А поверх укрытого намётом шлема — сверкающая в солнечных лучах корона высокопробного, чистейшего золота. Девять зубцов в виде тройных листиков — каких именно издалека не разглядеть.

Запах настоящей, нешуточной угрозы ощущался физически — Рауль видел призванным на помощь «вторым зрением» как натягиваются и вздрагивают нити магической energia, опутавшей прогалину. Оживали деревья, протягивая к незваным гостям языческого святилища лапы–ветви, злорадно скалились черепа на серебряных крючьях, воздух стал подобен киселю — каждое движение давалось с трудом.

Приостановившийся было Пурпурный Король чуть тронул коня шпорами. Двинулся на троицу пленников Дороги.

— Я глохну, ничего не слышу, — очень громко сказал брат Михаил, коснувшись пальцами ушей. — Изыде, сатана! Именем Господа нашего…

— Мессир, — Рауля привел в себя тяжеловесный подзатыльник. Жак постарался — ручища у слуги преподобного медвежья. — Вы нас сюда притащили, вам и выводить! Давайте же! Если есть путь в лес, значит и проход обратно найдется!

Из–за деревьев показались звериные силуэты — волки? Не похожи эти мохнатые страшилища на волков — лапы длиннее, морды безобразные, зрачки отсвечивают красным. Оборотни?

— Давай–давай, — Жак отбросил всякую куртуазию, оттаскивая мэтра и брата Михаила к сероватым камням в центре поляны. — Парижский школяр, думай! Верни нас обратно!

Король на вороном коне подошел на тридцать шагов. Глаз в прорезях черного шлема видно не было.

Оборотни замкнули кольцо.

Меч Рауля в самом буквальном смысле этих слов рвался из руки — клинок настойчиво требовал битвы. Знак «Алеф» сиял подобно звезде, исходя волнами незнаемой магии.

Удар шпорами. Вороной сорвался в галоп. Король выхватил меч и занес для удара.

Рауль, вцепившись левой рукой за плечо Жака, а правой в пелерину Михаила Овернского сделал шаг назад, к камням.

Клинок Пурпурного короля пронзил пустоту.

* * *

Кромешная темнота. Темнота и запах склепа.

— Ух, — послышался голос Жака. Знакомый звук: удар кремня о кресало, замелькали желтые искорки. — Я чуть не умер от страха, а в земной жизни я немногого боюсь…

Вспыхнул отрез промасленной тряпки, вынутой Жаком из сумки на поясе.

Подвал базилики Сен–Вааст. Начало Дороги.

— Знаете что? — выдохнул брат Михаил, смахнув пот со лба. Взгляд преподобного сменился с полубезумного на обычный, осмысленный и внимательный. — У нас огромная фора. Эта тварюга Дорогами атребатов пользоваться не умеет. Иначе мы бы уже разговаривали с апостолом Петром перед райскими вратами. Рауль, вы молодец.

— Я ничего не делал, ваше преподобие. Дорога сама…

— Сама так сама. Да, я забыл вам утром сказать — рыцарь Одилон де Вермель в молодости принял посвящение тамплиеров, что тщательно скрывал. Мы выбили признание из его слуги, остававшегося в городе после резни в замке Вермель… Понимаете?

— Звенья одной цепи, — повторил Рауль, пытаясь отдышаться. — Господи… Мое сновидение о часовне в Бребьере, бывшем замке ордена! Блудница из Магдалы в образе Моровой Девы! Но какая связь?

— Думайте! Головоломка начинает складываться, а? — хищно осклабился преподобный. — Признаюсь: о Дорогах я слышал и раньше — не поверите, читал в материалах следствия по делу Тампля. Храмовники были посвящены в древний секрет Дорог. Позже расскажу… Жак, выведи нас наверх! Боюсь, сегодня отдыхать нам не придется. След настолько отчетливый, что потерять его будет невозможно при всем желании!

В которой всадник Смерть разъезжает по городам Франции, король Филипп де Валуа смотрит на Нельскую башню, а мэтр Ознар проявляет неплохие знания в области хирургии

Аррас, графство Артуа.

15–17 марта 1348 года.

Кловис из Леклюза по прозвищу «Chabot» — «Бычок», справедливо считался в деревне человеком везучим и зажиточным.

