Весь горизонт, от края до края, светится смутным красноватым заревом. Оно в непрестанном движении, там и сям его прорезают вспышки пламени над стволами батарей. Высоко в небе взлетают осветительные ракеты — серебристые и красные шары. Они лопаются и осыпаются дождем белых, зеленых и красных звезд. Время от времени в воздух взмывают французские ракеты, которые выбрасывают шелковый парашютик и медленно-медленно опускаются на нем к земле. От них все вокруг освещено как днем, их свет доходит до нас, и мы все видим на земле резкие контуры наших теней. Ракеты висят в воздухе несколько минут, потом догорают. Тотчас же повсюду взлетают новые, и вперемешку с ними — опять зеленые, красные и синие.

Раскаты орудийного грома усиливаются до сплошного приглушенного грохота, потом он снова распадается на отдельные группы разрывов. Сухим треском пощелкивают пулеметные очереди. Прожекторы начинают ощупывать черное небо. Их лучи скользят по нему, как гигантские, суживающиеся на конце линейки. Один из них стоит неподвижно и только чуть подрагивает. Тотчас же рядом с ним появляется второй. Они скрещиваются, между ними виднеется черное насекомое, оно пытается уйти — это аэроплан.

Обстрел вновь начался. Я вместе со всеми отползаю в сторону, насколько это удается сделать в спешке. Следующий снаряд уже накрывает всех нас. Кто-то кричит. Над горизонтом поднимаются зеленые ракеты. Фонтаном взлетает грязь, свистят осколки. Шлепающий звук их падения слышен еще долгое время после того, как стихает шум разрывов. Рядом лежит насмерть перепуганный новобранец. Он закрыл лицо руками. Его каска откатилась в сторону. Я подтягиваю ее и собираюсь нахлобучить ему на голову. Он поднимает глаза, отталкивает каску и, как ребенок, лезет головой мне под мышку, крепко прижимаясь к моей груди. Его узкие плечи вздрагивают. Но я не чувствовал страха. Во мне пробуждалась какая-то злость и ярость. Инстинкт зверя. Где-то с оглушительным треском упал снаряд. В промежутках между разрывами слышны чьи-то крики. Наконец грохот стихает. Огонь пронесся над нами, теперь его перенесли на самые дальние запасные позиции. Наверно сейчас будет наша атака.

Крики продолжаются. Это не люди, люди не могут так страшно кричать. Я еще никогда не слыхал, чтобы лошади кричали, и мне что-то не верится. Это стонет сам многострадальный мир, в этих стонах слышатся все муки живой плоти, жгучая, ужасающая боль. А ведь это только лошади, это не люди. Выстрел. Лошадь свалилась, а вот и еще одна. Последняя уперлась передними ногами в землю и кружится как карусель. Солдат бежит к лошади и приканчивает ее выстрелом. Крики, стоны и … полная тьма. Я видел ужас на лицах своих товарищей. Но сам не чувствовал его. Я жаждал ринуться вперед, убивать врагов. В одиночку. Ярость заполняла меня все больше и больше. В окружающей нас тьме начинается какой-то шабаш. Все вокруг ходит ходуном. Огромные горбатые чудища, чернее, чем самая черная ночь, мчатся прямо на нас, проносятся над нашими головами. Пламя взрывов озаряет нас. Все выходы отрезаны.

Лес исчезает прямо на моих глазах, снаряды вбивают его в землю, разносят в щепки, рвут на клочки. Дождем летят комья земли. Я ощущаю толчок. Рукав мундира вспорот осколком. Сжимаю кулак. Боли нет. Тут что-то с треском ударяется о мою голову, так что у меня темнеет в глазах. Молнией мелькает мысль: только не потерять сознания! На секунду я проваливаюсь в черное месиво, но тотчас же снова выскакиваю на поверхность. Ярость. Я уже не мог контролировать себя. Я должен убивать.

Я рывком ныряю вперед, распластавшись как рыба на дне, но тут снова слышится свист, я сжимаюсь в комок, ощупью ищу укрытие. Но огонь сильнее, чем все другое. Передо мной зияет воронка. Я пожираю ее глазами, мне нужно добраться до нее одним прыжком. Я перекатываюсь через край воронки. В мутно-грязных сумерках рассвета передо мной лежит чья-то оторванная нога, сапог на ней совершенно цел. Неважно. Я бросаюсь вперед, краем глаза замечая, что другие тоже бросаются вперед вслед за мной. Еще недавно на их лицах был ужас и страх. А теперь была только ярость. Животная ярость. И они бежали вперед не смотря ни на что. Я был ослеплен своей собственной яростью. Я бежал вместе со всеми, не чувствуя абсолютно ничего. Словно животное.

