— А если будет ночь?

— О. Ночь — это особый разговор. — Он с глубокой иронией смотрел на нее.

— Да я не об этом! — испугалась Эвелин и густо покраснела. — Я про то, что самолет прилетает ночью. Потом нас повезут на базу. Потом…

— Ну хорошо, значит, мы будем изображать прогулки по ночному Довилю. Или утреннему?

Она пристыженно улыбнулась:

— Я не настолько хорошо знаю местные климатические условия, чтобы с точностью сказать, что и где мы будем изображать.

— А зачем изображать? Я люблю все подлинное: прогулки, поцелуи, вечера и ночи…

Глаза Шарля подернулись поволокой, и в эту секунду Эвелин поняла, что пропала окончательно.

Она не ошиблась: на базу их привезли лишь на рассвете. Эвелин вышла из машины, подняла голову вверх и осталась стоять как вкопанная.

Края облаков над темно-синей землей в считаные секунды осветились перламутровым карамельным светом. И небо прямо на глазах стало преображаться из серого — в непередаваемо голубое. А дальше, на самом изломе горизонта, в разные стороны расходились золотистые лучи солнца.

Эвелин почувствовала сильнейший восторг и упоение. Издав то ли вздох, то ли всхлип, она набрала полную грудь воздуха и замерла, глядя на солнце.

Чуть поодаль стоял и внимательно наблюдал за ней Бернар. Он не смел мешать ее восторгу: помнил, что испытал сам, когда впервые увидел это.

Остальные тоже молчали, отдавая должное этому торжественному моменту, словно его обязательно полагалось пережить в назначенный отрезок времени, как регистрацию в аэропорту, как дань неписаному местному ритуалу.

Когда солнце полноценно осветило все вокруг, Эвелин увидела, что неровная линия горизонта, которую она приняла в темноте за осколки скалы или большой город вдалеке — не что иное, как верхушки островерхих елей на ближайшем холме. Вообще, тут все было в деревьях: всюду — изумрудная яркая зелень, словно летом. И тем более неуместным казался снег, лежащий под ногами.

— Весной всегда так, — услышала она у себя за спиной голос Бернара. — Снег, холод, а деревья уже чувствуют приближение тепла, и хвоя становится ярче.

— Господи… Как же здорово!!! — только и смогла прошептать Эвелин, не отрывая глаз от неба и гор.

— Ну вот. А ты отказывалась.

Он невыносим!

— Бернар, не надо, опять ты…

Но Бернар уже поспешно шел за водителем автобуса, а вместо него как по мановению волшебной палочки за спиной Эвелин вырос Шарль. Эвелин увидела его и снова подумала, что этот мужчина — самый красивый на свете. А его усталый взгляд сейчас казался каким-то домашним. Здорово было бы сейчас вот так запросто пойти с ним вместе спать. Именно спать после тяжелой дороги. А потом…

— Ну как вам здешние виды? Лучше наших довильских? — Он многозначительно улыбался.

Видимо, не только Бернару нравился ее искренний восторг. Она почувствовала себя маленькой девочкой, которую опекают два старших брата. Только один из них — всего лишь брат, а другой… а другой все-таки — мужчина.

— Вы тоже бывали здесь раньше? — спросила она.

— Тоже — это как?

— Ну… как Бернар.

— Нет. — Шарль рассмеялся. — Как Бернар не бывал. Всего один раз, но это впечатлило меня довольно сильно. Примерно как вы сейчас, я стоял и не знал, плакать мне или смеяться… Как будто сердце выпрыгивает из груди, правда?

— Да… Точно.

— …и хочется лететь за ним в сторону солнца, ловить ветер и обгонять облака…

Шарль шагнул к ней, обнял за плечи, как будто делал это сотни раз, и повернул в другую сторону:

— А вон там еще лучше, правда?

Эвелин распахнула глаза и несколько минут стояла не шевелясь. Чуть в сторону и вниз открывался вид на восхитительное горное озеро. Оно светилось зимними, морозными красками, но по берегам то тут, то здесь проступали проталины.

А над озером стояло несколько длинных приземистых с одинаковыми верандами и балкончиками зданий, напоминающих дачи. Чуть поодаль виднелись еще постройки, маленькие, деревянные, унизанные спутниковыми антеннами. А еще в стороне стоял большой трехэтажный дом, похожий на частный пансионат или дом отдыха.

