— Да.

— Она знала, что ее ребенок будет жить.

— Думаю, знала.

— Вы погибли бы все, если бы ты не унес ребенка.

— Это точно.

— Значит, другого выхода не было?

— Наверное.

— Так в чем же дело?

Он покачал головой.

— Я бы не хотел вновь оказаться перед выбором. Не хочу, чтобы от моего поступка снова зависела чья-то жизнь. Вот почему я никогда больше не вернусь в пожарную часть, а ты просто дура, если хочешь туда. — Он с трудом поднялся, отстраняя ее руку. — Настоящее испытание для пожарного — это не умение отжиматься или таскать по лестнице мешок с песком, и не способность вызубрить наизусть все пункты инструкции, предписывающей, как правильно накачивать воду в шланг. Настоящее испытание — это когда ты должен бросить человека в огне, зная наверняка, что он погибнет. Когда она поцеловала сына, я знал, что это в последний раз. И она тоже знала.

— Наверное, это ужасно.

— Если бы Мик был тогда рядом, мы смогли бы ее спасти, — продолжал он. — Я всегда все делал сам, один, я ценю свою независимость. Но тогда следовало рассуждать как члену команды. Я должен был взять с собой напарника. Должен был взять Мика. Или хотя бы позволить решать шефу.

— Так вот почему ты уволился?

— Да. Я не хочу быть в ответе за чью-то смерть и в то же время слишком упрям, чтобы измениться. Мой отец и дед были пожарными, хорошими пожарными. Жили и умирали, борясь с огнем. А я больше не могу.

Мими обняла его. Вначале Гибсон хотел было высвободиться, но потом почувствовал искренность ее сострадания. Слишком долго он отказывал себе в человеческом тепле. Гибсон зарылся лицом в ее волосы, вдыхая их запах, и вдруг — неожиданно для самого себя — поцеловал девушку.

Это был настоящий мужской поцелуй, превративший душевное тепло в страсть, а нежность — в боль.

Он завладел ее нежными, сладкими губами.

И по тому, как она вся сжалась, как задрожали ее губы, а из груди вырвался тихий вскрик, понял, что ее еще никогда не целовали так.

Гибсон прервал поцелуй. Возможно, за эти несколько месяцев он потерял многое: веру в себя, достоинство, гордость, но только не честь. Он не воспользуется ее неопытностью.

— Хочешь… я останусь на ночь? — В ее глазах стояли слезы смущения от пережитого неизведанного чувства.

— Нет, — ответ прозвучал, пожалуй, слишком грубо.

— Могу протянуть между нами колючую проволоку, чтобы не пострадала твоя невинность, — лукаво заметила Мими.

Гибсон не сдержал улыбку: это была прежняя Мими, храбрая, острая на язычок.

Тем не менее придется объясниться.

— Мими, я сильно изменился за эти три недели, — начал он, — и я тебе очень благодарен. Это было довольно весело. Но сейчас тебе лучше пойти домой. Я мужчина, а не калека. Ты здесь больше не в безопасности. Колючая проволока тебя не спасет.

— Но я должна остаться, потому что тебе плохо.

Он приложил палец к ее губам. Гибсон не хотел этого слышать. Он не хотел слышать о чувствах, которые, как он догадывался, она к нему питает. Ей нельзя оставаться у него, она заслуживает лучшего будущего. Встретить честного человека, довольного жизнью, счастливого. Зачем ей разбитый циник, который, возможно, никогда уже не сможет работать?

— Ступай домой. Тебе ведь не нужна любовь на одну ночь, а я, откровенно говоря, на большее не настроен.

Чистейшая ложь, но без нее не обойтись. И хотя ему было больно видеть обиду и потрясение, отразившиеся на ее лице, это была цена, которую они оба должны были заплатить.

— Если не уйдешь сейчас же, твоей репутации придет конец. Завтра с утра отправляйся к шефу. Скажи, что ты готова.

— Но я не…

— Да, готова, Мими. Ты сильная девушка, и не только физически. И если это и вправду то, к чему ты стремишься, я желаю тебе удачи.

Мими безучастно смотрела на него.

Впервые с тех пор, как переступила порог этого дома, она не знала, чего хочет. Единственное, в чем она была уверена, — это то, что ей не хочется покидать его.