Разрывов больше не слышно. Пошел дождь. Все сильнее и сильнее. А мы наступали на врага. Окопы, я их уже практически достиг, и ринулся в безумном прыжке вперед. Я убивал. Всех до кого мог достать. Отбросив винтовку, я убивал ножом, вспарывая всё и всех. Пелена застилала мои глаза. Нести смерть всем. Я терялся, где нахожусь. А затем в глазах была вспышка…

Август 1914 г.

Петербург

Тишина раздражала меня. Он лишил меня всего. Сущий Дьявол в человеческом облике. Держит меня здесь, словно зверя. Как давно его не было… Сколько еще мне здесь томиться, в этом доме, ставшем тюрьмой. Здесь не было ни дверей, ни окон. Но был свет. Мое солнце. Потолок излучал свет, ровно двенадцать часов в сутки, а затем гас. В моем распоряжении было три комнаты, и, конечно же, кладовые. Что еще для счастья надо? Свободы. Я жаждал свободы. Выбраться из этого склепа. Лишить всего, но не убивать. Он словно играл со мной. Послал ли Бог мне испытания? Проверить мою веру? Я уже не веровал ни во что. Он лишил мою жизнь смысла, оставив свободу. А вскоре отнял и ее.

Вдалеке проявились какие-то звуки. Видимо город пробуждался. Но свет на моем потолке пока не проявился. Я оставался в темноте. Интересно, что там, в мире, творится, пока я тут сижу и жду явления. Стоит наверное еще, куда ж ему деваться. Иль Дьявол дерзкий поглотил все человеческое. Мог ли он забыть про меня? Я стал не нужен? Да и был ли я вообще когда-нибудь… Кому я мог быть полезен? Особенно в своем нынешнем положении. У меня ведь было влияние. Когда-то давно. Еще до того как я встретил Дьявола. Роковая встреча, сломившая человека, породившая раба. Дьявол о плотском шепчет усталому путнику. Если бы я знал тогда кто он, и что ждет меня, верного слугу Божьего. Какие испытания выпадут мне. Убил бы. Взял бы грех на душу. Убил бы. Да и какой же это грех — убить самого Дьявола? Я видел то, что видел он. Я слышал его речь. И верил… Тогда я ему верил…

Звуки начинали приближаться, словно кто-то стоял у дверей дома, то ли проверяя есть ли кто дома, то ли пытаясь открыть. Шорохи, скребущиеся в этой безмолвной тишине. Давно не было ни одного человека в доме. Только я. А ведь было веселье, были гости. И он. Всегда был он. Смотрел на него — и видел себя. Становилось страшно все это. Не человек он.

Я по-прежнему пребывал в темноте. Тьма была не только снаружи, но и внутри меня. Свет в комнаты не проникал снаружи, а мой потолок, мое личное солнце, оставался всего лишь обычным потолком. Было еще рано. Солнце не просыпалось рано. По опыту, я знал, что мое солнце восходило примерно часов в шесть утра. И повлиять я не мог, как и освободиться. Только ждать рассвета. И его…

Мир живет, не зная обо мне. Был человек и не стало. Исчез я, и появился Он. В темноте особо не было видно, но я знал — здесь кругом грязь. Да, давно не убирали. Ну и пусть. Это его дом, его грязь. Нас… меня не заботит ничто.

Начинали появляться первые лучики моего солнца. Вставать. Надо подниматься с этого нечищеного пола. Новый день. Вот только для меня он будет таким же, как вчера, как и позавчера, как и неделю назад, или месяц. И что я только делаю? Я видел новый мир. Это было так давно… Я видел то, что станет, то что изменит… Я видел конец света. Судный день. Мир становился другим, я не узнавал его — все так быстро меняется… Люди жили, люди умирали. Будущее… так непостоянно. Такое шаткое равновесие, что удерживает его. Я жил, как говорится, «в мире» … был с миром, любил… то, что в мире.

— Все сидишь в грязи своей? — стена, на которую я опирался, неожиданно пропала, после чего, потеряв опору, я рухнул на пол. И сразу же услышал его голос, появившийся также внезапно как и всегда. Он вернулся. — И во что ты только превратился?