В которой благородное общество развлекается, из Авиньона приходит письмо с недобрыми вестями, а нечистая сила торжествует и сама того не подозревая нарушает перемирие между королями Англии и Франции

Аррас — замок Бребьер.

2–4 марта 1348 года.

Quodlibet у архидиакона был в самом разгаре.

Отыграли свое лютнисты, настала очередь «живых картин», представляемых, — вот умора! — карлами. Недомерок ростом всего в полтора локтя изображает библейского Давида в золотистой тунике, другой — как восьмилетний ребенок от пяток до макушки, — выряжен Голиафом. Еще с десяток карлов вопят и потрясают сделанными из соломы мечами, разыгрывая воинство филистимлян.

Убийственный снаряд, полетевший в противника из Давидовой пращи, оказался перезрелым персиком, с хлюпом поразившим Голиафа в лоб. Только брызги полетели. Невероятно смешно.

Гербовый зал изысканно украшен. Свежих цветов мало, за исключением белых роз, выращиваемых в оранжерее преосвященного Гонилона — итальянская мода проникла и в Артуа, но только очень богатый человек мог позволить себе содержать и отапливать цветник зимой. Гирлянды сделаны из обрезков шелка, причем бутоны и листики не отличишь от настоящих. По углам расставлены курильницы, исторгающие благовонный дымок, отчего создается впечатление, что обширное помещение подернуто легким туманом, придающим действу оттенок таинственности.

Впрочем, обстановка дворца меркнет перед иным цветником, переливающимся всеми возможными красками: голубые шелка, белый атлас, королевский пурпур, оторочки мехом соболя и горностая. Золотистые и темные косы, змеящиеся по округлым плечам, увиты лентами, которые в свою очередь усажены драгоценными камнями и жемчугом. Искрятся пряжки и застежки, сверкают заморские ткани.

Как и предупреждал Гонилон, на куртуазном собрании присутствует практически вся местная знать, а в центре внимания — прекрасные дамы и благородные девицы.

… — Вы бывали в Париже, Авиньоне, Тулузе, — ворковала очаровательная домна Герберга, дама де Блавенкур, не желавшая отпускать от себя Рауля, — А я, вообразите, не выезжала дальше Амьена и Шарлевиля, зато присутствовала на охоте его величества Филиппа в Сен–Кантене!

«Богатая биография, глупая курица, — мэтр кивал, сохраняя доброжелательную полуулыбку. Домна Герберга, пускай и была вполне симпатична, ума много не нажила. — Как бы от тебя отвязаться?..»

Ради quodlibet Раулю пришлось пойти на определенные жертвы: отправился к портному заказав новый джубоннэ по последним генуэзским образцам: с узкими рукавами, подчеркнутой талией, подбитыми ватой плечами и вышивкой серебряной нитью. Не явишься ведь к архидиакону в коже и некрашеном сукне? Нет ничего глупее, чем траты на бессмысленную роскошь, но положение обязывает. Дорогая одежда знак статуса, а фамильный герб на груди — лазурно–золотая шахматная клетка Вермандуа и кабанья голова Ознаров, — пропуск не только во дворец преосвященного, но при надобности и в Лувр.

Остается надеяться, что такой надобности не возникнет.

По сравнению с Парижем прием у Гонилона выглядел скромно — четыре десятка окрестных дворян с женами и дочерьми, проводивших зиму в городе или обитающих самое большее в нескольких милях от Арраса.

Графский сенешаль, — младший двоюродный брат его светлости Готье де Рувр, сеньор де Бюсьер, — оказался общительным и слегка развязным молодым человеком, увлеченным исключительно военным делом, турнирами, лошадьми и охотой: надежды унаследовать громкий титул у него не было, а значит до седых волос придется оставаться в тени графа Филиппа и не играть значимой роли в политике.

Присутствовали уже знакомые мессир Летгард и барон Шеризи, сеньоры Оппи, Рансар и Эстрё, Рауля представили гостю из Священной Империи — рыцарю Ротроху фон Холленбройху, родственнику супруги прево.

Рауль обратил внимание на мрачнейшего неразговорчивого типа в черном, непонятно что делавшем на веселом quodlibet — хозяин замка Вермель близ Бетюна, нелюдим и мизантроп, который по заверениям упомянутой Герберги де Блавенкур «нарочно приходит портить всем настроение».

