Каждое воскресенье все, кроме меня, ходили в католическую церковь. Будучи единственным протестантом, я оставался в одиночестве. Иногда за компанию и я ходил вместе с ними. Только уважение к религии матери помешало мне стать католиком. Мне очень нравился и мистицизм католической веры и маленький самодельный алтарь с гипсовой фигуркой Девы Марии, украшенный цветами и зажженными свечами, который мальчики ставили в углу своей спальни, не забывая преклонить перед ним колени каждый раз, когда им случалось пройти мимо.

После шести недель репетиций я начал выступать в ансамбле. Однако мне уже исполнилось восемь лет, я потерял младенческую самоуверенность и, выйдя на сцену, вдруг впервые в жизни ощутил страх перед публикой. У меня подкашивались ноги. Только через месяц-два я наконец смог танцевать сольные номера.

По правде сказать, я не испытывал особого восторга от сознания того, что являюсь одним из восьми участников ансамбля. Как и всем остальным, мне больше хотелось выступать со своим собственным номером, и не только потому, что это приносило бы больше денег. Я инстинктивно чувствовал, что это дало бы мне гораздо больше удовлетворения, чем наши танцы. Мне хотелось бы стать мальчиком-комиком, но я не знал, хватит ли у меня духу выйти на сцену одному. Как бы то ни было, мне хотелось смешить, а не танцевать. Моей мечтой был парный номер — двое мальчишек в костюмах комических бродяг. Я рассказал о своем замысле одному из мальчиков в ансамбле, и мы решили стать партнерами. Мы долго лелеяли эту мечту: назовем номер «Бристоль и Чаплин — бродяги-миллионеры», наклеим лохматые бороды, как у бродяг, и наденем перстни с большими бриллиантами, как у миллионеров. По нашему мнению, этот план обещал большой успех и большие доходы, но, увы, ему не суждено было осуществиться.

Публике нравились «Восемь ланкаширских парней», потому что, как утверждал мистер Джексон, мы были совсем непохожи на других выступавших в театре детей. Он всегда подчеркивал, что мы не гримируемся и наши щеки румяны от природы, Если перед выходом кто-нибудь из нас был бледен, он приказывал нам пощипать щеки. В Лондоне, где нам приходилось за один вечер выступать в двух-трех мюзик-холлах, мы все-таки иногда забывали об этом благодетельном совете и стояли на сцене усталые, со скучающим видом. Но стоило нам встретиться глазами со следившим за нами из-за кулис мистером Джексоном, который выразительно улыбался, указывая пальцем на свое лицо, и мы сразу расплывались в сияющих улыбках.

Во время наших турне мы посещали школу — по неделе в каждом городе, но это мало способствовало моему образованию.

На рождественские праздники нас пригласили играть кошек и собачек в пантомиме «Золушка», которая давалась в лондонском «Ипподроме». Тогда это был новый театр, соединявший в себе черты варьете и цирка, поражавший воображение зрителей роскошным убранством и чудесами техники. Пол арены опускался, арена заполнялась водой и начинался весьма замысловатый балет. Хорошенькие девушки в блестящих доспехах выходили ряд за рядом и исчезали под водой. Когда в воду погружалась последняя шеренга, появлялся Марселин, знаменитый французский клоун в мешковатом фраке и цилиндре. Он входил с удочкой, садился на складной стул, раскрывал большую шкатулку с драгоценностями, насаживал на крючок бриллиантовое ожерелье и закидывал удочку в воду. Потом он пытал счастье с драгоценностями помельче, насаживая на крючок браслеты и броши, пока наконец шкатулка оказывалась пустой. Внезапно леска натягивалась — «рыбка» клюнула. Марселин, очень смешно кружась и подпрыгивая, изображая азарт рыболова, боролся с непокорной удочкой. Наконец он «подсекал» и вытаскивал из воды маленького дрессированного пуделя, который повторял все его движения: Марселин садился, собака тоже садилась, когда он вставал на голову, собака повторяла и этот акробатический трюк.

