— Зиг, я кое-что понял. — Он покачал головой, сурово сведя брови, и Зигни насторожилась. — Чучела маленьких птиц делать труднее всего, но в том и заключается искусство мастера. Кстати, у тебя такие тоненькие ловкие пальчики, которые могут сделать кое-что для меня. — Он покрутил у нее перед носом большими руками с длинными пальцами. — Видишь, настоящие вилы, я могу испортить свою первую работу, если ты мне не захочешь помочь. — Зигни не мигая уставилась на него, но Кен не обратил на это внимания и с упоением продолжал: — Между прочим, я прославлю и тебя. Я упомяну свою жену в благодарственном списке помощников мастера, когда выставлю свою работу.

Зигни едва заметно улыбнулась. Ей показалось, что Кен на целое тысячелетие моложе ее.

Но она, даже став миссис Зигни Рауд Стилвотер, хотела того же, что и прежде: перевести двадцать книг японской поэзии, а не быть помощником таксидермиста, пусть даже очень талантливого.

Время, проведенное в экспедиции, было чудесным и радостным. Потрясающие восходы и закаты, полноцветные радуги, свинцовые облака, соседствующие с небесно-голубыми островками. Таких красок Зигни не видела нигде, даже дома, на севере Европы. Полеты на байдарке через пороги горных рек, купание в хрустально чистой воде озер, пробуждение от сна под птичьи трели, костры… Любовь под звездным пологом ночи на постели из мха — разве не похоже на сказку? Кен и Зигни светились любовью, юные и прекрасные, как Адам и Ева в раю.

Но змей-искуситель явился и в этот рай. Он принял облик четверостишия, внезапно сложившегося в голове Зигни. Сперва японские строчки зазвучали в голове на английском, потом сразу — на шведском.

— Ты только послушай…

Она закрыла глаза и прочла четверостишие по-шведски. А когда открыла, закончив читать, Кена рядом не увидела. От растерянности Зигни вскочила на ноги.

— Кен! Кен! — закричала она в отчаянии. Ей показалось, что он исчез навсегда из ее жизни. Она почувствовала, как задрожали колени, как что-то толкнулось под ребрами, стало трудно дышать, ладони вспотели.

Но чего я на самом деле испугалась? — спрашивала себя Зигни гораздо позже, пытаясь исследовать все, что произошло с ними, с их жизнью, с их браком. Одиночества? Гор, стиснувших ущелье, в котором мы встретили новое утро?

Гораздо позже, через много лет, она расшифровала свой страх, охвативший ее в ту минуту… А Кен, наблюдавший за Зигни из-за толстого дерева, вышел, решив не томить ее больше.

— Зигни, давай мы будем здесь просто вдвоем. Без твоих японских мужчин. А?

Она шумно выдохнула, потрясла руками, словно желая просушить ладони, и внимательно посмотрела на мужа, будто что-то решая для себя.

— Да, конечно. — Зигни улыбнулась и спросила: — Ну, ты увидел свою птичку?

Кен принялся рассказывать о новом экземпляре, который поймал в силки, и о том, как он станет делать чучело. В голове Зигни толклись слова, которые не имели ничего общего с этим миром, с этим лесом и горами, с этим мужчиной, наконец.

Вдруг она почувствовала, что земля кружится, деревья вздымаются, к горлу подступает тошнота.

— О, Кен, мне нехорошо…

— Я так и знал! — обрадованно воскликнул он. — Я так и знал, что ты беременна! Вот теперь ты только моя!

Он оказался прав. Зигни действительно была беременна…

Они вернулись в Миннеаполис, Кен с утра до ночи занимался чучелами в мастерской, Зигни не расставалась с переводами. Но когда они были вместе, то ни о чем не говорили так много, как о маленьких Стилвотерах. Какими они будут? Ах, как долго еще ждать…

Зигни любила вместе с Кеном ездить в Вакавилл, но он все реже выбирался туда. Понимая, что скоро будет ограничена в передвижениях, она решила отправиться в Вакавилл одна.

— Поезжай, дорогая, — сказал Кен, — я провожу тебя на самолет. Мне жаль, но я занят. Только поезжай ненадолго. На день.

— Два… три… — стала торговаться Зигни.

— И не больше! — строго заявил Кен. — Моя жена должна быть рядом со мной. — Он наклонился и поцеловал ее. — Я не могу без тебя жить даже два дня подряд. Ты поняла меня?

