Во время расследования покушения, проводимого Конгрессом, педанты с Капитолийского холма с восторгом смаковали любую оплошность, допущенную охраной во время посещения гоночного трека, — начиная с агента Секретной службы в местном отделении в Орландо, которого задержали за управление автомобилем в нетрезвом состоянии всего за два дня до визита президента, необъяснимых прорех в охранном периметре, сквозь которые стрелок миновал все защитные кордоны, и заканчивая тем, что личный врач президента допустил ошибку и в день покушения заказал кровь не того типа. Собственно, ни одна из этих ошибок не имела особого значения. Решающую роль сыграла совсем другая случайность.

После того как Джон Хикли стрелял в президента Рейгана в тысяча девятьсот восемьдесят первом году, рейтинг поддержки президента возрос до семидесяти трех процентов, оказавшись самым высоким за все восемь лет, проведенных им в Белом доме. После покушения на гоночном треке рейтинг президента Мэннинга совершил убийственное падение до каких-то жалких тридцати двух процентов. И винить в этом следовало один-единственный фотоснимок.

Фотографии регулярно появляются после каждого кризиса. Даже среди хаоса репортеры умудряются нажать на затвор фотоаппарата и сделать снимок. Некоторые фотографии, например Джеки Кеннеди, сделанные во время убийства ее супруга, президента Джона Фитцджеральда Кеннеди, показывают кошмар и ужас происходящего. На других, скажем, того же самого Рейгана, запечатленного в момент непосредственного покушения на него, видно, насколько мало времени было у всех действующих лиц этой трагедии, чтобы хоть как-то отреагировать. Это единственная вещь, с которой политики не в состоянии поступать по своему желанию. Они могут манипулировать проводимой ими политикой, избирателями, набранными голосами в свою поддержку… даже собственным прошлым — но фотографии… фотографии почти никогда не лгут.

Поэтому когда мы услышали о злополучномфото — четком цифровом снимке, на котором виден кричащий президент Мэннинг… Он стоит позади супруги главного исполнительного директора гонок НАСКАР… Положив руку ей на плечо в тот момент, когда его оттаскивают назад сотрудники Службы… И самое главное, пытается вытолкнуть ее из обезумевшей толпы… И мы решили, что получим рейтинг Рейгана. Американский Лев во всем своем великолепии.

А потом мы увиделифото. Как и вся Америка. И она не увидела, чтобы Мэннинг выталкивал супругу главного исполнительного директора вперед, из зоны опасности. Американцы увидели, что президент тянет ее на себя… прикрываясь ею, как живым щитом. Мы бросились к супруге главного исполнительного директора, которая попыталась объяснить, что на самом деле все было совсем не так, как выглядит на фото. Слишком поздно. Пять сотен передовиц и обложек самых влиятельных журналов породили на свет Трусливого Льва.

— Я рычу, — шепчет в микрофон Мэннинг, криво улыбаясь и сжимая обеими руками края небольшой трибуны, установленной на сцене.

Когда бывший президент Эйзенхауэр лежал на смертном одре, он взглянул на своего сына и одного из врачей и сказал: «Поднимите меня». Они подсунули ему под спину подушки и посадили в постели. «Двое здоровых мужчин, — проворчал Айк, [4]— не могут сделать такой пустяк. Выше». Они приподняли его повыше. Он знал, что должно произойти. Через несколько минут он умер.

Все президенты хотят уйти достойно и со славой. И Мэннинг — не исключение.

Он снова издает рык, на этот раз тише. Ему понадобилось целых три года, чтобы в совершенстве овладеть этим фокусом. Сегодня он с легкостью срывает с его помощью смех и аплодисменты, вот почему каждое свое оплачиваемое выступление он начинает именно с него.

Да, теперь он вполне может шутить. Публика даже ожидает этого — общеизвестно, что она относится к вам так, как вы относитесь к себе. Но уже в свою первую рабочую неделю я узнал, что если президент смеется, то это вовсе не означает, что он смеется на самом деле. В тот день на гонках Мэннинг потерял не только президентство. Он потерял одного из своих лучших друзей. Когда прозвучали выстрелы, президент… я… Олбрайт и все остальные — мы все попадали на землю. И только Бойл оказался тем, кто больше не сумел подняться.