Приняв молчание за выражение упрямства, Гибсон продолжил:

— Прежде чем войти в горящий дом, спроси себя, хватило бы у тебя силы воли оставить ту женщину, не сомневаясь в том, что она погибнет? И осталась бы ты пожарным? И смогла бы после этого считать себя героем?

Отвернувшись, не желая, чтобы ее слезы разжалобили его, Гибсон зашагал на второй этаж и, оказавшись в спальне, плотно закрыл за собой дверь. А потом дождался, когда захлопнется входная дверь, стихнут ее шаги на тропинке, и зашумит мотор машины.

Тогда он лег на кровать и уставился в потолок. Лишь полчаса спустя Гибсон сообразил, что забыл включить свет. Казалось, с ее уходом в доме стало темнее.

— И все-таки тебе лучше сдать этот экзамен, — заключила бабушка Нона.

Вернувшись домой, Мими застала бабушку в постели с детективом и коробкой шоколадных конфет. Однако все было моментально отложено в сторону, как только Мими начала изливать горе, рассказывая о том, что произошло.

— Сдать экзамен? Но я не хочу становиться пожарным. Если не обманывать себя, я прекрасно знаю, что вовсе не гожусь для этой работы, даже если мне этого очень хотелось когда-то.

— Я тоже считаю, что это не для тебя. И всегда была в этом убеждена. Я просто говорю, что нужно пройти испытания.

— Зачем?

— Если ты этого не сделаешь, твоей репутации конец. — Бабушка снова откинулась на подушки. — Ты же практически была его рабыней: ходила в бакалею, косила газон, готовила обед, пришивала пуговицы на рубашки. Все это, конечно, имеет объяснение, но если ты откажешься от экзамена, кто поверит, что вы также не делили постель?

— А даже если и так? — устало ответила Мими, сознавая вдруг, как ей надоели эти городские сплетни.

Бабушка подняла брови.

— Мне нечего стыдиться. Сегодня он практически выставил меня за дверь. Я бы осталась, но он сказал «нет».

— Значит, он порядочнее, чем я думала, — ядовито заметила та. — И все же в твоих интересах позаботиться о том, чтобы люди не истолковали все превратно.

— А зачем? Кому есть дело до того, спали мы с Гибсоном или нет?

— Дорогая! Посмотри на себя! Ты так привлекательна, что мужчины восхищаются тобой, а женщины зеленеют от зависти. Ты блондинка от природы. Ты следишь за собой, и красишься, и делаешь маникюр, хотя, конечно, в последние несколько недель ты явно не дотягивала до своего прежнего уровня. Но все равно твоя внешность рождает множество слухов. А теперь твоя личная жизнь обсуждается всеми в городе. Все сочтут, что ты состояла в связи с мужчиной и он тебя выгнал. Что поделаешь, Грейс-Бей — маленький городок. Надеюсь, ты не хочешь для себя такой доли?

— Поэтому ты думаешь, я должна пройти испытания?

— Да, и ты должна это сделать успешно. Показать всем ту работу, которую проделала. А потом, по-моему, тебе стоит уехать из города.

— Уехать?

— Женщины в твоем возрасте обычно обнаруживают, что им хочется чего-то большего от жизни. Уезжай в большой город. Выходи замуж, роди ребенка, сделай меня наконец прабабушкой. Борис — замечательный человек, и с ним приятно работать, но пришло время что-то менять. Кроме того, — добавила она с легкостью, — этот дом будет слишком большим для тебя одной.

— Бабушка, надеюсь, ты не говоришь о…

— Нет, я не говорю о смерти. Всего лишь о пансионате для пожилых людей в Клермонте.

— Нет, бабушка! Ты же говорила, что ни за что на свете не захочешь там оказаться.

— Да, говорила. Но, Мими, у меня там будет компания. Половина членов моего клуба живет в Клермонте. Там есть бассейн, видеозал, парк и кегельбан. А кроме того, рейсовый автобус до города. Готовить самой не надо, а жить можно в отдельной комнате. А уж мужчин моего возраста больше, чем в клубе бинго.

— Но ты не будешь счастлива.

Бабушка Нона строго взглянула на нее.

— Я буду еще менее счастлива, сознавая, что моя внучка не смогла устроить свою жизнь из-за меня.

В полночь в небольшой квартирке над супермаркетом раздался телефонный звонок.