— Двести семьдесят пять миллионов. — Она едва ли не сказала «миллиардов».

Муссолини прекрасно знал, как он должен реагировать на любые ее слова: легкая угроза в голосе, неявная, но готовая вот-вот вырваться на поверхность.

— Завтра в то же время. — Он ограничился этим кратким ответом.

Разве это все, чуть не закричала Франческа, разве ты больше ничего не скажешь? Скажи, что этого довольно, или хотя бы засмейся и скажи, что этого слишком мало. Не паникуй, сказала она себе, не паникуй. Все в порядке, сказала она Марко и отвернулась, чувствуя, как силы покидают ее.

Все прошло хорошо, объявил Умберто на совещании пятнадцать минут спустя. Хоть бы сегодня обошлось без кошмаров, взмолилась про себя Франческа, хоть бы сегодня мне удалось поспать. Дело затягивается, думал Росси, и конца этому пока не видно. Ну да, согласился он с Хазламом, может быть, и зря он приезжает на «мерседесе», но как еще ему сюда попасть?

Всякое действие со стороны семьи будет теперь ошибкой, убедился Хазлам, заполняя свой дневник в тишине отеля. Однако чем больше он будет возражать, тем упорнее они будут настаивать на своем. Это бизнес, сказал он себе, как говорил им, — поэтому он всегда советовал платить через десятидневные промежутки.

На следующий день он появился на Виа-Вентура в пять. Все стоянки были заняты; голубая «ауди» и дряхлый черный «гольф» были на своих местах (последний, похоже, и не трогался оттуда со вчерашнего дня), «альфа» тоже. Так что же дальше, думал он, поджидая возвращения Франчески и Марко после переговоров, что ему теперь следует делать?

— Он снизил цену, — заговорила Франческа, не дождавшись, пока Марко закроет за ними дверь. — Три миллиарда. — Руки у Франчески дрожали, но глаза ее сияли. — Завтра позвонят опять.

Слава Богу, подумал Росси. Хоть что-то можно сказать председателю.

Мы же тебе говорили — глаза Умберто горели торжеством.

— Они снизили цену больше чем вдвое, поэтому я предлагаю поднять нашу до пятисот миллионов. — Его голос звучал решительно, почти агрессивно.

Росси, сидевший справа от него, кивнул.

Пятьсот миллионов лир — это 200000 фунтов, подумал Хазлам.

— Вы идете вверх слишком быстром, — разбил он хрупкую эйфорию. — Я понимаю, что похитители скинули много, но у них еще достаточно свободы, а вы подходите совсем близко к предполагаемой конечной цене. — Он увидел, что Бенини готов ответить, и уточнил. — Я имею в виду, что вы уже превышаете средний выкуп, обычный для стартовой цены в пять миллиардов, и приближаетесь к выкупу, обычному для первого запроса в десять миллиардов. Возможно, на этом все и кончится, но возможно и то, что вас заставят подняться гораздо выше.

Не говори так, хотела сказать ему Франческа, я не хочу этого слышать. Послушайте его, хотела она сказать остальным, потому что он говорит правду, хотя мы уже и зашли слишком далеко по неверному пути.

— К тому же этот шаг сделает вас уязвимыми, — предупредил Хазлам.

— Для чего?

— Для всего, что захотят сотворить с вами похитители.

Росси наклонился влево и шепнул что-то на ухо Умберто Бенини.

Завтра вечером ты предложишь пятьсот миллионов, сказал Франческе Умберто. А послезавтра они позвонят снова — это было написано у него на лице, сквозило в его жестах. И скинут еще миллиард. Тогда он, Умберто Бенини, поднимет сумму до семисот пятидесяти миллионов, и Паоло вернется домой.

Ночь казалась нескончаемой, видения были путаными и бессвязными и не приходили ни к какому завершению. Франческа пыталась бороться с ними, пыталась понять, что они значат и о чем говорят ей.

Дважды она просыпалась и смотрела на часы. Первый раз это случилось в начале второго, и она была вся в поту. Во второй — почти в полпятого, и она дрожала от холода.

День был долгим, отчасти потому, что она боялась, а отчасти потому, что где-то в глубине души надеялась на близкое завершение переговоров. Мы взяли верх — это чувствовалось в настроении Умберто нынче вечером, — мы диктуем им правила игры, а они подчиняются и делают так, как мы хотим.

