На следующее утро меня отпустили из больницы. Я попросила разрешения перед уходом повидать Алекса, но мне не позволили. Он лежал в реанимации, куда пускали только родственников. Я сказала, что никого ближе меня у него все равно нет, но даже тогда получила в ответ предложение вернуться завтра, когда они и рассмотрят мою просьбу. Констебль Чу отвезла меня домой, где уже ждала Мойра. Подруга тотчас же принялась суетиться вокруг меня, усадила в любимое кресло, принесла ланч и со всех сил старалась приободрить.

— На случай, если ты слишком травмирована, чтобы разбираться в таких тонкостях, — сказала она, явно пытаясь рассмешить меня, — креветки и калифорнийские рулетики — это для тебя, а вон та веселенькая баночка с кошачьим кормом — специально для Дизеля. Можете поделить с ним одну порцию виски на двоих.

Я попыталась улыбнуться, чтобы сделать ей приятное, но попытка с треском провалилась. Больше всего на свете мне хотелось плакать, а лицо ужасно болело, как, собственно, и все остальные части тела. И нужно было еще столько всего сделать.

— Мне нельзя рассиживаться, — сказала я. — Надо убраться в магазине. Не могу же я оставить все Саре, да и торговля не ждет. Мы не можем позволить себе закрыться надолго.

Я попыталась приподняться.

— Нет. — Мойра толкнула меня обратно в кресло. — Послушай. Этим займутся твои друзья. Да и все равно пока в здание не войти. Полиция не пускает. А как только полицейские уберутся, я созову небольшую команду и мы все сделаем. Сара скоро вернется. А до тех пор мы там подежурим.

Я немного подумала.

— Что ты имеешь в виду — полиция меня не пустит? Почему? Это же моя лавка!

— Не знаю, — смутно отозвалась она. — Наверное, им надо все расследовать и они не хотят, чтобы там толпилось слишком много народа. Да-да, уверена, все дело в этом.

Мойра изо всех сил пыталась заставить меня отдохнуть, но я просто не могла. Я решила позвонить страховому агенту и назначить встречу на следующее утро, к этому времени я наверняка уже встану и смогу добраться туда. Я уже много лет вела дела с одной и той же компанией, никогда еще ничего от них не требовала и не ожидала никаких проблем.

Агента, с которым я обычно общалась, на месте не оказалось, и меня соединили с другим, по имени Род Макгарриджль. И мы с Родом не поладили. Во-первых, держался он как-то рассеянно и отстранение — у меня возникло сильное впечатление, что, беседуя со мной по телефону, он занимается чем-то еще: время от времени, когда говорила я, он совершенно явственно зажимал рукой трубку. А ответы на мои вопросы про возмещение убытков, выплату за простой в бизнесе и так далее были столь уклончивы, что под конец я не выдержала и спросила напрямик:

— Так мне возместят убытки или нет?

— Разумеется, возместят, мисс Макклинток, — ответил он, — если, конечно, не выяснится, что вы, ваша компаньонка или кто-то из ваших работников виновны в тяжком уголовном преступлении.

Тяжкое уголовное преступление. Вот это мило!

— Тогда жду выплаты в самом скором времени, — едко отозвалась я и повесила трубку.

Я пересказала его слова Мойре — она сочувственно поцокала языком, но тотчас же переменила тему и принялась описывать, до чего же бедняжка Брайан травмирован вчерашней встречей. Судя по всему, этот новый роман и впрямь не вынес столь тяжкого испытания, как общество ее друзей. Однако Мойре и горя было мало. Хотя голову мне по-прежнему дурманили всякие болеутоляющие, которыми меня напичкали в больнице, я начала осознавать, что, наверное, что-то недопонимаю во всем происходящем. И очень скоро стало ясно — что именно.

Констебль Чу уехала, однако ее сменил констебль Манчино, круглощекий молодой человек, который порывался непременно величать меня «мэм» и несколько раз принимался расписывать, как горд тем, что уже семь лет, по его выражению, «щеголяет в синем». Должно быть, таким образом он хотел сообщить мне, что на самом деле куда старше и опытнее, чем кажется с виду.

