Первые два диссонирующих аккорда, поразившие даже ее, являлись безусловно доминантовыми гармониями с одновременно повышенной и пониженной квинтой. Это была типичная целотонная гармония дважды увеличенного лада. Дважды увеличенный лад широко использовался и далее. Промежуточным звеном между ним и мажором (минора почти не было) служили альтерированные гармонии доминантовой группы…

Анна Николаевна вздрогнула и напряглась. Что это?! Неужели переменные и дважды-цепные лады?! Так и есть!..

Это было исключительно сильно подействовавшее на нее средство. Не сразу она опомнилась, пришла в себя, продолжила анализировать и пришла к парадоксальному выводу: ПОЛЬЗУЯСЬ ОБЫЧНЫМ НЕАЛЬТЕРИРОВАННЫМ НОНАККОРДОМ, СКРЯБИН ПОДЧЕРКНУЛ ЕГО БИФУНКЦИОНАЛЬНУЮ СУЩНОСТЬ, КАК БЫ РАСЩЕПИВ НА ДОМИНАНТОВЫЙ НИЗ И СУБДОМИНАНТОВЫЙ ВЕРХ!!!

Всего этого не знавшая и далекая от музыкальной культуры публика, упиваясь сладчайшими звуками, увязала в чувственных переживаниях, становившихся все более откровенными и волнующими. Мужчинам грезились обнаженные бесстыжие мулатки с толстыми резиновыми губами. С дам безжалостно срывали исподнее возбужденные до последней степени двухметровые негры. Люди стонали, громко вскрикивали, судорожно подергивались и раздирали на себе одежду.

Не стала исключением и хозяйка дома.

Только что с превеликим трудом ей удалось спастись от негров, до того ею чудом не овладели сонмища диких арабов-бедуинов, под развевавшимися бурнусами которых не было иной одежды… трепещущая и беззащитная, она достигла заброшенной хижины… ее силы на исходе… кровать со свежими простынями и заботливо взбитыми подушками… она сбрасывает одежду и широко раскидывается на прохладной белизне… спасена?.. О, нет! Она слышит шаги,и тут же возникает некто неумолимый и ненасытный… сопротивление бесполезно…

Нечто,доселе неизведанное, сотрясло ее всю…

Сидевший рядом с баронессой доктор Боткин поймал взметнувшуюся руку Генриетты Антоновны, посчитал пульс, покачал головой, но никаких действий предпринимать не стал и вернулся к мулатке, оставленной им распростертой в высокой сочной траве…

Не избегла чувственных галлюцинаций и девушка-вышивальщица, сама же и спровоцировавшая Великого Композитора на музыкальную акт-мистерию. Ее, как и всех прочих дам, преследовали разнузданные чернокожие воины, но временами они исчезали и уступали место раскормленным бесстыжим мулаткам…

Меж тем, доведя публику до исступления, Великий Композитор сам мало-помалу выплескивался. Его исполнение становилось менее страстным, не столь импульсивным — уже не высшие силы водили его руками, он играл сам, войдя во вкус и с видимым удовольствием преодолевая огромные технические трудности.

Счастливо избегнувшая эротического томления, профессионально-бесстрастная Анна Николаевна Есипова зафиксировала умелый разрыв сети секвентных имитаций и очевидное сползание вниз по полутонам… предельно высокий регистр, последняя гармония, последний бесконечно долгий аккорд, величественный и мощный. Грандиозное произведение окончено!

И только тут профессор-женщина поняла, что находилась под властью абсолютно необъяснимых и таинственных сил — все это время она слышала большой оркестр,о чем свидетельствовали и сделанные ею записи — там были расшифрованные партии труб, других медных и деревянных духовых, она могла поклясться в участии засурдиненных тромбонов, флейты, гобоя, кларнета, валторны… были, несомненно, и смычковые — скрипки, виолончели. Но откуда взялось все это? Уж не сошла ли она с ума?! Дрожащей рукою Анна Николаевна вынула из корсажа фляжку и залпом прикончила ее содержимое…

Великий Композитор сидел, свесив едва ли не до паркета уставшие, вытянувшиеся руки. Почти не ощущая себя во время игры и никак не оценивая производимое им на публику впечатление, он постепенно возвращался в мир материальный, обретал способность видеть и слышать что-нибудь, кроме музыки.