Удачи вам, сказал Хазлам, когда она уезжала. Не волнуйтесь — ведь Марко с вами, и в случае чего он вас поддержит.

Когда они вернулись, ее лицо было застывшим от ужаса.

— Вы предложили пятьсот миллионов? — Умберто загородил собой дверной проем.

Франческа молчит, заметил Хазлам, отвечает Марко — он помогает ей.

— Да.

Я спросил Франческу — это было в тоне Умберто, в его поведении. Какого черта она не отвечает сама?

— И что они сказали? — спросил он.

— Ничего, — ответил Марко.

— Как ничего?

— Они ничего не сказали. Просто повесили трубку.

В Тампе было опасно, зато Тампа выглядела многообещающе.

Митчелл провел день в Отделе по борьбе с наркотиками — официальный брифинг утром и менее официальный обмен информацией за ленчем. Конфискация суммы, предназначенной для уплаты за кокаин, вывела Отдел на одного из финансирующих этот бизнес и дала зацепки для раскручивания цепочки тайных банковских операций. Правда, работники ОБН были в основном выездными агентами и вряд ли могли вникнуть во все тонкости банковского дела, поэтому расследование почти наверняка должно было зайти в тупик. Митчелл уже видел, как здорово расстроены эти ребята. Он видел разочарование в глазах тех, кто провел последнюю успешную облаву, слышал их жалобы на то, что они словно бьются головой о кирпичную стену.

Однако Тампа выглядела многообещающе, так же, как Детройт и еще парочка мест. Разные случаи, разные точки зрения. Но и только. Мне нужен человек изнутри, каждый раз просил Митчелл, кто-нибудь, кто мог бы все разъяснить, помочь проникнуть в суть дела. Хотя и понимал, что, если бы такие были, их давно уже разыскали бы и спрятали от посторонних глаз.

Он сказал всем, что будет ждать новостей, и вечерним рейсом улетел в Вашингтон.

Одним из пяти писем, которые ждали его на следующее утро, было письмо от Андертона. Андертон был помощником окружного прокурора в Манхэттене. Андертон — любитель шикарно одеваться, амбициозный политик с фанатичным блеском в глазах. Тот самый, что был в суде, когда Митчелл звонил ему, но потом сам связался с ним, как и полагается честолюбивому помощнику прокурора.

Митчелл проверил номер и вызвал Нью-Йорк.

— Джим, Митч Митчелл. Спасибо, что вышли на связь.

— Извините, что не сделал этого раньше. Тут шел важный процесс. — Ну еще бы, подумал Митчелл. — Чем могу служить? — То есть что я могу сделать для тебя в расчете на то, что в один прекрасный день получу ответную помощь?

— Я сейчас работаю с сенатским Комитетом по банковскому делу, и мне пришло в голову, что мы могли бы потолковать о том о сем, — Митчелл откинулся на спинку стула и поглядел в окно.

— Расследование для Конгресса? — спросил Андертон.

То есть: кто у тебя за спиной, насколько все это серьезно?

— Пока нет.

Другими словами, я только прощупываю почву, и мы оба это понимаем.

— Значит, сенатский Комитет по банковскому делу.

Андертон был засранец, но он был смышлен.

— Да.

— Для кого-нибудь конкретно? — спросил Андертон.

Поэтому Митчелл и придерживал в резерве имя Донахью — чтобы выложить его, когда это станет необходимо.

— Для Донахью, — ответил он.

— Для Джека Донахью?

Потому что я слышал насчет его намерений. Будто он собирается начать большую игру.

— Да, — сказал Митчелл. — Для Джека Донахью.

Наступила пауза: видимо, Андертон сверялся со своим расписанием.

— Давайте завтра. В десять утра.

Может, у Андертона что-нибудь есть, а может, и нет.

— Отлично, значит, завтра.

Митчелл включил компьютер, набрал свой секретный код и занес запись в дневник.

— Кофе?

За его спиной стояла секретарша.

— Да, пожалуйста.

За Бретлоу приехали в полшестого; спустя пятнадцать минут его шофер затормозил на подземной стоянке в Лэнгли; без десяти шесть Бретлоу вошел в кафетерий и занял место в очереди у стойки. ЗДО снова пришел рано, заметили все; ЗДО покупает кофе и булочку вместе со всеми, рукава рубашки закатаны, пиджак перекинут через руку, пластиковая чашка и тарелка водружены на портфель. Может быть, кто-то и понял, в чем дело, но не подал виду.