Самое трудное — найти правильный проект. Чтобы отправиться в долгое путешествие, нужно иметь разумное обоснование. Для меня это — контракт. Многие говорят: «Я собираюсь написать книгу», но когда у тебя есть издатель и контракт, это совсем другое дело или почти другое. Требуется определенное сочетание цели и поощрения. Трудно начать писать книгу, не зная, напечатают ли ее, или конкретно мне ставить фильм, на который никто не дает денег. Контракт мне требуется для самодисциплины, и еще для меня очень важна студия. Студия дает защиту и осуществляет контроль.

Когда я приступал к работе над «8 1/2», со мной что-то произошло. Я всегда боялся, что такое случится, но когда это случилось, мне было так плохо, что я и вообразить не мог. Я переживал творческий кризис, подобный тому, какой бывает у писателя. У меня был продюсер, был контракт. Я работал на «Чинечитта», и все было готово для начала съемок. Ждали только меня, и никто не знал, что фильм, который я собирался снимать, ускользнул от меня. Уже были готовы декорации, а я никак не мог обрести нужное эмоциональное состояние.

Меня расспрашивали о фильме. Сейчас я уже не отвечаю на подобные вопросы, потому что разговоры о неснятом фильме ослабляют и разрушают замысел. Вся энергия уходит на объяснения. Кроме того, я должен иметь право вносить изменения. Иногда журналистам и прочим заинтересованным лицам я говорю одну и ту же ложь о содержании фильма — чтобы прекратить дальнейшие расспросы и уберечь фильм. Ведь скажи я им правду, картина в процессе съемок так изменится, что они заявят: «Феллини нам солгал». Но в этот раз все было иначе. Я запинался и нес ахинею, когда Мастроянни задавал мне вопросы о своей роли. Он такой доверчивый. Они все мне верили.

Я сел за стол и начал писать Анджело Риццоли письмо, в котором признавался в том, что происходит. Я писал: «Пожалуйста, отнеситесь с пониманием к моему состоянию. Я в крайнем замешательстве и не могу работать».

Не успел я отправить письмо, как один из рабочих ателье пришел за мной. «Мы ждем вас к себе», — сказал он. Рабочие и электрики отмечали день рождения одного из них. У меня не было настроения веселиться, но отказать я не мог.

Разлили спуманте в бумажные стаканчики и один дали мне. Настал черед тоста, и все подняли стаканчики. Я думал, выпьют за именинника, но вместо этого они предложили тост за меня и мой будущий шедевр. Они не имели понятия, что я собираюсь ставить, но безгранично доверяли мне. В свой кабинет я вернулся ошеломленный.

Я только что был готов лишить всех этих людей работы. Они называли меня Волшебником. Где мое «волшебство»? «Так что же мне делать?» — спрашивал я себя. Ответ не приходил. Я прислушивался к шуму фонтана и плеску воды, пытаясь услышать свой внутренний голос. Вдруг изнутри послышался слабый голосок. И тут я понял. Я расскажу историю о писателе, который не знает, о чем писать.

И я разорвал письмо к Риццоли.

Позже я изменил профессию Гвидо, сделав его кинорежиссером. Он стал кинорежиссером, который не знает, что снимать. На экране трудно представить писателя, показать его работу так, чтобы это было интересно. Слишком мало в его труде действия. А мир кинорежиссера давал поистине безграничные возможности.

Отношения Гвидо и Луизы должны открыть зрителю, что было раньше между ними и что стало теперь. Между ними по-прежнему тесная связь, хотя она претерпела большие изменения со времен ухаживания и медового месяца. Трудно показать, на чем зиждется связь между мужем и женой, которые поженились по любви и страсти, но уже долгое время находятся в браке. На место того, что было, приходит дружба, но она не вытесняет все остальные чувства. Эта дружба на всю жизнь, но вот когда ее омрачает предательство…

Марчелло и Анук — замечательные актеры: они могут сыграть то, чего не чувствуют. Я, однако, не возражал, когда видел, что они находят друг друга слишком уж привлекательными. Думаю, кое-что можно заметить и на экране., Мастроянни и Анита Экберг не нравились друг другу в жизни и, конечно, между ними ничего не было, однако, в «Сладкой жизни» ощущение обратное.