— Вот здесь мы будем жить, — с гордостью сказал Шарль, словно сам все это построил. — У вас какой номер? В большом корпусе или вот в этих?

— Не знаю. — В этот момент для Эвелин было не важно, какой у нее номер и в каком корпусе. Главное, что она никогда в жизни не видела такой красоты, такой яркости и таких огромных пространств!

Сознание Эвелин не могло целиком охватить эту картину: мозг не привык обрабатывать информацию, связанную с такими большими расстояниями.

Вот, например, сколько до той горы? Сто километров? Или день пути? И как вообще тут… Как это понять: до той горы, кажется, рукой подать, а если посмотреть вниз и прикинуть длину дороги, потом подъем, потом изгиб… А каждый камушек — как на ладони, словно на фотографии, сделанной высокоточной камерой, можно увеличить изображение, приблизить ракурс…

— Эвелин, вам надо отдохнуть.

Она помотала головой, словно хотела сказать: не мешай!

— Слушайте, Шарль, я вот думаю… Как это все далеко! А кажется — близко.

— Да. Оптический эффект.

— Ух! — Она озадаченно почесала макушку и стянула шапку, не замечая, что Шарль откровенно любуется ее профилем. — Слушайте, как тут птицы не сходят с ума, когда ежедневно видят все это великолепие у себя под крылом?!

— Я смотрю, здешняя природа заворожила вас окончательно? — Он старательно расправлял волосы на ее плече, словно ему нравилось играть с ними.

— Что?..

— У вас, наверное, впечатлительная душа?

При чем тут душа? — подумала Эвелин, наблюдая, как солнце поднимается все выше и макушка сосны возле озера из темно-синей превращается в яркую безудержно-зеленую, словно после искусной обработки «Фотошопом». Господи, о чем она думает?! Какой «Фотошоп»?!

— Да. Шарль, мы — дикие люди…

— Это вы о чем?

— …безнадежно испорченные цивилизацией! — Она не слушала его и говорила скорее сама с собой. Взгляд ее блуждал по окрестностям, на лице застыла растерянная, беспомощная улыбка.

— Эвелин… Эвелин…

Она молчала. Она была сражена наповал. И она была готова публично признать свою неправоту перед Бернаром.

Все-таки он тысячу раз прав, вытащив ее сюда! Конечно, в нежной теплой Франции сейчас тоже хорошо, но это не идет ни в какое сравнение с пронзительной красотой и силой здешних красок! Обаяние северной природы, грубоватое, первобытное, но глубокое и подлинное — настолько потрясло ее, что Эвелин растерялась, а глаза щипало то ли от холода, то ли от подступивших слез.

«Я люблю все подлинное» — сказал ей кто-то сегодня. Где она слышала эти слова? От кого? Но в этот момент Эвелин поняла, что тоже любит, не может не любить все подлинное.

Она стояла одна. Как долго — неизвестно. Площадь, где обычно высаживали прибывшие группы, была пуста. Все разошлись спать, Шарль — тоже.

— Ну будет тебе смотреть-то! Успеешь еще! — услышала она снова голос Бернара откуда-то из-за спины. — Не слушала мудрого шефа, не хотела ехать. Иди лучше отдохни, все разошлись уже.

— А… да… А ты чего стоишь?

Он сдвинул брови:

— Я отвечаю за всех членов группы. И, между прочим, устал как собака и тоже хочу спать! Но администратор ждет, когда я приведу и размешу еще одного участника экспедиции. А участник стоит и глазеет по сторонам, как будто на это не хватит трех месяцев!

— Я… это…

— А ну, марш спать! — с еще большей суровостью выкрикнул Бернар. — Мы с тобой живем вон в том большом корпусе. Твоя комната под номером двадцать восемь.

— Угу… — Ей почему-то казалось, что он безумно рад, а вовсе не злится.

— Эвелин, ты хорошо поняла меня?

Она кивнула, растерянно оглядываясь:

— Поняла. А… в каком, ты сказал?

— Вон в том! — Кажется, он готов был расхохотаться, но зачем-то изображал строгость. — Ладно, что с тобой делать, пойдем вместе, иначе ты так и будешь здесь стоять, как безумный ослик.