Я все еще вижу, как из-под него вытекает молочно-розовая лужа, а он лежит лицом вниз, прижавшись щекой к тротуару. Я все еще слышу звук, с которым захлопываются дверцы увозящей его кареты «скорой помощи», звук, похожий на могильное чавканье банковского сейфа… вой сирен, тонущий в огромной черной дыре… и истеричное, сдавленное всхлипывание дочери Бойла, пытающейся прочесть элегию на похоронах отца. Это было хуже всего, и не только потому, что голос девочки дрожал так, что она едва выговаривала слова. В речи его дочери, которая только-только перешла в выпускной класс средней школы, отчетливо звучали интонации ее отца — короткое флоридское «о» и протяжное, с присвистом «с». Едва я закрывал глаза, как казалось, что я слышу Бойла, выступающего на собственных похоронах. Даже критики, которые некогда именовали аресты его отца «черным пятном на знамени администрации», помалкивали. Кроме того, уже все равно ничего нельзя было изменить или переиграть.

Церемония похорон, естественно, транслировалась по телевидению, чему я в кои-то веки был рад, поскольку после всех операций на том, что осталось от моего лица, смотрел передачу из госпитальной палаты. В каком-то извращенном смысле мне было еще тяжелее, чем если бы я действительно присутствовал на похоронах, особенно когда президент встал, чтобы отдать своему другу последний долг.

Мэннинг всегда заучивал наизусть несколько первых предложений своих речей — лучше смотреть в глаза аудитории. Но в тот день на похоронах… Все получилось по-другому.

А ведь никто даже ничего не заметил. Взойдя на кафедру, президент выпятил грудь и расправил плечи, демонстрируя силу и присутствие духа. Потом он взглянул на репортеров, выстроившихся у задней стены переполненной церквушки. И на плакальщиц. И на своих сотрудников. И на жену Бойла и его захлебывающуюся слезами юную дочь.

— Ну давай же, босс, — прошептал я, лежа на койке в больничной палате.

Фотографии Трусливого Льва уже были опубликованы. Все мы понимали, что это конец президентства, но в тот момент значение имела лишь смерть его близкого друга.

«Держись!» — мысленно взмолился я.

Мэннинг поджал губы. Его фиолетово-серые глаза сузились. Я знал, что он выучил первое предложение. Он всегда запоминал его наизусть.

«У тебя все получится…» — мысленно добавил я.

И вот тут президент Мэннинг опустил глаза. И прочел первое предложение своей речи по бумажке.

Аудитория не вздохнула разочарованно. Об этом не было написано ни единой строчки. Но я знал. Как знали и все остальные сотрудники аппарата, которые непроизвольно придвинулись другу к другу, когда камеры дали толпу крупным планом.

В тот же самый день, довершая наш моральный разгром, человек, который убил Бойла, Николас «Нико» Адриан, заявил, что хотя он несколько раз стрелял в президента, но не хотел убивать его друга. Он провозгласил, что его поступок должен послужить предостережением, как он выразился, «тайному масонскому культу, намеревающемуся захватить Белый дом во имя Люцифера и его приспешников в аду». Можно не говорить, что после еще одного подобного заявления Нико был немедленно помещен в больницу Святой Елизаветы в Вашингтоне, округ Колумбия, где он пребывает и по сей день.

В конце концов смерть Бойла стала тяжелейшим кризисом, когда-либо выпадавшим на нашу долю… событием, перед которым меркла даже потеря Белого дома. Общая трагедия объединила нас. А я, лежа в одиночестве в больничной палате, наблюдал за ней одним глазом, которым был в состоянии видеть хоть что-то.

— Он очень забавен, — говорит заместитель премьер-министра Малайзии, мужчина лет под шестьдесят, страдающий небольшим воспалением сальных желез. Он выглядит несколько удивленным, когда присоединяется ко мне и Митчеллу, одному из наших агентов Секретной службы, за кулисами. Он молча разглядывает Митчелла, а ко мне поворачивается спиной, продолжая изучать профиль президента на трибуне. Проведя столько времени в должности личного помощника, я уже давно не обижаюсь на подобные выходки.