Оригинальные и смешные номера Марселина покорили Лондон. В сцене на кухне, в крохотном комедийном эпизоде я был партнером Марселина. Я изображал кошку, которая пьет молоко, а Марселин, пятясь от собаки, спотыкался об меня и падал. Он всегда жаловался, что я плохо выгибаю спину, и он ушибается. Кошачьей маске, которую я носил, было придано несколько удивленное выражение. На первом же детском утреннике я подошел с хвоста к собаке и принялся ее обнюхивать. Когда зрители засмеялись, я повернул к ним свою удивленную мордочку и, дернув за ниточку, приводившую в движение глаза, лукаво подмигнул. Потом я снова понюхал и снова подмигнул. Режиссер из-за кулис делал мне отчаянные знаки, чтобы я ушел со сцены. Но я продолжал свое и, обнюхав собачку, начал обнюхивать просцениум, а затем поднял лапку. Публика захлебнулась смехом, возможно, потому, что жест был совсем не кошачий. В конце концов режиссеру удалось перехватить мой взгляд, и я прыгнул за кулисы под гром аплодисментов. «Никогда больше не смей этого делать, — прошептал он. — Добьешься того, что лорд-камергер закроет наш театр!»

«Золушка» пользовалась огромным успехом. Но гвоздем спектакля был все же Марселин, хотя его вставные номера не имели никакого отношения к сюжету пантомимы. Несколько лет спустя Марселин выступал в нью-йоркском «Ипподроме» и здесь также завоевал огромную популярность. Но когда «Ипподром» отказался от цирковой арены, Марселина быстро забыли.

Примерно в 1918 году в Лос-Анжелос приехал цирк братьев Ринглинг. С ними был и Марселин. Я полагал, что он выступит с сольными номерами, и поразился, когда с трудом узнал его в толпе клоунов, суетившихся на колоссальной арене. Великий артист был погублен погоней владельцев цирка за дешевой сенсацией.

В антракте я зашел к нему в уборную, назвал себя и напомнил, что играл кошку в лондонском «Ипподроме», когда он там выступал. Однако он отнесся к моим словам с полным равнодушием. Даже в гриме он казался мрачным и подавленным.

Через год он покончил самоубийством в Нью-Йорке. В маленькой газетной заметке сообщалось, что сосед Марселина прибежал на выстрел и увидел, что тот лежит на полу с револьвером в руках, а граммофон еще играет песенку «Луна и розы».

Многие знаменитые английские комики кончали жизнь самоубийством. Т.-Е. Данвилл, превосходный комик, услышал, входя в бар, как кто-то сказал о нем: «Этот уже сошел», — и в тот же день застрелился на берегу Темзы.

Марк Шеридан, один из самых выдающихся английских комиков, застрелился в городском парке Глазго, потому что тамошние зрители принимали его недостаточно хорошо.

Актер Фрэнк Койн, с которым мне однажды довелось выступать, был веселым и жизнерадостным комиком. Он прославился исполнением куплетов:

В жизни он был настоящий весельчак и милейший человек. И вот, в один прекрасный день, собравшись поехать с женой на прогулку, он вдруг вспомнил, что оставил дома что-то нужное, и попросил жену подождать, пока он сбегает наверх. Прождав минут двадцать, она пошла узнать, почему он задержался, и нашла его на полу в ванной, в луже крови и с бритвой в руках — он перерезал себе горло.

Из многих артистов, которых я видел в детстве, мне запомнились не те, кто пользовался большим успехом у публики, а те, кто за кулисами вел себя не как другие. Жонглер Зармо каждое утро неизменно являлся в театр к открытию и часами тренировался. Мы видели, как он за кулисами балансировал биллиардным кием на подбородке и, подбросив биллиардный шар, ловил его на кончик кия, затем подбрасывал другой шар и старался поймать его на первый шар, но тут его часто постигала неудача. Он рассказал мистеру Джексону, что отрабатывал этот номер четыре года и в конце недели собирается впервые показать его публике. В тот вечер мы все стояли за кулисами и смотрели на него. Он выполнил номер великолепно: с первого раза, подбросив шар, поймал его на кончик кия, затем, бросив второй шар, поймал его на первый. Но аплодисменты были довольно жидкими. Мистер Джексон часто рассказывал нам потом, как в этот вечер он сказал Зармо: «Вы слишком легко проделываете ваш номер, надо уметь его подать. Лучше несколько раз промахнитесь, а уж потом сделайте, как надо». Зармо рассмеялся: «Я еще недостаточно набил руку, чтобы позволить себе промахнуться». Кроме того, Зармо увлекался френологией и определял характеры, ощупывая наши головы. Мне он сказал, что любые приобретенные мною знания я сумею употребить с пользой.