Обычнейшее провинциальное дворянское общество — мужчины грубоваты, но радушны, дамы предпочитают сплетничать в своем кругу, девицы стреляют глазками в сторону смазливых экюйе и министериалов, а сами министериалы ходят перед незамужними красавицами ровно павлины, распушившие многокрасочный хвост. Куртуазные заигрывания предосудительными не считаются: архидиакон может сколько угодно распространяться об аскезе и смирении в воскресных проповедях, но тут собрание насквозь светское…

Духовных лиц всего двое — сам Гонилон, по уши в парче, бархате и перстнях, восседает в кресле на возвышении, с добродушной улыбкой наблюдая, как развлекаются другие и употребляя вино в небывалых количествах. Не пьянеет. Беспременно находит время обходительно поговорить с каждым и осенить двумя перстами дам, подходящих для благословения. Разительный контраст с нахохлившемся Одилоном де Вермелем, исподлобья наблюдающим за действом.

Второй прелат, — настоятель базилики Сен–Вааст отец Фротбальд, — здесь очевидно лишний, но преосвященному не возразишь, приходится терпеть.

Карлов сменили жонглеры, жонглеров — мимы, разыгравшие крайне двусмысленную сцену из Овидия. Публика хохотала. Прислуга внесла блюда с горячим: кабан, перепела, рыба в вине. Пировать, так пировать — скоро Великий пост, отчего бы не насладиться изумительными трудами провансальских кухарей его преосвященства?

Легкий шепоток всколыхнул благородное сообщество — что это, мессиры?

Отчего он здесь?

Михаил Овернский, нежданно объявившийся на quodlibet против ожиданий не стал обличать распущенные нравы и глаголить о воздержании от мирских радостей. Быстро прошел к архидиакону, поцеловал пастырский перстень викария, что–то прошептал на ухо Гонилону.

— Отдыхайте, — возгласил хозяин. — Прошу простить, мне необходимо отлучиться.

Гонилон и брат Михаил вышли. Рауль наблюдал за ними не без опасений. Что–то безусловно случилось, иначе его преподобие не посетил бы прием, на котором инквизитору делать нечего даже в большей степени, чем настоятелю Сен–Вааста. Отца Фротбальда они тоже увлекли за собой.

— Позвольте, прелестная домна, — не прошло и кварты, как Рауля наконец избавили от домны Герберги, не устававшей потчевать парижанина благоглупостями. — Я похищаю вашего кавалера.

— Он ведь не совершил ничего ужасного? — нашлась госпожа де Блавенкур, без лишнего трепета взглянув на главу Трибунала. — И он вернется к нам не в виде пепла?

«Дура, — подтвердил исходное мнение Рауль. — Сперва бы подумала, с кем шутишь!»

— О нет, что вы, — дворянское воспитание Михаилу не изменило. — Мессир Ознар, уверяю, возвратится к вам в телесном обличье… Поторопимся, мэтр!

Выбрались на холодную и плохо освещенную лестницу, ведущую к первому этажу замка. В сером свете пробивавшемся сквозь окна–бойницы лицо инквизитора казалось неживым.

— Дурные вести? — прямо спросил Рауль.

— Я напуган, — без обиняков признал брат Михаил. — Очень напуган, мэтр. Утром прискакал гонец из Парижа. Доставил почту капитула. Только два письма.

— И что же?

— Вы выехали из столицы в Аррас на Сретение? Второго февраля?

— Верно.

— Можете припомнить, на святую Татьяну [10]в городе не произошло чего–нибудь… Странного, из ряда вон выходящего?

— Дайте подумать… А ведь верно! Ночью, в неурочный час начали бить колокола. Я еще спал.

— Что это было? Набат?

— Нет, ни в коем случае. Колокола словно бы сами звонили. Точно, в Париже следующим днем люди шептались о некоем знамении. Объясните!

— Читайте, — инквизитор вынул из рукава рясы свиток. — Давайте спустимся ниже, к факелам. Донесение из Флоренции, меня обязаны были известить, как и всех председателей папских Трибуналов.

* * *

«25 января 1348 года Господа нашего в день обращения святого Павла, в пятницу, в восемь с четвертью часов после вечерней или в пятом часу ночи, произошло сильнейшее землетрясение, длившееся много часов, подобного которому ни один из ныне живущих не припомнит… В Венцоне городская колокольня треснула пополам и многим строениям пришел конец. Замки Тольмеццо, Дорестаньо и Дестрафитто обрушились почти целиком и задавили много людей. Замок Лембург, стоявший на холме, был потрясен до основания, землетрясение отнесло его на десять миль от старого места в виде кучи остатков. Высокая гора, по которой проходила дорога к озеру Арнольдштейн, раскололась пополам, сделав дорогу непроходимой. Два замка, Раньи и Ведроне, и более пятидесяти усадеб вокруг реки Гайль, во владениях графа Гориции, были погребены двумя горами под собой, при этом погибло почти все население, мало кому удалось спастись.