Металлические плиты разъехались. Море исчезло. Надо же, послушался. Но в качестве ответа на гладкой стенке лифта был вывешен старинный советский плакат со строгой женщиной-работницей в красном платке, приложившей палец к губам, и размашистой надписью «Не болтай!»

— По-моему, красиво.

— Да, ничего. Только если бы вместо железных листов на крыше была черепица… И цветы зачем-то убрали.

— Почему убрали? Видишь фиалки, в ящиках на подоконнике? И чистенько. У нас хорошие уборщики, оказывается.

— А где Эсмеральда?

— Слышишь, пыхтит? Вон сарай. Только он опять другой. И крыша соломенная почему-то. Заглянем?

— К Эсмеральде?

— Нет, в дом.

Выкрашенные веселенькой голубой краской кары стояли на дороге, вымощенной желтым кирпичом (теперь дорога стала широченной, как шестиполосная скоростная трасса), прямиком возле Дома, у калитки. За время, пока мы с Дастином путешествовали в Комплекс, Дом из более-менее современного коттеджа превратился в постройку немецко-австрийского типа: белые панели обшивки, укрепленные крест-накрест деревянными рейками, узкие окна со ставнями, острая крыша. Действительно, жаль, что нет черепицы, тогда Дом смотрелся бы точь-в-точь как обиталище почтенного баварского бюргера, любителя пива и тушеной капусты. Флюгер на коньке, маргаритки и фиалки в ящичках. Сбоку на первом этаже витрина с кричащей надписью по-немецки.

— Пивная, — перевел Дастин, знакомый с тевтонским наречием. — Будешь смеяться, называется «У Дастина».

— Поздравляю, — кивнул я. — Всегда мечтал надуться пивом на халяву. Надеюсь, денег ты с меня брать не будешь? Впрочем, у меня никаких наличных, только кредитная карточка.

Внутри оказалось неплохо. Мощные дубовые столы, деревянная обшивка стен, умилительные украшения в виде развешанных по стенным панелям фарфоровых тарелок с пасторальными сценками — пастушки, пастухи, свинки, овечки, деревца. Широкая деревянная стойка. Сушатся кружки — большие, глиняные, с баварским орлом на боках. Какие-то германоязычные надписи готическим шрифтом.

— Этот столик забронирован, — Дастин ткнул пальцем в клочок картона. — Интересно, для кого? Ты посмотри, какая прелесть! Настоящий патефон, как в кино!

— Заводи, — я понаблюдал, как Дастин крутит ручку и выбирает пластинку. — Ого, Марлен Дитрих! Классика!

— Хочешь, поставлю Эдит Пиаф? — серьезно спросил напарник. Я отказался.

Пошли осматривать Дом. На втором этаже — почти никаких изменений. Мебель поархаичнее, исчезли телевизоры и прочая современная техника, которую заместили большие, как мамонты, радиоприемники. Ради эксперимента включили — бухал барабанами военный марш. В остальном все, как вчера. Две спальни, кухонька. В кладовках появились копченые окорока, большой запас овощей, старинные консервные банки. Кстати говоря, газеты, захваченные Дастином со скамеечки у крыльца, остались прежними — от 12 апреля 1961 года.

Единственным привычным предметом обстановки были коммуникаторы. Навигатор насуплено отмалчивался, напрочь отказываясь как-либо комментировать происшедшее.

— Тихо! — Дастин поднял палец. — Слышишь? Машина гудит!

Вихрем слетели вниз по лестнице. Я на всякий случай посмотрелся в зеркало. Сразу вспомнилось пребывание в «дырке», изображавшей книжный магазин, где я вступил во владение книжкой товарища Сталина (а книга посейчас лежит на тумбочке у кровати, где я ее оставил утром). Может быть, наш теперешний облик вновь не совпадает с реальным? Ничего подобного. Черный комбез, заляпанный пятнами слонопотамьего молока, кобура на поясе и шеврон службы безопасности Внесолнечной Колониальной Администрации. И на том спасибо.

Игра продолжалась вовсю — подъехали первые посетители.

На дороге стоял скромненький, но изящный черный «мерседес», на которых обычно ездят герои фильмов о событиях тридцатых годов ХХ века. Красивая машина, умели тогда делать и для души, и для эстетики.

Появилась молодая пара. Господин в темном костюме и белокурая девушка — такую хоть на рекламный плакат: «Настоящая немка». Синие глаза, облегающее бежевое платье длиной чуть ниже колен, шляпка, аккуратный ридикюльчик. Я онемел, увидев на лацкане пиджака ее сопровождающего круглый значок со свастикой в центре и вполне переводимой надписью по ободу — «Национал-социалистическая рабочая партия Германии».