Сначала я придумал для «8 1/2» другой конец, но тут меня попросили снять что-нибудь для анонса. Для этого я собрал двести актеров и снял их, марширующих, перёд семью камерами. Отснятый материал произвел на меня сильное впечатление. Он был настолько хорош, что я изменил первоначальный финал, в котором Гвидо и Луиза, сидя в вагоне-ресторане, пытаются наладить отношения. Так что иногда и требования продюсера бывают во благо. Мне удалось использовать кое-что из не вошедшего в фильм материала в «Городе женщин». Та сцена, в которой' Снапораз думает, что видит в своем купе женщину из сна, навеяна несостоявшимся финалом (<$!/2», когда Гвидо кажется, что все его женщины сидят в том же вагоне-ресторане.

Мне хотелось увидеть «Девять», бродвейский мюзикл, созданный по мотивам «8 1/2», но я никогда не оказывался в Нью-Йорке в нужное время. Однако больше всего мне хотелось бы осуществить бродвейскую постановку по «Джульетте и духам». И дело тут вовсе не в финансовой стороне. Я хотел бы сам поставить спектакль на Бродвее. И вернуться при этом к моей первоначальной версии, реализовав некоторые идеи, которые не нашли воплощения в фильме: они не слишком боролись за право на существование. Те идеи, которые побеждают, не обязательно лучшие — они просто сильнее. Джульетте нравился фильм, но не всегда нравилась ее роль. У нее было свое представление о роли, свои мысли по этому поводу, и мне хотелось бы теперь их реализовать, и не только, чтобы порадовать Джульетту: мне кажется, она была права. В течение нескольких лет мы с Шарлоттой Чандлер работаем над этим проектом, а Марвин Хэмлинг хочет написать музыку. Надеюсь, спектакль будет идти так же долго, как «Кордебалет», и у меня будет достаточно времени, чтобы его посмотреть.

Я никогда не испытывал потребности в наркотиках, меня к ним не тянуло. Это правда — нужды не было, хотя любопытство у меня они вызывали. Я видел на ступеньках Испанской лестницы обалдевших от зелья хиппи.

Когда я снимаю фильм, мне не до наркотиков. Я счастлив, и кроме моего фильма и еды мне ничего не нужно — разве что интимная близость с женщиной. Во мне бурлят жизненные силы. Некоторые режиссеры говорили мне, что, снимая фильм, перестают заниматься любовью или резко сокращают: ведь на творчество и секс расходуется одна и та же энергия. Лично я чувствую себя более активным, когда работаю, чем в другое время. На меня снисходит огромная энергия — творческая и сексуальная. Работа над фильмом приносит удовлетворение во всех отношениях.

Пока снимал «8 1/2», я ничем не рисковал, но как только съемки закончились, начался, как обычно, кризис: такое у меня происходит между фильмами постоянно. На съемках я полностью контролирую себя, а вот в обычной жизни — нет.

Я решил, что мне следует испытать ощущения от ЛСД, но сделать это собирался в соответствующей обстановке и под контролем. Так как у нас в семье есть склонность к сердечным заболеваниям, я сначала проверил состояние своего сердца. Сделал кардиограмму. Мне предложили провести намеченный эксперимент в присутствии кардиолога. Правда, непонятно, чем бы он помог в случае сердечного приступа. Я пригласил для участия в эксперименте и стенографистку, желая запечатлеть каждое мгновение. Находились люди, которые говорили, что Феллини из всего сделает «постановку».

Должен признаться, что попробовать ЛСД меня подтолкнули книги Карлоса Кастанеды. Мне хотелось с ним познакомиться, и я даже думал, что мы могли бы не только поговорить, но и провести совместно наркотический сеанс. Это дало бы нам общий опыт. Я считал, что как творческий человек должен знать, о чем говорят и что испытывают люди, несмотря на то, что боялся эксперимента. Мне всегда хотелось сохранять полный контроль над собой, а тут речь могла идти, напротив, о полной его утрате. Я боялся чего-то навсегда лишиться, опасаясь, в первую очередь, не столько ущерба для здоровья, сколько — для воображения. Но меня разжигало любопытство относительно галлюцинаторных эффектов ЛСД, о которых много говорили, и личности самого Кастанеды.