Перво–наперво надо упомянуть, что родился Кловис по «праву первой ночи» — мать его, Нантильда, по юным летам была диво как хороша, чем и привлекла внимание тогдашнего сеньора Ванкура, тоже мужчины видного и, как полагается воину, могучего, в отличие от частенько недоедавших слабосильных холопов.

Бычок унаследовал стать благородного отца вкупе с норманнской природной удачливостью, из чего следует во–вторых: счастье Кловису сопутствовало. Выкупился у господина, выйдя из серважа и став лично–свободным вилланом, к двадцати семи годам обзавелся одиннадцатью детишками из коих (удивительное дело!) ни единый не умер, держал богатый двор — полдюжины коров, гурт овец, гусей. Нанял троих крестьян, пособлять по хозяйству.

Вышло так, что поутру 15 марта именно Бычку пришлось ехать в город с сеном и молоком на продажу: жену в Аррас не пошлешь, старшие сыновья заняты со скотиной, а Пьер–Луи, самый разумный из помощников, прихворнул. На раму с полозьями нагрузили тюки с просушенным клевером, тимофеевкой и овсяницей, пристроили кувшины с парным молоком, впрягли лошадку и Кловис вывернув с проселка на Камбрайский тракт неспешно направился к столице графства — благо недалеко, меньше десяти латинских миль.

Меж всхолмьями ползли нежно–голубые струи позёмного тумана. Верный признак — оттепель скоро не жди. Работающие на земле давно заметили, что зимы становятся студенее, а лето короче, похолодание началось лет тридцать назад, вызвав лютый голод 1315–1317 годов [28], когда вымерзли три подряд урожая и много людей умерло, особенно в городах. Сеять теперь приходится позже, в конце апреля, и хорошо, если соберешь урожай перед наступлением первых заморозков, случающихся уже в августе.

Сани уверенно катились по наезженной дороге, подсвеченной восходящим солнцем. Час ранний, не заметно ни всадников, ни других повозок. Впрочем…

Кловис постепенно нагонял здоровущего чубарого коня. Масть приметная, белая с черными пятнами. Идет ленивым шагом, под седлом. В седле наездник — одет добротно, при меховом плаще и бархатном шапероне, клинок на поясе. Благородный. Наклонился к самой гриве, левая рука с поводьями на колене, правая безвольно повисла.

Заснул он, что ли? Сверзится на обледенелую дорогу — расшибется.

— Мессир! А мессир? — позвал Бычок, поравнявшись с всадником. Перегородил путь санями, заставляя чубарого остановиться. — Тпр–ру, зараза! Сударь, слышите меня?

Сударь не без труда поднял голову и воззрился на Кловиса мутными синими глазами. Рожа отекшая и багровая — страсть. Перепил ввечеру? Да кто после попойки в путь отправляется?

Тут всадник начал сползать с седла — Бычок едва успел спрыгнуть с хлипких козел саней и подхватить его милость. Тяжеленький, однако.

Нет, он не пьян. Болен. От благородного так и пыхнуло жаром — лихорадка.

— Pestis, nec dubium est, — прохрипел незнакомец. — Ite meae, boni viri… Exi…

— Не разумею, что вы говорите, — помотал головой Кловис, пускай и догадался, что глаголет мессир по–латыни, словно приходской кюре. — Эк вас угораздило, сударь.

— Ухо… ди… — через силу выдавил владелец чубарого на французском. — Сгинь… Господи, как не повезло…

— Скажете тоже, «уходи», — пробормотал под нос Бычок, соображая, как поступить.

Вводил в искушение солидный кошель на поясе дворянина: деньги забрать, самого оттащить в придорожные кусты, чтобы никто не нашел, сам умрет. Нет, нельзя — смертный неискупимый грех! Вдобавок, если дело откроется, не миновать эшафота в Аррасе, графский суд с простецом церемониться не станет. С живого кожу сдерут, как с разбойника Одвульфа три года тому.

Христос заповедовал помогать ближнему — глядишь, его милость потом отблагодарит серебром! Потому Бычок, покряхтев, взгромоздил болящего на тюки, а повод господского коня прикрутил к саням. Отвезти в город, пристроить в обитель францисканцев — у монахов хорошая лечебница.

О том, что в этот самый момент фортуна раз и навсегда отвернулась от Кловиса из Леклюза таковой не подозревал, но добрым поступком спас свою душу.