Куда же это нас занесло? И почему онине удивляются нашему внешнему виду, несколько не подходящему к эпохе Второй мировой?

Парочка вопросительно уставилась на нас.

— Герр Дастин? — осведомился молодой человек со значком.

— Э… Да, — выдавил напарник. Подумал и добавил: — Чего изволите?

— Мне кружку «Бюргерброй» и айсбайн, для фройлян — бокал красного вина.

И уселись за ближайший столик.

— Что такое «айсбайн»? — шепотом спросил меня Дастин.

— Какая-то хрень из свинины, — мои познания в кулинарии особой глубиной не отличались. — Смотри, еще кто-то пришел… Давай-ка быстренько налей этому парню пива, а я попробую найти красное вино для мадемуазель. Видишь бутылки над стойкой? Неприлично же — они наши гости, а мы бизнес поддержать не можем!

— Рехнулся? — прошипел Дастин. — Выставить их отсюда с громом и треском! Это же игра!

— А если нет? Если все взаправду? Раз уж игра — давай соблюдать правила. В общем, ты содержишь трактир, а я у тебя на подхвате. Начали?

— Идиотизм, — точно отобразил Дастин наше положение и побледнел, когда его вдруг тронули за плечо сзади. Обернулся. Раскрыл рот.

— Майн герр? — на Дастина лыбилась дородная, брюнхильдисто-белокурая дева в накрахмаленном фартучке. Явилась дева из глубины дома. — Что заказано господами?

— Айсбайн, — подсказал я.

— Айн момент! — дева что-то чиркнула в извлеченном из кармана передника блокнотике и упорхнула в дверь за стойкой. Я едва только не пинками препроводил ничего не осознающего Дастина к бару, ткнул пальцем в краники, из которых наверняка наливалось пиво, а сам ухватил ближайшую ко мне бутылку красного (этикетка гласила: «Розе д'Анжу, урожай 1936 года») и вонзился в пробку штопором.

Брюнхильда появилась, как и обещала, почти мгновенно. Тащила подносик с дымящейся и благоухающей едой, снежными салфетками и аккуратно сложенным столовым прибором. Я успел перебросить туда же наполненный бокал и перехватить у Дастина пенистую кружку с пивом. Брюнхильда, колыхая наипышнейшей грудью, отправилась к заказчикам.

Ныл патефон, оглашая нашу таверну страданиями Марлен Дитрих, с большой кухни, где хозяйничала златоволосая дева и еще какие-то личности, мне категорически незнакомые, проистекал вкусный запах, зала постепенно наполнялась посетителями. Самые разные социальные слои. Если первые двое — парень с нацистским значком и красавица в шляпке — явно представляли средний класс, то затем подходили работяги в картузах. Вполне приличные работяги, чисто, пусть и непритязательно одетые, вежливые и укладистые. Заглянули военные. Я, хоть и дал себе слово впредь ничему не удивляться, пролил от неожиданности вино из бутылки, а саму бутылку рассадил об угол стола. Первый — обер-лейтенант ВВС, серо-сизая форма, над правым нагрудным карманом летящий орелик с венком в лапах. Внутри венка — паучиный коловорот. Между второй и третьей пуговицами кителя — черно-бело-красная орденская полосочка Железного Креста. Второй попроще: какой-то снабженец в лейтенантском чине. Конечно, в школе у меня была пятерка по истории, но всех тонкостей быта середины ХХ века я не помнил.

Дастин вкалывал, как проклятый. Тому пива, этому рыбы. Третьему сардельки в томате. Четвертому — водки. Приходилось еще и рассчитываться, давать сдачу. И, само собой, поддерживать разговор.

Тут я понял главное. Все говорили по-немецки. Я тоже. Отлично понимая язык, из которого прежде знал два-три самых общераспространенных слова наподобие «да», «нет», «спасибо». Что же такое творится на белом свете?

Удивительное дело, но Дастин, хоть и был слегка тугодумом, быстро вышел из ступора. В немалой степени ему помог прайс-лист, висевший перед глазами. Что сколько стоит, что подают в нашей пивной… Иногда гости прямо-таки настырно пытались заговорить с ним на политические темы, однако Дастин благоразумно и натужно улыбался, заявляя, что он не интересуется делами вне трактира. Вам еще пива? Извольте.