Конечно, и во время спектакля что-то рождается новое, неожиданное, освежающее. Но, во-первых, это далеко не всегда бывает, а во-вторых, это всё-таки вариация на тему уже неизменную. И знаю по своему опыту, что на ходу спектакль нельзя направить на другие рельсы. Его можно заставить идти быстрее, темпераментнее, но изменить заложенное почти невозможно. Так что только при рождении спектакля можно решить все главные проблемы. И потому-то процесс репетиции порой бывает более захватывающим. Но спектакль рождается только от соприкосновения со зрителем. Без зрителя нет ни спектакля, ни театра вообще. И потому, как бы ни были интересны репетиции, актёр с особым чувством тревоги и одновременно радости ждёт этой, так много решающей первой встречи с публикой.

От этой встречи иногда приходишь в отчаяние, ибо твоё чувство не понято, не принято, и, значит, все твои усилия напрасны. А случается, что твой пульс звучит созвучно с пульсом зрительного зала, ты нужен зрителю, он верит тебе, он идёт за тобой, и ты счастлив.

Хорошая, умная, талантливая и честная пьеса — это открытие нового мира, новых чувств, новых людей, нового взгляда на жизнь, новых мыслей. Так нас покорила сразу «Иркутская история», и мы, отложив все другие дела, начали работать.

Был в этом нетерпении ещё один немаловажный нюанс. Одновременно с нашим театром начали репетировать эту пьесу и в Театре имени Маяковского. Репетировал Николай Павлович Охлопков. Казалось бы, Москва велика, зрителей много, и незачем торопиться. Не совсем так. Да, зритель придёт на спектакль, если, конечно, он получился, независимо от того, идёт эта же пьеса в другом театре или нет. Но первое впечатление часто бывает неизгладимо и неизменяемо. И победить первое, уже создавшееся впечатление бывает порой невозможно. И естественно ещё и то, что театр — это зрелище, куда привлекают зрителя, делают всё, чтобы ему было интересно. А особенно интересно зрителю, когда он что-то видит впервые. И значит, совсем не всё равно постановщику, исполнителям, выйдет их спектакль первым или вторым в том случае, если одна и та же пьеса репетируется двумя или даже тремя театрами. Безусловно, в конечном счёте побеждает не время выпуска, а сам спектакль, его значимость, его содержательность. Но какой же режиссёр не мечтает о том, чтобы именно его спектакль был первым и лучшим, и не делает для этого всё возможное? И потому мы спешили, чтобы выпустить «Иркутскую историю» раньше такого серьёзного, опасного соперника, каким для нас являлся Н. П. Охлопков. Л точнее сказать, не только это соперничество, но и жажда репетиций, влюблённость в пьесу, в свои роли побуждали нас к такой спешной работе.

Нас захлестнуло нетерпение и желание скорее показать эту пьесу зрителям. Но при всей нетерпеливости мы были очень осторожны. Это была другая пьеса, нежели «Город на заре», — здесь нельзя было рассчитывать только на напор и темперамент. Это была тонкая, психологически извилистая пьеса. Она требовала иного подхода, других ключей.

И Евгений Симонов искал эти ключи. Искал другой характер работы. Мы всю пьесу внимательно «прощупали» за столом. На каком-то этапе показали эти первые намётки, штрихи характеров А. Н. Арбузову. Были рады тому, что он принял наши ещё очень пунктирные наброски. И с ещё большей надеждой продолжали репетировать утрами и вечерами.

Эту пьесу Евгений Рубенович решал как выбор верной дороги, верного жизненного пути. Отсюда и сценическое решение спектакля — образ дороги. Художник спектакля И. Г. Сумбаташвили всё пространство сцены оставил свободным, и только посередине была расположена начинавшаяся откуда-то сверху и идущая вниз к зрителю дорога! Этот станок поворачивался по кругу и превращался то в борок, то в берег реки, то в комнату Вали. Вот на этой-то дороге и должны были встретиться герои пьесы.

