— Ты согласен, Михалыч?

— Я тебе пока ничего не сказал.

— Согласен, согласен. Вижу, по глазам вижу, раз деньги взял, то все у нас с тобой получится. Ладно, давай выпьем.

Они допили бутылку водки, время от времени сквозь дым бросая друг на друга испытывающие взгляды.

— У тебя и телефона нет?

— Зачем мне телефон, Гена? Кому мне звонить? Сексом, что ли, по телефону заниматься?

-» — А если сердце схватит?

У меня сосед — фельдшер, если что, укол сделает. Да и я, вобщем‑то, пока на здоровье не жалуюсь. Свежий воздух он, Гена, целебный.

- Знаю я силу свежего воздуха. Ты мне об этом не рассказывай. Два года после тюрьмы свежий воздух нюхал и больше не хочу. Не хочу больбольше свежего воздуха! Может, тебе сотовый телефон оставить, а, Адам Михалович? Он возле трассы работает.

-Не нужен мне телефон.

- Значит, договорились. И больше базарить не будем Через недолю я к тебе приеду.

— Что ж, приезжай, гостю я всегда рад.

Барановский взял со стола большую пластиковую бутыль с минеральной водой, наклонил над стаканом.

— Погоди, не пей ты эту ерунду, я тебя родниковой угощу. Вода — как слеза, — Самусев поднялся, железной кружкой зачерпнул воды и поставил перед гостем.

Барановский жадно выпил воду и уже не платком, а рукавом плаща промокнул влажные губы. Его ребята стояли у машины и курили.

— Хорошая машина, красивая, — выйдя на крыльцо, произнес Адам Михайлович.

— Могу и тебе такую купить.

— Брось, Гена, зачем мне, старику, такая машина? С меня и «Жигулей» хватит. Вот только мотор немного отремонтировать, и все будет в порядке.

Коля, увидев, что хозяин спускается с крыльца, открыл дверь джипа.

Барановский обернулся, посмотрел на Самусева.

— До встречи, Адам Михайлович, — крепкая рука с короткими пальцами выскользнула из кармана плаща и двинулась к Самусеву. Тому ничего не оставалось, как пожать широкую ладонь с колючим перстнем на безымянном пальце.

Джип качнулся, когда хозяин сел в машину, взревел мотором и, развернувшись на деревенской улице почти на месте, как танк, выбросив из‑под колес темную землю, помчался к дороге.

А Самусев все стоял на крыльце, глядя вслед иномарке, черной и красивой, как дорогой гроб.

—- Будь ты неладен, мерзавец конченый!

Адам Михайлович вернулся в дом, налил себе еще полстакана водки, залпом проглотил, запил водой из ведра и принялся убирать со стола. Через десять минут уже ничего в доме не напоминало о визите гостей. Продукты были спрятаны в старомодный холодильник «ЗИЛ» с округлыми аэродинамическими формами, а на холодильнике тикал будильник, такой же старомодный.

— Тяжелая жизнь начинается, — пробормотал Самусев.

Геннадий Павлович Барановский за те четыре года, которые провел за решеткой, не только не потерял вкус к жизни, а наоборот — за два года на воле наверстывал упущенное в холодных, сырых камерах. Сейчас он не отказывал себе ни в чем. Для того чтобы жить так, требовались немалые деньги. Геннадий Павлович развернул кипучую деятельность. Слава Богу, сейчас мест для приложения сил было предостаточно, деньги, казалось, сами плыли в руки, только не зевай, хватай удачу и крепко держи, не отпускай ни на секунду.

Работать Барановский умел. Организаторский талант ом имгл от природы, это был, так сказать, дар, данным ему свыше. И свой дар он эксплуатировал не жалея. За дна года на свободе он умудрился стать хозяином трех небольших магазинов, одного склада и вовсю торговал продуктами питания. Барановский прекрасно понимал, что-что, а кушать людям хочется всегда. Но магазины являлись только прикрытием,так сказать,верхушка айсберга,которая всем видна,на которую в случае чего всегда можно сослаться, когда налоговая инспекция или сотрудники правохранительных органов поинтересуются: — «А откуда это у вас, гражданин Барановский Геннадии Павлович, такая роскошная квартира в центре города и столько дорогих вещичек?».

