— Баба моя с рынка еще не вернулась, а ребята дровишки по квартирам разносят, так что никто нас и не услышит тут. Лист-то я такой уже видал, так что знаю, что к чему.

— Чего вдруг видал? — спросил Артемий Иванович ревниво.

— А вы заметили нищенку во дворе, у выгребной ямы? Недели три назад она явилась сюда и предъявила точно такой же лист. Очень она зачем-то бразильским послом интересовалась, да в помойке выброшенные бумаги искала. А если кто посторонний шел, для маскировки всякую дрянь из этой выгребной ямы жрала, потому ее на второй день в холерные бараки с горячкой отвезли. Через неделю, в аккурат, когда домовладелец наш, Федор Кондратьевич Вебер преставился, ее выпустили, она сюда вернулась, да только в бараках умом тронулась. Что ей за бразильцем следить надо — помнит, а кто сама такая — нет. И лист свой где-то в бараках потеряла. Так и живет здесь, при яме. Наследники-то Федора Кондратьевича недовольны, что нищенка во дворе отирается, но куда ее после такого листа выгонишь?!

— Так значит, бразильцы тут у вас в доме и живут? — спросил поляк.

— Живут, — подтвердил дворник. — Консульство ихнее на втором этаже в подъезде у арки. Консулом состоит немец, господин Герике, а сам господин посол живет в квартире на третьем этаже.

— Нам тоже поручено за ними следить. А кто еще живет по этой лестнице?

— Квартиру на четвертом этаже нанимает их превосходительство господин Кобелевский.

— Это что еще за фрукт? — спросил Артемий Иванович.

— Их превосходительство академиком по ученой части состоит, червяков в микроскоп свидетельствует.

— Кроме курьеров с дипломатической почтой посыльные с корреспонденцией у бразильцев бывают?

— Посыльные ходют, но это, одначе, надо к швейцару. Да только к нашему швейцару вам ни к чему, тотчас к хозяевам побежит.

— А к этому академику посыльные ходят?

— Ни разу не видал.

— Это облегчает дело. А возможно ли знать, к кому идет посыльный, чтобы швейцара не беспокоить?

— Да уж и не знаю как! Разве что с лестницы подслушивать.

— А много ли народу к бразильцам ходят?

— Да в миссию чтобы ходили — ни разу не видал, на бразильцов, кажись, в Питере не богато, а вот к послу пару раз офицер гвардейский захаживал.

— Много ли прислуги у посла?

— У него есть камердинер, тоже басурманин, который и по-русски говорить не может, а также переводчик при миссии и консульстве, именем Игнатий Педрович Лабурда. Говорит, что сам он из наших, из русских, курьером прибыл из Бразилии с письмом о назначении посла, да так и остался толмачом.

— И оба живут при посланнике?

Дворник ответил утвердительно.

— А еще кто-нибудь имеет доступ в квартиру посланника?

— Только из флигеля немка ходит прибирать, Марта Гунхен, два раза в месяц полотеры ходят, раз в неделю часовщик — заводить часы, да трубочист из артели Шольце.

— И не подберешься к нему… — покачал головой Артемий Иванович.

— Тут надо как-то на лестнице самой устроиться, чтобы слыхать было, если кто поднимется. А от квартиры академика можно и разговор с посыльным услыхать, надо ли ему ответ ждать или можно идти.

— А ты соображаешь! — сказал поляк.

— Только там у их превосходительства полкан-с на площадке.

— Какой еще полкан?

— Он пса там, в конуре держит, пиявок ему для опытов ставит. Академику покойничек Федор Кондратьевич разрешил, я за полтинничек дерьмо за этим полканом убираю.

— Ну, пойдем, посмотрим на твоего полкана.

Савва Ерофеич провел их через парадное крыльцо. Света внизу не было. В огромном лестничном камине ярко пылало здоровенное полено, при свете которого дородный немец-швейцар читал отпечатанную готическим шрифтом брошюрку «Как самому ввинтить электрическую лампу или проложить провод с безопасностью для своего здоровья».

— Ты бы, Густав Карлович, сказал управляющему, чтобы электротехнического мастера вызвал. А то неловко перед жильцами: третий день света при входе нету.

— Я ходил, — ответил швейцар. — Говорит, денег в конторе нет. Вот, дал лампу, — щвейцар показал на картонную коробку, лежавшую на полу. — «Ввинти, говорит, сам».