Мы работали внимательно и подробно, стараясь не пропустить ни один поворот душевной жизни героев. Хотелось рассказать об обыкновенных, простых ребятах, но показать всю тонкость их душевной жизни, их духовного мира. И не потому, что это так модно и нужно, а потому, что таковы были эти герои. И кажется, в этом-то и секрет того огромного успеха пьесы, который она имела. Вероятно, желая ещё точнее раскрыть душевную жизнь своих героев, показать все сложности и трудновыразимые нюансы движения сердец, А. Н. Арбузов ввёл в пьесу хор, наподобие хоров в греческих трагедиях. Но иногда, как мне кажется, хор освещал то, что зритель и сам видел превосходно, иногда он задерживал действие, иногда его комментарии становились назойливыми, чересчур подробными. Их было слишком много. И потом Арбузов так тонко выписал роли, что едва ли точно вскрытая душевная жизнь героев нуждалась ещё и в объяснениях.

Много было актёрских удач в спектаклях разных театров, а особенно в главной роли — Вали. Многие актрисы страны, играя Валю, получили признание, достигнув больших успехов в этой работе. Но, пожалуй, никому не удалось сыграть эту роль столь виртуозно и столь пронзительно, так мастерски и так человечески глубоко, с такой душевной самоотдачей и так актёрски изящно, как это получилось у Юлии Борисовой. У каждого актёра бывают самые высокие вершины их творчества, их высший подъём. Так, по моему мнению, пока этой звёздной ролью для Юлии Борисовой является Валя из «Иркутской истории». Я говорю — пока, потому что Ю. К. Борисова в работе, и кто знает, куда она ещё поднимется с её талантом, мастерством и поразительной работоспособностью. Да, роль Вальки-дешёвки была откровением этой редкостной актрисы нашей страны.

Это была работа удивительная и по глубине и остроте проблем, которые поднимала Борисова, и по щедрой актёрской выразительности.

Закрывая ларёк в конце рабочего дня, появлялась маленькая, хрупкая девица в ухарски надвинутой набекрень вязаной шапочке с кокетливым помпоном. На груди дешёвой серенькой курточки с жалким кошачьим воротничком блескуче и нагло сверкала большая безвкусная брошь. И вся-то она была какая-то жалкая и вызывающе-дерзкая. У ларёчка и произошла её первая встреча с тем, кто разглядел за этими погремушками настоящее сердце, разглядел хорошего человека, который в жизненной борьбе потерял почву под ногами и от страха, как кутёнок, тявкает на всех. Сергея Серегина встретила привычным набором острот, шуточек, ужимок и многообещающих «жарких» взглядов. Но, к её удивлению, этот «неотразимый» натиск не произвёл обычного впечатления. Сергей, как бы пробираясь через колючие заросли её острословия, хотел понять, что там, за этим буреломом. И он разглядел за ним светлую и добрую душу, но захватанную, много раз обиженную, оскорблённую и потому ощетинившуюся и неестественную.

Сложное это дело — угадать за внешними проявлениями спрятанный от постороннего глаза внутренний мир человека. Так вот. у Сергея Серегина как раз такой редкий дар и был, и потому разглядел он в Вале, которую называли очень обидно и оскорбительно, но, наверное, и заслуженно «дешёвка», что-то человеческое, настоящее, но затоптанное и потому спрятавшееся, затаившееся.

Юлия Константиновна — художник мягко переходящих из одного в другой тонов. Она не любит резких мазков, размашистых линий. Её работы всегда отличаются филигранной тонкостью в исследовании характера, который она играет. Её героини могут быть разными по темпераменту, по положению, по характеру, но им не свойственна противоречивость, неясность позиций, им всегда присуща внутренняя определённость, законченность. Какой бы сложный и даже трагичный, как, например, Настасья Филипповна, путь ни проходила её героиня, мы всегда с самого начала через любую внешнюю жизнь видим прекрасное человеческое сердце.

Юлия Борисова никогда не скрывает любви к своим героиням. Она поднимает их на пьедестал человеческого совершенства. Она художник-адвокат. Притом адвокат с неопровержимой логикой, которая не только оправдывает, но и возвышает их. И поэтому над ними обливаются слезами, над их жизнями глубоко и надолго задумываются, их до сердечной боли жалеют и всегда восхищаются их тонкой душевностью и, конечно же, их женским неотразимым обаянием, которое присутствует во всех ролях Борисовой, так как это уже качество актрисы.