Еще через некоторое время к нему присоединился сержант, который представился просто Льюисом. Если у него и было какое-то имя, он о том умолчал. В жизни не видела человека, настолько лишенного воображения и чувства юмора, да еще настолько въедливого и дотошного. Начал он с того, что попросил Мойру нас покинуть — на что она согласилась крайне неохотно и заявила, что вернется ровно через сорок пять минут. И тон ее, и взгляд недвусмысленно намекали: сержанту к тому моменту лучше бы уйти. С Мойрой шутки плохи — я это уже давно поняла, а вот сержанту Льюису лишь грозило узнать на собственном опыте.

Разговаривал сержант Льюис не нормальными человеческими предложениями, а короткими рублеными фразами, как будто на всю жизнь ему было отпущено ограниченное число слов и он боялся преждевременно истощить их запас. Кроме того, у него имелась пренеприятная привычка — то ли нарочитая, то ли таким был склад его ума, — задавать вопросы, никак друг с другом не связанные. Он буквально засыпал меня вопросами о том, где я была, начиная с 7.35 и далее, с кем я была и что делала после того, как вышла из бара, и вплоть до появления полиции. И ни один из ответов его, кажется, полностью не устраивал. Констебль Манчино усердно вел запись.

Я во всех деталях поведала о встрече в баре, кто там был, когда именно кто появился, а потом добавила:

— Уверена, мои друзья могут вам все это подтвердить.

— Уже дали показания, — уклончиво ответил он.

— Ну, значит, все в порядке, — пожала я плечами.

И какая тогда во всем этом необходимость? Какие-то две-три минуты допроса — и я уже начала понимать: мы с Льюисом никогда не найдем общего языка. Ну что такое: один из лучших моих друзей ранен, какой-то незнакомец нашел в моей лавке жестокую смерть, сама лавка выгорела, — а этот тип жаждет знать с точностью до капли, сколько вермута я добавила в мартини и где припарковала машину.

— На юго-западном углу Йорквилл и Авеню-род. Что затем?

— Затем я поняла, что забыла ключи, оставила их в лавке. Поэтому я вернулась туда, надеясь застать Алекса еще там. Я ведь вам уже говорила, — не удержалась я. Сержант уже третий раз спрашивал одно и то же. Ну что там уточнять, когда и так все ясно?

— Ваши ключи? — напрочь игнорируя мое недовольство, осведомился Льюис, вытаскивая из портфеля черно-белую фотографию кольца для ключей.

Я кивнула.

— Уверены?

— Не представляю, чтобы у кого-то еще было такое же кольцо. Это подарок от одного друга из Мексики. Серебряное и с необычным узором: Чак Мул из Чичен-Итцы.

Я глянула на озадаченного констебля Манчино. За все семь лет, что он «щеголял в синем», ему ни разу не приходилось сталкиваться с городом майя и тольтеков, Чичен-Итцей, и свирепым божеством, что охраняет один из тамошних храмов. Я продиктовала ему по буквам. Он густо покраснел.

— Все ключи на месте?

— Кажется, да: от дома, от квартиры Алекса, Мойрины, от машины, от магазина — у нас один и тот же ключ для передней и задней дверей, — от склада. Да, все здесь.

— Компаньонка уехала? — спросил он, в очередной раз поражая меня переходами с темы на тему, следовать за которыми мне было так трудно.

— Да. Она уехала в поход по Алгонквинскому парку со своим другом и двумя его сыновьями. Вернется завтра или послезавтра.

Ну вот, и опять ответ оказался недостаточно точным. Сержант нахмурился.

— Последнее время дела шли хорошо?

— Да. Прекрасно.

— Никому денег не должны?

— Нет. Собственно говоря, за последние несколько месяцев мы даже получили определенную прибыль.

Я могла бы предсказать следующий вопрос — и он не заставил себя ждать.

— Застрахованы?

— Да, разумеется.

Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, к чему он клонит сейчас: мошенничество со страховкой. Может, поэтому Род Макгарриджль и вел себя столь сдержанно. Но все оказалось еще хуже.

— Что дальше?

— Дальше чего?

Я снова не сумела уследить за прихотливыми прыжками его мысли.