— Ну так возьми стремянку да ввинти.

— Я и читаю, как это делается, — с достоинством сказал немец.

— Ну, читай, читай, — покачал головой дворник. — Видать, вечером лестницу мести буду, опять тут у тебя коленку зашибу.

Выше первого этажа свет, к счастью, был. Площадки были отгорожены от лестницы прозрачной стеной с дверью — на третьем этаже из толстого бемского стекла, а на втором и на четвертом — из обычного зеленоватого оконного. У квартиры бразильского посланника стояли шикарные пальмы и драцены в кадках, а в других этажах топорщилась за стеклом плебейская аспидистра в горшках. На последних двух лестничных маршах изменился и ковер — ступени были покрыты зашарканными кусками, отлежавшими свой срок внизу. На верхней площадке между двумя аспидистрами в деревянных ящиках действительно стояла настоящая дощатая конура, а перед ней пустая глиняная миска. Из конуры показался собачий нос и принюхался.

Открыв стеклянную дверь, Артемий Иванович вошел, наклонился к носу и дотронулся до него грязным пальцем.

— Влажный, значит — здоровый. А я хотел ему хлебушка дать. Теперь не дам.

— Строг, но справедлив, — отметил поляк.

— И правильно, — согласился дворник, запихивая валенком нос обратно в конуру. — И так уж гадить горазд.

Внезапно, без звука поворачиваемого ключа или грохота крюка, распахнулась квартирная дверь, и на площадку выскочил невысокий человек с большой головой и огромной русой бородой.

— Что вы тут делаете?! — взвизгнул он.

— Пса инспектируем, — с угрозой ответил поляк.

— По какому праву?! Мне разрешено домовладельцем!

— Мы из Санитарной комиссии, — поляк сунул под нос академику пропахшую карболкой бумагу, свидетельствовавшую о занятиях ее владельца дезинфекторством. — Нам домовладельцы — не указ.

— Собаку на живодерню, а вас сейчас в дезинфекторскую при части, — сказал Артемий Иванович. — А квартиру окурить серой. Немедленно.

— Что??

— Собака пана академика, — вмешался поляк, — является носителем холерных вибрионов, и как таковая подлежит уничтожению. Самого пана академика также надлежит подвергнуть карантину при части, о чем и говорил мой помощник.

— Невежество! Да что вы понимаете в бактериологии!

— А нам и не надобно понимать, — заявил Артемий Иванович. — Ну что, оформлять все акты? Дворник, сходи за понятыми.

— Какое вопиющее безобразие! Я буду жаловаться! Как ваша фамилия?

— Вот, — поляк подал академику открытый лист. — Удовлетворен ли пан Кобелевский?

— Более чем, — предательская дрожь в голосе академика выдала его испуг с головой.

— Приятно иметь дело с образованными людьми, — сказал Фаберовский, не сдержав ухмылки, а Артемий Иванович топнул ножкой и приказал:

— Несите сюда два стула да ломберный столик и убирайтесь. В ближайшие две недели на улицу выходить только через черную лестницу!

Дверь захлопнулась, щелкнул замок, грохнул накидываемый крюк, захлопнулась вторая дверь, и все стихло, только явившаяся в мгновение ока мебель неприкаянно стояла рядом с конурой.

— Хорошее местечко для наблюдения, — подвел итог поляк, усаживаясь на один из стульев. — Если посыльный будет задержан для получения ответа, мы успеем спуститься вниз и перехватить его у подъезда, чтобы уже вести дальше. А ты, Савва Ерофеич, будешь нам самовар приносить.

— Эх, и заживем генералами! — сказал Артемий Иванович, доставая папироску из портсигара.

Закурить он не успел — внизу раздался услужливый бас швейцара, звякнули шпоры и кто-то стал подниматься по лестнице.

— Тс-с-с! — сказал поляк.

Дворник проворно спрятался за собачью будку. Пес в будке глухо заворчал.

— Уж не к профессору ли? — шепотом спросил Артемий Иванович.

— Не думаю, — так же шепотом ответил Фаберовский. — Офицер какой-то, судя по звону шпор.

Офицер поднялся до третьего этажа и позвонил в дверь поверенного в делах. Оба агента застыли, превратившись в четыре всеслышащих уха.