Ему хотелось пить и есть.

Привстав, он огляделся.

Повсюду на развернутых к роялю стульях и креслах полулежали люди. Глаза у всех были закрыты, одежда смята и расстегнута. Они не были мертвы — многие слабо шевелились и стонали.

Великий Композитор заметил дверь с массивной бронзовой ручкой. Она оказалась незапертою. Он вышел в вестибюль.

Дюжий дворецкий лежал на диванчике в обнимку с молоденькой горничной. В поисках пищи Скрябин двинулся по коридорам, заглядывая по дороге в комнаты. Везде были неподвижные, слившиеся в экстазе парочки. Александр Николаевич добрался до кухни, переступил через огромного повара, сграбаставшего сразу нескольких кухарок, и, продев кисть в огнеупорную рукавицу, снял с раскаленной плиты котелок. Это была умело приготовленная фасоль с луком. Отрезавши себе увесистый кусок ситного, Великий Композитор погрузил ложку в аппетитное варево.

Насыщаясь и запивая еду каким-то пахучим отваром, он все более прояснялся в сознании… он играл баронессе и ее гостям… ему помогла добрейшая Анна Николаевна… еще эта девушка-вышивальщица из поезда… она нужна ему, он должен тотчас говорить с ней и увести за собой…

Очнувшийся повар медленно тянул к Скрябину когтистые багровые ручищи. Александр Николаевич, взбрыкнув, выскочил из кухонного помещения. Пожалуй, ему не следовало играть так громко…

По коридорам особняка бродила опомнившаяся челядь. Большие белые двери круглой гостиной были распахнуты. Благородная публика, поспешно приводя себя в порядок, разбирала в вестибюле шинели и шубы. Известный Александру Николаевичу ординарец-гусар сунул ему толстую пачку катеринок.

— Велено передать…

— А что же баронесса? — выискивая глазами в толпе, немного нервно спросил Скрябин.

Офицер неприязненно скривил лицо.

— Генриетту Антоновну проводили в будуар. Похоже, нервное расстройство.

Подошел слуга с шубой и шарфом. Великий Композитор принялся одеваться. Едва ли не насильно он был подведен к выходу. Недавние его слушатели поспешно вскакивали в подъезжавшие экипажи и беззвучно исчезали в ночи.

Скрябин не уходил. Тонкие концертные ботинки быстро промерзли, он рисковал простудиться, но продолжал стоять возле широких мраморных ступеней.

Она вышла в том же меховом капоре, высокая, стройная, желанная. Какая-то старуха в кроличьей накидке опиралась на ее изогнутую длинную руку.

Великий Композитор кинулся навстречу судьбе, но старая карга тотчас направила ему в грудь острие зонтика.

— Прочь с дороги!

Они прошли мимо. Прекрасная вышивальщица улыбнулась, и тут же он почувствовал у себя на ладони мелованный кусочек картона.

«Маделен Гот, — было отпечатано на нем. — Уроки музыки и фехтования».

Он никуда не уехал.

Манкировал оплаченным до Москвы билетом, провел в гостинице беспокойную ночь, едва не поддался на уговоры пожилой неопрятной горничной.

Столичные улицы встретили его оттепельной сыростью, налетавшие порывы ветра швыряли в лицо холодные мелкие капли, шуба быстро намокла, отяжелела и неприятно стесняла движения.

На почтамте, составляя для Татьяны сообщение о своей задержке, он немного увлекся, набросал несколько философских мыслей, кое-что обобщил и подошел к окошку с целой грудой бланков.

Чахоточный телеграфист в вытертой форменной тужурке обвел Скрябина долгим неприязненным взглядом.

— Что это? — спросил он, тыкая пальцем в непонятное ему место.

Александр Николаевич всмотрелся в собственноручно написанное.

— «Существую только я, множественность кажущаяся вызвана моим творческим воображением», — с видимым удовольствием прочитал он.

Служащий почтового ведомства пожал плечами.

— А это?

— «История вселенной есть рост человеческого сознания до всеобъемлющего Божественного сознания — она есть эволюция Бога», — уже с некоторым раздражением процитировал себя Великий Композитор. — Вы что — не обучены чтению?

Покрывшийся пятнами клерк вскочил, опрокинул стаканчик с карандашами, сунул исписанный бланк в самое лицо Скрябину.