Я не участвовал в окончательных финансовых расчетах (что было и впредь) по обычной причине — я снимал кино. Я принес богатство другим людям, но сам оказался богаче всех, и мое богатство измерялось не деньгами. Я гордился собой.
Те же чувства испытывала и Джульетта. Ее Джельсомину сравнивали с лучшими ролями Чаплина, Жака Тати.
Не могу сказать, что меня радует, когда критики продолжают хвалить «Дорогу», снятую мною в далеком прошлом, не говоря слова доброго о моих последних работах. Сам я не Л1облю вспоминать о «Дороге», потому что она говорит сама За себя. Мир принял этот фильм, и я не испытываю по отношению к нему тех обязательств, которые испытываю по отношению к моим непризнанным фильмам. «Голос Луны» никому не нравится, поэтому ему требуется больше любви от меня. В отношении «Голоса Луны» мне безразлично мнение большинства, — только бы не говорили, что это последний фильм Феллини.
От «Дороги» была и реальная польза. Мы с Джульеттой выехали из тетиной квартиры, купив собственную в Париоли, живописном пригороде Рима.
Будучи номинированной на «Оскара», «Дорога» предоставила мне возможность впервые побывать в сказочной Америке, о которой я грезил в детстве. Америка была для меня местом, где можно стать президентом, не зная латинского или греческого языка. Когда я ехал в Америку, у меня не было ощущения, что я еду в незнакомую страну. Я хорошо ее знал по фильмам, которые шли на экранах «Фульгора». В Голливуд поехали Джульетта, Дино де Лаурентис и я. «Дорога» получила «Оскара». Мы стали знаменитостями.
Покидая Америку, я чувствовал, что знаю ее меньше, чем до путешествия. В ней было столько всего, что я понимал: никогда мне всего не узнать. То, что я любил всем сердцем, осталось в прошлой Америке, которая больше не существовала. Я знал, что чистое, открытое, доверчивое детство Америки закончилось.
Меня пригласили на американское телевидение для интервью, в котором заодно предполагалось, что я покажу, как надо целовать руку. Для этого пришлось бы взять несколько уроков, потому что я никогда никому не целовал руку. Сославшись на нездоровье, я отказался. В каком-то смысле это было правдой, потому что после такого «шоу» я бы и в самом деле не чувствовал себя хорошо.
Ни один мой фильм не принимали хуже «Мошенничества» (это слово имеет изначально значение «большой пустой бидон» [22]). У меня оно обретает еще и значение пустых обещаний, которые дают мошенники, продающие не имеющие никакой ценности вещи людям, не подозревающим обмана, хотя и не всегда доверчивым. Фильм — о мелких жуликах, у которых достаточно ума, чтобы обеспечить себя честным путем, но они этого не хотят. Они получают удовольствие, дурача других и сделав мошенничество источником своего существования. Возможно, такая тема заинтересовала меня, потому что режиссер должен быть волшебником и мастером иллюзии, хотя в его намерения не входит обманывать людей.
Поставить «Мошенничество» сразу после «Дороги» меня побудили многочисленные встречи с разными жуликами, хотя сам я никогда не оказывался их жертвой. В Римини, помнится, был один аферист, который специализировался на надувании туристов. Местные жители, напротив, им восхищались, потому что он был забавным весельчаком и особенно блистал остроумием, если его хорошенько подпоить. Он «продавал» иностранным туристам недвижимость. Например, земли, принадлежащие Церкви. Особенно клевали на это скандинавы и немцы, приезжавшие в Римини летом. Они относились к нам, итальянцам, как к дикарям с островов южных морей или персонажам из романов Джека Лондона. Наше простодушие наводило их на мысль, что тут можно купить землю по бросовым ценам. Про этого мошенника говорили, что он умудрился продать одному туристу отрезок пляжа, принадлежащий «Гранд-отелю», хотя я подозреваю, что он сам пустил этот слух, чтобы ему поставили больше выпивки. Возможно, он продал нам эту историю точно так же, как продавал туристам чужую землю. А может, вся эта история с продажей земли была выдумкой, и надули именно нас. Или мошенник сам верил в то, чего не было, и, следовательно, дурачил сам себя.
