Второй полицейский захохотал, и они продолжили разговаривать между собой, а я тем временем принялась мысленно развивать его идею. «Ложь на полицейском дознании». Должно быть, у них в архивах полно лжи. Прямо золотое дно для поэзии, выдумки и самых разнообразных видов творчества. Как рождается ложь? Люди, разумеется, хотят предстать невиновными, но какие они при этом избирают методы? Прикидываются полным ничтожеством или отстаивают свою позицию? Плетут паутину из мелких, правдоподобных деталей или, напротив, стараются не вдаваться в подробности и говорить как можно меньше, чтобы не попасться. Существуют ли повторяющиеся истории, типовые варианты лжи, заранее известные полиции? Заимствуют ли они это стандартное вранье друг у друга, или оно возникает спонтанно?

Мы добрались до Тонгевика, и полицейские припарковались у обочины. По пути к Ракушечному пляжу они несколько раз спрашивали:

— Неужели другой дороги нет?

— Можно еще добраться на лодке. Но по суше это единственный путь.

Когда мы сползали по отвесному склону в ущелье с рощей, похожей на джунгли, полицейские снова поинтересовались: «Мы точно правильно идем?» Они посмотрели на меня с тем же подозрением, какое я уже видела в глазах у мальчиков, и я прочла их мысли: «Тролли, неземные существа и скелеты. Вот работенка, с кем только не столкнешься».

На берегу теперь стало более ветрено, чем в прошлый раз. Я даже немного замерзла, стоя на месте, когда один из полицейских полез под валуны. Тот, что вел машину. Он был помоложе и казался более спортивным. Второй остался на пляже и нетерпеливо топтал ракушки.

— Мы ничего не трогали. Сын положил череп на то же место, где он его нашел, — сказала я.

Я вспомнила найденного в Альпах Снежного человека, с которым обошлись крайне неосторожно, и Юнатану было строго велено ничего там больше не трогать.

Полицейский молча кивнул. Тот, что помоложе, уже двигался обратно. Было слышно, как он ругается, ударяясь головой о каменный потолок. Затем он вынырнул из-под нижнего валуна, перелез через него и спустился к нам, немного посапывая от напряжения.

— Да, — сказал он напарнику. — Она права. Там что-то есть.

Потом он повернулся ко мне, показал рукой в сторону верхних валунов и сказал:

— В эту историю я верю. Он и правда оказался в плену у гор.

— Вы разве не заберете скелет? — спросила я.

Молодой полицейский покачал головой:

— Заберем в следующий раз. Когда приедем на лодке.

В большом саду, перед виллой на две семьи, на стремянке стояла Осе и собирала яблоки, на ней был свитер, а вокруг головы повязан платок с красным узором. На земле лежали две кучи яблок: в одной хорошие, в другой — поеденные червями. Возле стремянки стояла Хедда, двухлетняя дочка Осе и Андерса, она принимала из рук Осе яблоки и сосредоточенно раскладывала их по кучам. Мама с дочкой ласково и негромко переговаривались. В огороде вместе с рядами кудрявых кочанов какой-то капусты красовались шикарные желтые и бронзовые астры.

Когда мы с Андерсом были женаты, мы считали виллы недосягаемой роскошью. Но возможно, так думала только я. Одна мысль о долге в миллион вызывает у меня дрожь. Хотя я знаю, что это неправильная точка зрения. Совместный доход Осе и Андерса навряд ли больше, чем у нас был тогда. И тем не менее они живут в этом сказочном саду, на старинной вилле, пусть даже только на ее половине. Мы же тогда теснились в маленькой гётеборгской квартирке в районе Майурна. Мы с сыновьями так там и остались.

Мальчики помчались к Хедде, начали поднимать ее на руки и дурачиться. Они свою сводную сестренку просто обожают.

— Привет, — сказала я, поставив спортивную сумку с детскими вещами на землю. — Я догадалась, что вы здесь. Звонила в дверь, но никто не открыл.

— Андерс на тренировке. Он приедет с минуты на минуту, — сказала Осе, спускаясь вниз. — Мы решили, что надо заняться фруктами, пока не подморозило. В этом году большой урожай. Прямо не знаем, что со всем этим делать. Наверное, придется сварить пюре. — Она показала на вторую кучу.