«Как это откуда, я работаю не покладая рук и день и ночь. У меня как‑никак три магазина, один даже для бедных, для пенсионеров. Я помогаю малоимущим, в общем, чего вы от меня хотите? Налоги Я плачу, поэтому и сплю спокойно.»

Но магазины магазинами, а основным источником доходов являлась левая водка, которую Геннадий Павлович со своими компаньонами привозил из Прибалтики. Там, в Латвии, уже благополучной и буржуазной, на Барановского работал небольшой спиртзавод, и два раза в месяц двенадцать человек проверенного персонала ночью выходили на работу, разливали водку. Водка, естественно, была левая, неучтенная, бутылки грузились в картонные ящики и через границу переправлялись в Беларусь. А у Беларуси, как известно, с Россией границы, как таковой — с таможней, с пограничниками — не существует. И через Беларусь машины с водкой прибывали в Россию, в Подмосковье. А вот здесь уже Геннадий Павлович и его компаньоны водку распределяли по торговым точкам.

В переправке им помогал военный пенсионер — бывший полковник ракетных войск Саванюк, живший в городке Браславе на самой латышско–белорусской границе. Он сумел построить свою жизнь так, что таможенники боялись и слушались его почти беспрекословно. Случалось, их преступному бизнесу пытались помешать, и тогда Саванюк жестоко разбирался с искателями правды, невзирая на лица и должности. Жертвой мог оказаться и милиционер, и егерь, и инспектор рыбнадзора, а то и простой грибник, случайно увидевший переправку левого товара.

В своих магазинах Геннадий Павлович левой водкой никогда не торговал. Проверяй не проверяй, никогда не найдешь ни одного фальшивого акциза на поблескивающих бутылках, которыми заставлена витрина. Здесь у него все в порядке, кстати, как и у его компаньонов. Геннадий Павлович понимал, водка — это водка, надежный, постоянный источник доходов, но такой же малопроизводительный — медленный, как дедовский самогонный аппарат. Очень уж неспешно капают деньги с этого дела.

А денег Геннадию Павловичу с каждым днем требовалось все больше и больше. Четыре года на жестких тюремных нарах он прикидывал: как же, в конце концов, можно разбогатеть, причем по–настоящему, чтобы денег хватило ну если не на всю жизнь, то лет на двадцать—тридцать. За два года Геннадий Павлович поездил, посмотрел мир. Был и в Германии, во Франции, в Италии, в Испании и Португалии, отдыхал на Кипре, играл в рулетку в Монако, трижды был в Швейцарии.Он вспоминал свою прошлую жизнь — до суда и тюрьмы. Не все в его деле было гладко. Следователи, конечно, старались, и прокуратура, и ФСБ пытались докопаться до истины, но смерть Федора Ивановича Муратова и его любовницы выбила у милиции все козыри из рук, — оборвала все ниточки.Да, получил свои четыре года Геннадий Павлович ,да, пропали из заводского хранища релкоземельные металлы, но то ли они пропали во время пожара,то ли до него,и сколько всего пропало,следствие,как нистаралось,как ни рыло землю,так и не смогло установить.Документация сгорела, хранилище после пожара представляло собой зрелище ужасное. Пожар был такой силы, что все удивлялись, как это весь завод не сгорел, как остались целы цеха.

Все сцисали на Федора Муратова, тем более что ответить на обвинение он уже не мог: мертвецы не разговаривают. Версия следствия выглядела следующим образом. Федор Муратов, будучи заведующим хранилищем ценных редкоземельных металлов, занимался воровством, причем в особо крупных размерах. Чтобы скрыть следы краж, устроил поджог. А когда понял, что следствие выходит на него,застрелил свою любовницу из охотничьего ружья и сам покончил жизнь самоубийством. Противоречило этой версии лишь отсутствие предсмертной записки. Но в момент гибели Муратов был сильно пьян, мог все совершить в алкогольном угаре.

В отличие от следователей, Геннадий Павлович Барановский Муратова знал хорошо, даже слишком хорошо, чтобы поверить, будто Муратов испугался расплаты за воровство и покончил жизнь самоубийством. Нет, Муратов был не тем человеком, чтобы сунуть ствол в рот и пальцем ноги нажать на курок охотничьего ружья. Нет, нет, в подобное Барановский поверить не мог.