Когда я, обосновавшись в Риме, работал репортером в газете, ко мне обратился один такой аферист с предложением продать по дешевке бриллианты тем кинозвездам, у которых я брал интервью. Я не знал, что эти так называемые бриллианты, напротив, баснословно дорогие, так как поддельные. Меня спасло неверие в мои деловые способности — особенно в то время, когда я был болезненно робок и застенчив, — и я отказался от этого предложения. Мне казалась невероятной сама мысль, что я попытаюсь продать бриллианты одному из тех людей, у которых брал интервью, на манер отца, продающего сыр пармезан. Мне стоило большого труда пробиться к этим людям, всучив свой жалкий список вопросов. Другому репортеру, с которым я работал, повезло меньше. Он продал один из «бриллиантов», потерял работу и чуть не угодил в тюрьму.
Конечно, в Риме военного времени, чтобы выжить, надо было иметь в себе кое-что от мошенника. Человек, который сумел в те дни уклониться от армейской службы или пристроиться на «хлебное» местечко, вызывал восхищение. Так что разделительная черта между обычным человеком и мошенником была размыта.
После успеха «Маменькиных сынков» и особенно «Дороги» меня засыпали предложениями снимать фильмы на темы, оказавшиеся столь прибыльными. Но я уже сказал все, что хотел, о Джельсомине и Дзампано, а что случится с Моральдо в большом городе, я для себя еще не определил, поэтому принял решение снимать что-то совсем другое. В «Дороге» появлялся в эпизоде один жулик, продающий дешевую одежду, выдавая ее за дорогую шерстяную, он напомнил мне того, который пытался втравить меня в историю с «бриллиантами». Помнится, мы встречались с этим мошенником в кафе, и я пытался узнать от него (что я всегда делаю) больше о человеческой природе, даже о бесчеловечной ее стороне.
Он назвался Лупаччо [23], и в нем действительно было нечто волчье. Никакого сожаления или чувства вины по поводу своего занятия он не испытывал, напротив, он им гордился и даже похвалялся, как ловко обманывает людей. Он считал это умение своим большим жизненным успехом — словно путешественник, открывший новую цивилизацию, или бизнесмен, основавший финансовую империю. Или кинорежиссер, снявший великий фильм.
Я поощрял его откровения, делая вид, что одобряю его поступки, но он не очень-то нуждался в моем одобрении. Мне вспомнились слова У. К. Филдса: «Невозможно надуть честного человека». Сидевший передо мной аферист верил, что в каждом человеке живет жулик и это делает его легкой добычей для ловкого мошенника. Он считал себя своего рода артистом. «Легче всего клюют на наживку те, кто хочет получить все даром», — говорил он мне.
Он подробно, в деталях описывал свои бесчестные деяния, и это заставило меня задуматься: а почему, собственно, он мне доверяет? Тогда я предположил, что, наверное, все удачливые мошенники хорошо чувствуют человеческую натуру или, по крайней мере, так считают. А может быть, у него просто была потребность выговориться и увидеть восхищение его смекалкой в глазах собеседника.
Мои беседы с Лупаччо вдохновили меня на создание совместно с Пинелли и Флапано сценария о мошенниках. Однако продюсерам подобный замысел пришелся не по душе, хотя они и умоляли меня приступить к съемкам следующей картины — любой, при условии, что она будет о Джельсомине. Они полагали, что никто не станет платить деньги, чтобы посмотреть фильм, который я собирался снимать, а тем более вкладывать средства в это предприятие. Чем больше они сопротивлялись моему замыслу, тем упорнее я настаивал на том, что фильм ожидает большой успех. Чем больше претензий вызывал мой проект, тем с большей энергией я его защищал. Если расхваливают мою мысль, я начинаю сомневаться, прав ли я: возможно, меня хвалят лишь из вежливости. Критика, напротив, заставляет меня грудью бросаться на защиту моей идеи, и тут мое упрямство граничит с глупостью. Ну уж такова моя натура.