«Кто это „мы“? — подумала я. — Неужели она хочет внушить мне, что Андерса волнует урожай яблок?»

В этот момент к гаражу подъехала машина, и вскоре среди фруктовых деревьев появился Андерс. После того, как он год назад начал посещать спортзал, у него стали проступать мышцы. Длинный хвост, в который он теперь собирает волосы, был еще мокрым после душа. Андерс остановился и до боли знакомым жестом засунул под верхнюю губу табак. На миг меня захлестнула волна любви, тоски и ревности. Может, зря мы развелись? Неужели я что-то в нем просмотрела, какое-то качество, которое Осе увидела, а я нет? Этот соблазнительный мускулистый мужчина с длинными волосами, завязанными в хвост, мог бы по-прежнему принадлежать мне, не следовало его отдавать, хотя в каком-то отношении он так и остался моим.

Но тут он подошел, поздоровался, заговорил, и это чувство сразу улетучилось. Передо мной был прежний, привычный Андерс. Нет, ни о чем я не жалею.

Он стал играть с Юнатаном в бадминтон, посылая волан так мощно, что мальчик был просто не в силах его отбивать. Когда Юнатан совсем скис, Андерс принялся за Макса, ухватил его за ноги и перевернул головой вниз. Как всегда, слишком резко, слишком безжалостно. Однажды, когда он это проделал, Макса вырвало, в другой раз Юнатан ударился головой об пол. Теперь и мальчики, и Андерс уже об этом позабыли. Юнатану тоже захотелось, чтобы его подняли за ноги. Мальчишки то плакали, то хохотали. Как же сильно они любят этого беспечного большого ребенка, приходящегося им отцом.

— Ладно. Я побежала. Если пойдете в бассейн, плавки в сумке. Счастливо, ребята. До понедельника.

Я поцеловала их на прощание, вышла через сад на улицу и поехала обратно в город. Солнце стояло низко, деревья изнемогали под тяжестью плодов. На улице было по-прежнему тепло, больше похоже на лето, чем на осень. После долгих поисков мне удалось найти место для машины в двух кварталах от собственного дома. Я поднялась по лестнице и отперла дверь пустой квартиры. Начались мои личные выходные.

У нас договор, что каждую третью неделю с вечера пятницы до утра понедельника мальчики проводят у Андерса.

Сразу после развода я с нетерпеньем ждала выходных, принадлежащих исключительно мне. Будучи замужем, я полагала, что стоит только развестись, и я попаду в огромный, прекрасный мир свободы. В браке мне было скучно. Мы с Андерсом были как брат и сестра. Мы не отказывались от сексуальных отношений, но говорили о них в шутливом тоне: «Настал час исполнять супружеские обязанности». Боже, какая тоска! Я часто влюблялась в других мужчин и наслаждалась невинным флиртом с коллегами и мужчинами, которых встречала на разных курсах и вечеринках. Я думала: какая, черт побери, жалость, что я замужем. Об измене я и подумать не могла. Андерс сразу бы это заметил. Я совершенно не умею врать, особенно ему. Ревновать он, вероятно, не стал бы, но Андерс — приверженец наивной философии справедливости, и он заявил бы, что тогда и ему надо. А этого не вынесла бы уже я. Но развод — дело другое.

Первое время я усиленно наслаждалась своими одинокими выходными. Поставив на край раковины канделябр со свечами, подолгу принимала ванны с блестящими масляными шариками. Покупала кучи одежды и ходила развлекаться с подругами. Я чувствовала, что готова наконец окунуться в мир безудержных страстей, который, как я полагала, ожидал меня за пределами брака. И вдруг обнаружилось, что этого мира не существует. Я поняла, что флирт был всего лишь флиртом, а мужчины, которые привлекали меня, когда я была замужем, сами связаны теми же узами и так же мало стремятся к супружеской неверности, как и я в те времена. Я перестала влюбляться. Не считая двух случайных нелепых и безрадостных романчиков, приключившихся в первые месяцы после развода (один — с коллегой, другой — с незнакомым мужчиной на пароме в Данию), мужчин у меня не было. Поначалу я рассматривала это как некую паузу, но постепенно поняла, что она может затянуться на всю оставшуюся жизнь, и, к собственному удивлению, обнаружила, что не вижу в этом ничего особенно плохого.