Корбетт лишь пожал плечами, словно не расслышав угрозы. Эдуард I придумал новое наказание для изменников. Всего лишь несколько лет назад это испытал на себе поверженный принц Дэвид Уэльсский. Его схватили и привезли в Лондон. Тут он заявил, что сражался против иноземного вторжения, однако королевская юстиция признала Эдуарда I королем Уэльса, а Дэвид был обвинен в бунте против своего господина. Согласно приговору его протащили за ноги по грязным лондонским улицам до эшафота. Там его повесили за шею и продержали так, пока он не потерял сознание, потом, сняв с виселицы, вспороли ему грудь, вынули сердце, а после этого отрубили голову и четвертовали в назидание всем, кто замыслил бунтовать против Короны.

Стараясь сохранять спокойствие, Корбетт, подавив охвативший его ужас, пристально посмотрел в глаза канцлеру:

— Я не изменник. Вы не можете обвинить меня в преступлении, если мне о нем ничего не известно. — Он вытащил бумажник, а из него достал документ, врученный ему канцлером. — Здесь сказано, что я должен расследовать самоубийство лондонского купца в лондонской церкви. И нет ни слова об измене. Я тоже, как ни старался, не нашел ничего, указывающего на неповиновение королю, не говоря уж об измене!

Канцлер улыбнулся, выслушав взвешенный и разумный ответ, слез со стола и уселся в кресло.

— Конечно же, Хью, вы правы, — отозвался он, в первый раз назвав своего подчиненного по имени. — Вам дали поручение и послали проводить расследование, не сказав всего, однако вас выбрали как раз за те качества, которых вы пока не проявили. За острый ум. За хватку. За преданность королю телом и душой. Я надеялся, король надеялся, что вы придете к тем же выводам, к которым пришли мы, но с одной разницей: вы подтвердите факт измены и найдете изменников. И мы все еще надеемся, что вы исполните это, хотя время не на нашей стороне.

Корбетт с облегчением перевел дух, поняв, что все еще представляет интерес для своего жестокого господина и еще более жестокого господина их обоих.

— Что мне сказать? Что вы хотите услышать? Вам важно, что я узнал? — Неожиданно он почувствовал, как им завладевает ярость, его, получается, используют как пешку в некой игре. — Вы, милорд, послали меня расследовать самоубийство, лишь намекнув на измену, но не сказали, где именно искать изменников. Что же мне было делать? Плутать в темноте, пока не наткнусь на кого-нибудь? Или, что еще хуже, сам не попаду в ловушку? Кто эти изменники? В чем заключается измена?

Поджав губы, канцлер помолчал некоторое время, а потом заговорил как истый правовед, тщательно обдумывая свои слова и скупо отмеряя их, словно скопидом-ростовщик — монеты.

— Мы не знаем имен изменников и не знаем, что они замышляют. Нам известно лишь, что так называемые последователи де Монфора оживились и затевают новый мятеж в стране и в Лондоне. Их первоочередной задачей является убийство короля, и для этого все средства хороши. — Канцлер пошарил в глубоких карманах и вытащил кожаный мешочек, в каких клерки носят не самые важные документы или небольшие куски пергамента. Развязав его, он вытряхнул пергамент и подал его Корбетту. — Читайте, господин чиновник. Внимательно читайте. Это донесение одного из наших шпионов, труп которого выловили из Темзы. Это все, что он успел нам передать. Его убили.

Корбетт развернул грязную засаленную записку. Донесение было коротким. «Де Монфор не умер. Фиц-Осберт не умер. Они оба в городе и собираются убить нашего короля». Корбетт отдал записку канцлеру.

— Естественно, всем ясно, кто такой де Монфор, — твердо произнес лорд-канцлер. — Однако печально то, что многие в этом городе еще считают де Монфора спасителем. Он был аристократом, но взывал к черни, не к богатым купцам, а к мелким торговцам и подмастерьям, которые говорят: «Если дело касается всех, то и слушать надо всех». Де Монфор настаивал на созыве Парламента, говорильни, где общины обсуждали бы дела королевства. Нашему королю мысль об этом не чужда — но не собирать же парламент из ткачей, сапожников, плотников, камнетесов, как желал де Монфор…

— Но де Монфор погиб в Ившеме! — воскликнул Корбетт. — И он, и его семья, и его последователи пали от руки короля!

