У тебя никогда не возникнет ощущения, что вы расстались внезапно. Когда ты окончательно от нее отошел, ты уже практически снимаешь новую. Это идеально. Как в любовном романе, когда оба полностью насладились друг другом и в конце не возникает противостояния с трагическими обертонами.

Когда фильм снят, я не хочу жить в его тени и, совершая ритуальные поездки по свету, рассказывать, что и как я сделал. Мне не хочется быть на виду: ведь люди думают, что я похож на свои фильмы. У меня нет желания их разочаровывать, показывая, что не так уж я и ненормален.

Я стараюсь не пересматривать свои фильмы: это может стать большим испытанием. Даже спустя много лет мне хочется что-то изменить, а иногда я расстраиваюсь, вспоминая сцены, которые пришлось вырезать. Они продолжают жить в моей памяти, я могу мысленно прокрутить в голове весь фильм. Я несколько раз боролся с искушением посмотреть вновь «Маменькиных сынков». Они знаменовали важный момент в моей жизни. Их неожиданный успех сделал возможным все дальнейшее.

В школьные годы я и мои сверстники, глядя вслед женщинам, гадали, есть на них бюстгальтеры или нет. Обычно мы, располагались на велосипедной стоянке во второй половине: дня; женщины после работы разбирали велосипеды, и, когда они садились на них спиной к нам, обзор был прекрасный.

Я уехал из Римини в семнадцать лет. И не был близко знаком с ребятами, которые постоянно болтались на улицах города, «сердцеедами», — теми, что изображены в «Маменькиных сынках», но я наблюдал за ними. Они были старше, поэтому не могли быть моими друзьями, но я засвидетельствовал то, что знал о них и их жизни, а еще кое-что домыслил Для живущего в Римини юноши жизнь текла вяло, провинциально, тупо, бессмысленно, в ней не было никакого творческого стимула. Каждый вечер был точной копией предыдущего.

У этих шалопаев (таков точный смысл названия фильма [21]) еще молоко на губах не обсохло, а они уже умудряются влипать в разные неприятности. Фаусто способен сделать девушке ребенка, но не готов к тому, чтобы стать отцом. Альберто это формулирует: «Все мы ничтожества». Но сам он не делает абсолютно ничего, чтобы кем-то стать, и охотно принимает жертву сестры с тем, чтобы ничего в его жизни не менялось. Когда же сестра уезжает на поиски собственного счастья, он недоволен. Ведь это означает, что теперь ему придется позаботиться о себе и найти работу. Рикардо хочет стать оперным певцом, но совсем не занимается и поет только на дружеских вечеринках, как мой брат. Леопольдо думает, что хочет быть писателем, но приятелям и живущей в квартире над ним девушке ничего не стоит отвлечь его от работы. Только Моральдо, занимающий позицию наблюдателя, пытается сопротивляться этому прозябанию. Он делает единственно возможный для себя выбор. Моральдо покидает город, а в его ушах все еще звучит вопрос, на который он не может дать ответа: «Разве ты не был здесь счастлив?» Утренний поезд словно проносится через спальни оставляемых им позади людей. Уехав, он перестанет быть частью их жизни, так же, как они — его. Они продолжают спать, а Моральдо пробуждается к новой жизни.