Она засмеялась и шепнула:

— Я тоже…

Что ж, даже хорошо, что я еду одна, подумала Зигни. Ей хотелось побыть в тихом доме Билла Рэдли, всласть наговориться с Гарри Нишиока, с которым они быстро поняли друг друга. Тем более что неизвестно когда в следующий раз ей удастся увидеться с ним — скоро на свет должны появиться ее дети. Этот японец стал для Зигни больше чем просто консультант, он был живым кусочком Японии. Зигни казалось, что при каждой встрече с Гарри Нишиока она ступает на чужую землю и шаг за шагом завоевывает ее…

Самолетом она добралась до Сан-Франциско, арендовала машину и через десять минут была в Окленде, потом еще двадцать пять минут летела по хайвэю до Валледжо, еще двадцать пять минут пути — и вот он, любимый Вакавилл. А через несколько минут Зигни уже разглядела черепичную крышу дома Билла Рэдли.

Садик, как всегда, ухожен: садовник, нанятый Стилвотерами давным-давно и состарившийся среди этих кустов и деревьев, хорошо знал свое дело.

Зигни затормозила перед самым крыльцом и вышла из машины. Она открыла дверь своим ключом и, ступив в темную прихожую, остановилась, втянула воздух. Как всегда, пахло травами, деревом. Дом, в котором ей был дан желанный знак: вот оно, дело твоей жизни, Зигни.

Она пожала плечами, словно желая одернуть себя. Пора бы стать взрослой, Зигни Рауд, никто ничего никому не дает, человек сам находит то, что ищет, когда знает что искать.

Зигни бросила ключи перед зеркалом в прихожей, опустила дорожную сумку на пол и прошла в гостиную. Все, как прежде. Те же зашторенные тяжелыми гобеленами окна, тот же могучий диван, обтянутый потертой от времени кожей, тот же круглый стол с резными ножками. Все разностильное, но невероятно уютное и надежное.

Она любила дома с толстыми стенами — могучими, отъединяющими человека от мира. Они казались Зигни похожими на тяжелое, но очень теплое твидовое пальто, какое необходимое в ненастный день в северных краях.

Раздвинув шторы, Зигни впустила день в гостиную, потом пошла в ванную. Нежный аромат папоротникового мыла обещал удовольствие, казалось, она ступила в заросли сумеречного влажного леса. А стоит выйти из него, как она тут же отправится собирать мириады опавших листьев. Мистер Нишиока ждет ее у себя в библиотеке. Вспомнив про своего японского друга, Зигни обрадовалась, что приехала в Вакавилл одна.

А что тут удивительного? Ей не надо обсуждать с Кеном куда идти и когда, она всегда любила решать сама, что и когда ей делать. Присутствие другого человека, обремененного собственным миром, утомляло Зигни, но она старалась не обижать Кена.

Зигни приняла душ, высушила золотистые волосы феном и распустила по плечам. В прошлый раз Гарри Нишиока сказал ей удивительную фразу: «Ты похожа на ханари». Потом, догадавшись, что Зигни не знакомо это слово, пояснил: «Так в старину называли девочек до четырнадцати-пятнадцати лет, они носили волосы распущенными».

Зигни слегка подрумянила щеки, провела помадой по губам. Она надела любимые брючки из светлого льна, зеленоватую блузку и летние сандалии. Потом перекинула через плечо длинную ручку объемистой сумки с рукописью и вышла из дома.

Красный «фольксваген», на котором она приехала в Вакавилл, быстро домчал Зигни до библиотеки мистера Нишиока.

Японец уже ждал ее за массивным письменным столом, совсем не японским, а по-настоящему американским, покрытым зеленым сукном. Мистер Нишиока сидел с таким видом, будто знал абсолютно все ответы на любые вопросы Зигни.

На самом деле, он всякий раз готовился к встрече с Зигни. Однажды даже поймал себя на мысли, что сам себе кажется похожим на значительный кусок Японии, этакий остров древней страны. И на этом острове стало происходить удивительное — Гарри Нишиока мысленно воспроизводил события средних веков, углублялся в более ранние времена, отчетливо видел мельчайшие детали жизни, которая уже давно присыпана пеплом веков. Он совершенно отчетливо видел подкрашенные лица японок, замысловатые прически, простые стрижки, домашнюю утварь, застежки на платьях, обувь. Но ведь именно это интересовало Зигни, которая приезжала к нему на консультацию.