— Нет, — возразил Барнелл. — Многие уцелели и строят козни в Лондоне, подогревая надежды черни. — Он умолк и взял со стола обрывок пергамента. — Это было пришпилено вчера к кресту Святого Павла. Послушай-ка! — Барнелл усмехнулся, разворачивая пергамент. — «Знайте, жители Лондона, что вами помыкает и вас грабит король с жадными лордами. Они бы, дай им волю, отобрали у вас дневной свет и установили налог на воздух, которым вы дышите. Все они, и король, и его испанская королева, которым мы платим дань, живут за наш счет, купаются в роскоши, носят золото и алмазы, строят богатые дворцы и придумывают новые подати для жителей нашего города. Их священники не лучше их самих, ибо не заботятся о стаде своем, но норовят настричь с него побольше шерсти. Но скоро придет День Освобождения, и земляные черви безжалостно пожрут королевских львов, леопардов и волков, простые люди свергнут тиранов и изменников!»

Канцлер умолк. У него порозовели щеки, грудь вздымалась.

— Кто это написал? — спросил Корбетт.

— Мы не знаем, — сердито отозвался лорд-канцлер. — Но это измена! Что-то поднимается из мрачных глубин этого города!

— Вы о Дне Освобождения?

Барнелл фыркнул:

— День Освобождения! От чего, скажи на милость?

Корбетт вспомнил то, что успел повидать во время своих разъездов по разным графствам и недавних блужданий по замусоренным улицам Лондона. Простые люди жили в глинобитных лачугах с соломенными крышами, их обирали шерифы, бейлифы, королевские сборщики налогов. Жизнь была к ним безжалостна. Однажды в Кенилворте ему пришлось видеть в суде нескольких крестьян, жалких, как мокрые курицы, грязных, заляпанных глиной, с опущенными головами. Тогда приятель-чиновник пошутил, что умри крестьянин, и его душа не попадет ни в рай, ни в ад, потому что и ангел и черт побрезгают вонючей добычей.

Впрочем, Корбетту хватило ума воздержаться от ответа, и он переменил тему:

— Мне известно о Фиц-Осберте. Он поклонялся Сатане сто лет назад. Но какое это имеет отношение к нашим дням?

— Фиц-Осберт был не только поклонником Сатаны, но и бунтовщиком! — Канцлер взял со стола маленькое деревянное распятие. — Таких у нас тысячи в замках, в простых домах, в лачугах. Монастырей и аббатств у нас хватает по всей стране. Во всех городах есть соборы и во всех деревнях — церкви. Но все же христианство — лишь оболочка. Глубоко внутри все еще жива старая вера. Помните Уэльс? Там поклоняются темным силам и мечтают вернуться в языческие времена! — Кивком головы Барнелл показал на окно. — Даже наше аббатство построено на древнем капище. Почитать хроники церковного суда — там одно сплошное суеверие: некто принес в свой сад святую гостию, чтобы отпугнуть вредных насекомых, женщина слепила восковые фигурки мужа, чтобы мучить его, многие по любому поводу советуются с ведьмами, колдунами, магами и прочими чародеями. Во всем этом продолжает жить Фиц-Осберт. Он был бунтовщиком, поэтому Церковь предала его анафеме, а Церковь защищена государством. Посему нападки на государство также бьют по Церкви. Меня удивляет, мне не дает покоя, почему осведомитель упомянул и де Монфора и Фиц-Осберта, как будто они вместе. Что он узнал? Если бы он мог рассказать!

— Кто он, ваш осведомитель? — усмехнулся Корбетт. — Другой ничтожный чиновник, которого послали играть втемную? Которому ничего толком не рассказали и которого не предупредили, чего ему опасаться?

— Нет, — с улыбкой ответил Барнелл. — Он был йоменом, наш сквайр Роберт Сейвел. Бунтовщики, считай их кем угодно, доставляют в город оружие. Одну полную телегу украли в замке Лидс, что в Кенте, несколько — из замков вокруг Лондона.

— Значит, Сейвел должен был узнать, как оружие доставляют в Лондон?

— Правильно. Сейвел начал свое расследование в Саутварке. Он работал на постоялом дворе «Поваренок», что в самом центре этого помоечного квартала. Десять дней он пробыл там, но успел прислать только этот обрывок. Его нашли в Темзе с перерезанным горлом, он плыл вниз лицом вдоль Саутварка. О его смерти я узнал лишь потому, что послал людей просмотреть донесения коронера.